ASL

Курт допивает вино, когда сбоку щелкает затвор - он чуть вздрагивает плечами, но не поворачивается. Терпкий вкус на языке, небо, залитое синевой, светящиеся окна, тепло Эллиота за правым плечом. Эллиот кладет руку ему на плечо, помедлив, поднимает ладонь, и Курт прижимается к ней щекой, трется, как кошка. Кошки трутся так, когда хотят пометить человека, как своего. Устал? - спрашивает Эллиот скользящим по скуле ласковым большим пальцем. Курт чуть кивает головой - невидно, но ощутимо. Он чуть приподнимает подбородок, на случай, если Эллиот решит сделать ещё один кадр – он, конечно, не решит, потому что ему нравится запечатлевать именно те тридцать секунд в день, когда Курт спокоен, расслаблен и растрёпан. Ему нравится, когда Курт не смотрит в объектив, потому что слишком увлечен выкладыванием ягод на только что испечённом чизкейке, потому что застыл с ножницами над парой старых джинсов, купленных на распродаже, думая, как лучше их перекроить, прилаживая декоративные шипы к новой жилетке Эллиота. Потому что Курт слишком занят, распивая вино или готовя кофе, рассыпая блёстки по их кровати, разбивая ящик, на котором сам написал «На случай крайней необходимости». Потому что Курт так устал, что не может поднять и руку, поднять самого себя, потому что он устало закрывает глаза, трёт переносицу, приподнимая очки, которые носит только дома, потому что у Курта нет сил, но вместе собственных всхлипов он слышит щелчок закрывающегося затвора. Эллиот часто смотрит на него через объектив, так часто, что Курту кажется, что он уже не может смотреть без него. Что сам вид Курта, не пропущенный через пару-тройку линз, опасен для Эллиота. Как будто, если не поймать его на фотографию, он сбежит. Эллиот наливает ему еще вина, и наливает себе, и садится у его кресла, поджимая ноги, откидывая голову на подлокотник. Темнота сглатывает город, пускает его кружить по глотке ночи. Курт обводит пальцами его губы. Внизу тревожно гудят машины, звук отдается у Курта в позвоночнике. Курта пьянит и вино, и шум улицы, и уходящая духота города, и беспрекословная близость, нежность, пенящаяся в нём, захлёстывающая волной. Курта пьянит молчание Эллиота, которое говорит ему больше, чем все придуманные слова. Эллиот кивком и еле видным движением плеча рассказывает о происходящем в мире Курту больше, чем любой диктор новостей. Эллиот рассказывает Курту о глобальном потеплении, мировых проблемах, экономических циклах и популяции всех чертовых тигров. Эллиот, что намного важнее, рассказывает Курту о себе – улыбкой, мерцающими глазами, кадрами, пойманными моментами и застывшими мгновениями. Курт гладит ему ключицы, молча говоря - прости. Шею - мне так жаль. Завороженно кружит пальцами по колкой щетине - прости, прости, прости, и Эллиот перехватывает его ладонь, тянет вниз, к груди, прикладывает, и Курт чувствует, как бьется в нем сердце. С тех пор как они сошлись обратно - после короткой встречи в кафе, после того, как Курт несколько раз открыл рот, а потом закрыл, так и не сказав ни слова, и Эллиот молча взял его за руку, и Курт только кивнул и выдохнул, - с этих самых пор их дни переполнены облегчением. Курт закрывает рукой Эллиоту глаза, и они дышат в унисон. Мне больше не нужно быть одному. Мне больше не нужно справляться. Мне больше не нужно быть без тебя. Мне больше не нужно пытаться, выбиваться из сил, мыслей и собственных возможностей, пытаясь найти нужные слова, сложить их в верные предложения, красивые и благозвучные, способные передать глубину моих страданий и раскаяния. Курт извиняется каждым прикосновением, зализывает раны, которые сам же и нанёс. Курт трётся об Эллиота носом, перебирает пальцами его волосы, прижимается к нему щекой – он напоминает себе Лиса, умоляющего ещё раз его приручить. Как будто Эллиот уже не сделал это. Как будто у Курта были шансы (после того, как Эллиот впервые открыто ему улыбнулся, Курт готов был вызвать скорую и сообщить о том, что он кажется, больше никогда не сможет ходить – в приступе глупой влюблённости у него трясутся колени, а с лица не сходит сумасшедшая ухмылка). (Когда Эллиот первый раз обнял его - закрыв от него мир, закрыв его от мира - большой, теплый, Курт почувствовал себя так, как чувствовал себя только в старом доме, в старой своей комнате, с закрытой дверью, с отцом, сидящим в гостиной с банкой пива и матчем Метс). (Курт почувствовал себя в безопасности). Странно, думает Курт, что ничего никуда не делось. Что мы не стали знать друг друга хуже, за эти месяцы врозь, что я знаю, что он мне говорит, когда он не открывает рта. Эллиот ставит рядом с собой допитый бокал, поднимает фотоаппарат делает вслепую несколько кадров ночного города. Курт пожимает ему плечо, предлагая долить еще, и Эллиот чуть качает головой. Курт чувствует себя всё тем же безнадёжно влюблённым мальчишкой, одуревшим от большого города и того, что можно чувствовать себя настолько близким практически не знакомому человеку. Он всё тот же, но немного старше, молчаливее и терпеливее. Он сдержаннее, спокойнее и не удивляется, если Эллиот суёт ему в руки гитару и просит спеть о том, что его раздражает. Курт действительно не удивляется, просто начинает петь. От вина Курту весело и немного хмельно. Эллиот смотрит на него этими своими безумно честными глазами человека, который никогда ничего не говорит зря, который взвешивает каждое слово. Эллиот смотрит на него, улыбается, и у Курта темнеет в глазах, у него трясутся колени, он становится до глупого счастливым, невесомым и любимым. Эллиот ничего не говорит, только прижимается щекой к его щеке, зажмуривает глаза и вслепую целует – нос, скулы, веки, лоб, напоследок – губы, и у Курт чувствует вкус вина, сладость собственных признаний в любви и немного – самого Эллиота.