Knockin 'on Heaven

Разный мир, и мы в нём дети, Все мечты собрать бы в пазл. Я и ты, невероятно одни, но зачем? ...

       — Я хочу увидеть море, — тоскливо, почти безнадёжно шепчет Бекхён, и Чанёль, старший ангел, хранитель малыша Бекки, который совсем беспечно рассказал ему про море на Земле, громко вздыхает. Он рассказал Бекхёну всё, что знал о морских катастрофах, о том, как стихия режет метал и дробит кости, даже о катастрофе Титаника рассказал, а тот загорелся идеей взглянуть «хотя бы глазочком» на бушующее бездонное чудовище, «хотя бы капельку» попробовать и прикоснуться «хотя бы кончиком пальца».        Чанёль хмурится и отходит от привычной тропинки, под тень ароматной магнолии. Туда, где вряд ли их кто-то услышит. — Бекхён, это запрет. Неужели тебе не хватает моря здесь? Посмотри, какое оно красивое и спокойное, оно не убивает, а дарит жизнь.        — Вот именно, оно спокойное, ни пены морской, ни рыб, ничего живого. Налей в стакан этой воды, она даже не солёная. Какое же это море, если вода в нём пресная?        Чанёль прекрасно знал законы небес и строго соблюдал предписания. Чанёль любил всё, чего коснулась рука Творца. А ещё он любил Бекхёна, любил чуточку больше, чем должен был. Сердце сладко замирало, и каждое перо на мощных белых крыльях трепетало, когда Бекхён делал свои первые шаги, как он — карапузом, сладким херувимчиком с животиком и пухлыми щёчками — хватал Чанёля за нос, когда он не заговорил, а запел впервые, когда он смеялся и улыбался только Чанёлю, только ему так. А когда юный ангел расправил крылья и впервые полетел, Чанёль понял, что такое истинное блаженство, закутанное во множество листов лучистого счастья. Они много летали вместе, Чанёль рядом с Бекхёном заново рождался и мог побыть ребёнком, другом, несмотря на то, что тот был его подопечным.        Ангелам нельзя любить друг друга. Им нельзя любить что-то одно. Каждый знал историю Люцифера. И каждый боялся, и каждый слепо любил всё. Ангелам ни за что нельзя без особого поручения спускаться на Землю людей, греховную, полную пороков и ненависти. И много ещё предписаний от слова «нельзя» — бесконечный список правил и рекоммендаций.        — Глупый мальчишка, как ты не можешь понять. Почему ты так рвёшься на свободу? Почему тебе не мило в Раю? Чанёль любил Бекхёна, но не мог понять его.        — Я люблю. Люблю море, жизнь, и хочу увидеть настоящее море. Чтобы оно жило, бушевало под хлыстами ветра, качало чаек на волнах и убаюкивало дельфинов своими песнями, чтобы меняло цвет от пурпурно-алого на закате до янтарно-золотого на рассвете, — юноша с тоской глядел туда, где по определению должен был быть восточный горизонт. Но в Раю нет восходов, рассветов, сторон света. Есть лишь белое небо и чёткая полоска, отделяющая его от искусственной, недвижимой воды.        — Пойми, ты должен любить всё, что создал Отец на небесах, — с каплей грусти проговорил Чанёль, глядя как сверстники беззаботно прогуливаются по вечноцветущим аллеям сада.        — Как можно заставить любить, если я не хочу любить ненастоящее море, — прошипел Бекхён, возвращаясь на бархатный пляж и кидая в безмолвную гладь небольшие камешки — редкость на райском берегу. ***        Чанёль любил Бекхёна, как самое лучшее из творений Бога. Он не мог смотреть, наблюдать каждый день, как огонёк света, свет его души гаснет, тускнеет вместе с улыбкой. Не мог знать, что каждый вечер молодой, совсем не готовый к жизни и неокрепший, ангел умирает в нём, когда Бек с тоской смотрит на море, тайком сбегая из дома по вечерам. Звёзд в Раю не было — звёзды зажигались только на Земле, чтобы быть для людей путеводными огоньками в ночной темноте. Здесь же, на Небесах, небо просто покрывалось неаккуратными мазками чёрной вуали, что складывалась местами в складки туч, и напоминало лишь о неестественности ровно темнеющего моря. Бекхён мечтал о исполнении запретного желания, и Чанёль решился его исполнить. Лишь бы Бекхён был счастлив и улыбался так же ярко, как Солнце в зале просветления. ***        Падшим ангелам заперт вход на небо.        Чанëль предал небеса, принес себя в жертву, но исполнил каприз своей любви. Он спустился к Земле и зачерпнул в хрустальную чашу немного соленой синевы вместе с попавшейся в ловушку рыбой. Лишь для того, чтобы Бекхëн улыбнулся, ощущая на губах соленый привкус земного рая, он опрокинул сосуд с горькой жидкостью в пресную влагу райского моря. Тут же вся вода вспенилась и грозилась выплеснуть на двух ангелов всю свою мощь, опрокинуть небеса и долго оплакивать их своими слезами.        Бекхëн был в неописуемом восторге, сумасшедшая эйфория оглушила его, накрыла волной, и тут же ударила осознанием того, что случилось. Чанëля взяли под стражу. Без суда его приговорили к высшей мере — переломав огромные белоснежные крылья, его сбросили в пучину тлеющих вод. Ни ангел, ни человек, он падал на Землю и смеялся. Счастливый и одновременно самый несчастный, он видел, как Бекхëн надломленной улыбкой в последний раз улыбается настоящему небесному морю, он видел его падение. Чанëль был первым свидетелем того, как в его глазах с криком и болью разбивается душа, как она бьется в агонии о стенки хрупкого сосуда и медленно гаснет с каждым днем, что юный падший ангел проводил на берегу, беспрерывно вглядываясь вдаль. Он возненавидел море и бога, что создал его на Земле. Чанëль знал, что Бекхëн падет вслед за ним, их судьба давно была предрешена.        Брызги сверкающей алой крови на пальцах. Чанёль несёт раненого ангела на руках. Море спокойно. Мёртвое. Безразличное к чему бы то ни было, бездушное и жестокое в своей искушающей прелести.        — Не отвечай на боль, — шепчет, — не отвечай…        Неприкаянные, сломленные, не привязанные ни к чему и ни к кому, они не были частью мира людей, не были нужны на Земле. Никому, кроме самих себя и чёрных вод, в которые Бекхёна с каждым днём тянуло прыгнуть. Долгое время после падения Чанёль согревал остатками своего света осколки души Бекхёна, который совсем замёрз, находясь на суровой обманчивой земле, вдали от Бога; который стал собственной тенью и чёрной дырой на месте некогда сиявшей ярче всех звезды. Обожжённые, изодранные, сломанные крылья не срастались, становились уродливыми и острыми, принося новую боль и символизируя слабость, незащищённость ангельских душ и грядущие неотвратимые изменения. Луч света — крохотной точкой в пучине темноты, холода и страха — становился всё слабее. Душа Чанёля дала трещину, что разрасталась злокачественной опухолью, превращая обладателя в подобие демона, с каждым напуганным и потерянным взглядом любимого. Бекхён потерял надежду собрать свою душу по частям, он тонул в бездне хаоса, человеческих страданий и греха, что окутывали вязким сиропом всё вокруг.        Они сдались в плен, без боя, отдались равнодушию и всепоглощающей тьме в сердцах людей. Они похоронили мечту, обретя по паре чёрных крыльев и острых когтей. Поселив пустоту в сердце, некогда самые светлые из существ, безжалостно отвергнутые небесами, перестали искать свет, обрекая сами себя на вечные муки.        Пройдёт вечность, и Чанёль сможет построить лестницу до небес.        Пройдёт вечность, и Бекхён сможет разбить пустоту и по осколкам души собрать свою.