Горькая медь

Меркурио всегда считал, что у него неплохо получается справляться с происходящей с ним чехардой. Наверное, потому, что его жизнь почти полностью из неё состояла. Но, видимо, для каждого должно наступить время разочарований. Лёжа на диване в одежде и бездумно уставившись в темнеющую в полумраке дверь, он привычно отсчитывал минуты до звонка будильника, который, конечно, не прозвенит, потому что хозяин выключит его раньше, после чего небрежно кинет телефон в подушки. Два месяца. Целых два месяца. Держать глаза открытыми было больно. Кроме того, на это уходило много сил, но иначе Меркурио просто не мог и только с самоиронией хмыкал – интересно, до какого размера увеличились выступившие синяки? В зеркало он принципиально не смотрел. Хотя бы потому, что не всегда был в состоянии до него дойти. Кто бы мог подумать, что два месяца могут длиться так долго. Когда его в очередной раз согнуло пополам от приступа кашля, он едва удержался, чтобы не сплюнуть – настолько поганым был вкус во рту. Язык прижигало медным и кислым, отчего хотелось постоянно морщиться, пытаясь прогнать это ощущение, но всё тщетно. И, к сожалению, Меркурио был прекрасно осведомлён, почему. Два месяца прошло с тех пор, как ему позвонили с равнодушной новостью о пожаре в башне Вентру. Два месяца прошло с тех пор, как Кровная Связь прервалась. И он никогда не чувствовал себя так отвратительно. Порой ему казалось, что он остался в живых по ошибке. Такого не должно было случиться. И так точно было бы лучше. Думать о выжженной пустоте в голове не хотелось. Хотя бы потому, что она была совсем не в голове. Просто что-то внутри выло от противной и сухой тоски, и если бы дело было только в крови. Когда-то Меркурио слышал, что Кровная Связь не прерывается даже со смертью одного, и оставшийся в конечном итоге сходит с ума. Утром он привычно боролся с острым желанием выплюнуть свою глотку и пойти спрыгнуть этажа этак с пятого; днём – с подгибающимися ногами и нарастающей тошнотой; вечером – со сверлящей головной болью, которая, кажется, так прочно обосновалась у него в висках… Меркурио всегда верил, что выберется из любой ситуации. Даже если просвета не видно. Чего, в конце концов, только ни бывало в его жизни. Только вот вытаскивать себя из кровати приходилось за шкирку – напоминая себе о том, что вообще-то нужно ходить, есть, говорить, заниматься делами, но голодное тело наотрез отказывалось это принимать. Его деятельно поддерживали пустая от безнадёжности голова и ноющее отчаянно и больно "внутри". Место, где болит, мужчина определить так и не смог. С новой силой тянуло на любую плоскую поверхность – завалиться безжизненным мешком и уткнуться куда-нибудь лбом. И не думать, не думать, не думать. Два месяца. Порой, если получалось вытащить себя из дома, он занимался делами с утроенным рвением, только вот уже не был в состоянии оценить результаты. Если бы Меркурио предложили описать его ощущения, он бы сказал одно слово. «Кровопотеря». Забавное такое слово. Из двух частей. «Кровь». «Потеря». Вены сохли и словно сжимались, становились тоньше; выступали потемневшими синими линиями из-под кожи и горели, и медь, казалось, оседала не только на языке, но и внутри. Она жгла просто невыносимо – это было похоже на чьи-то ногти, процарапывавшиеся из его тела наружу, и хотелось расчёсывать – расчёсывать до крови, лишь бы этот обжигающий зуд прекратился. Но всё становилось только хуже. Будильник попытался захрипеть своей отвратительной мелодией, но был перехвачен и принудительно выключен – Меркурио тусклыми глазами посмотрел на слабо светящийся экран. Почти восемь. Ему уже могут позвонить. А, и чёрт бы с ними. Шаркая подошвами по паркету, он как обычно проигнорировал зеркало и сунулся в холодильник в поисках чего-нибудь съедобного и более-менее прилично выглядящего. Что-то подходящее даже отыскалось, но накативший рвотный позыв заставил отказаться от намерения позавтракать. Стены и молчание давили всё сильнее. Наверное, Меркурио бы дорого отдал, чтобы оказаться в башне месяца этак… Смешно. Он уже давно отпустил все свои мысли и позволил им течь как вздумается. Медно защипало пересохшие губы, и мужчина привычно облизнул их, подмечая одну деталь. Деталь, которую могло рассказать зеркало. Выкинуть бы его уже на помойку, но что-то упорно не давало врать себе. Патологическое упрямство, наверное, чтоб его. Прошло два месяца после взрыва башни Вентру. Паутина морщин избороздила лицо, вены выступали синеватыми узлами, набрякшие веки мешали открыть глаза… Меркурио продолжал стареть.