Lust

Никто и никогда не отдавался так самозабвенно как это делал Канато. Райто было смешно от этих глупых чувств, странной привязанности, почти зависимости, смешно и немного страшно. Он не знал что ему делать. Эта влюблённость отравляла его. Делала его слабым и беспомощным. Он запутывался в ней, как в паутине. Она забивала вязким дымом его легкие. Райто нервная дрожь пробирала, от голоса, выстанывающего его имя, о, у Канато был прелестный голос для этого. Корделия была права, называя его «певчей птицей», она всегда знала толк в прекрасном. Его голос был лучшим ее выбором. Его голос, чистый и высокий, Райто знал как с ним обращаться, чтобы он просил, буквально умолял его, Райто прекрасно знал. Он млел от осознания того, что никому-никому-никому не позволено это. Захлебывался в собственной жадности. По Канато нельзя было сказать, насколько на самом деле развратно и похотливо его тощее тельце, но Райто знал и это, он был зависим от этого знания. Сколько бы раз они не занимались сексом, сколько бы раз Райто не видел его, настолько беспомощного и откровенного, открытого. Для него. Сколько бы раз Райто не видел… —Братик, пожалуйста, — Его настолько блядский голос, и если он с такой интонацией будет произносить его имя, смотреть бесстыжими сливовыми глазами, он знает, Райто не сможет удержаться от соблазна, ещё раз доказать насколько шлюховат его брат. Он знает, что делать, чтобы играть с его глупым сердцем, будто с плюшевой куклой. Он знает, что Райто вовсе не против, чтобы он знал. Райто и сам слишком много знает про него. Про то, как ему нравится бледная холодность мрамора и драгоценные изумруды. Про то, как его тело дрожит каждый раз будто в первый. Райто любит его. Слишком глубоко, жестоко и грязно, вымещает на нем своё напряжение и выплескивает фантазии. Злится, когда на него смотрит кто-то другой. Злится, когда Канато ведет себя словно он до сих пор маленькая, безвольная кукла в руках Корделии. Канато знает, что если он разозлит младшего — наказание не заставит себя ждать. Если он по настоящему поведет до ручки своего глупого-глупого младшего братца, то потом огребет втрое. Именно поэтому он делает все эти вещи. Смотрит на эту девчонку, Комори Юи, словно она и вправду достойна стать частью его галереи. Райто знает — Канато нарочно. Нарочно напоминает ему о том, сколько же они грешат, нарочно делает вид, что смущен, когда Райто зажимает его в тесном, темном, пустынном коридоре особняка. Где его никто не услышит. Он это нарочно. Нарочно обнимает его шею руками, такими слабыми и безвольными, и клыки выпускает тоже нарочно, ставит отметины, так, чтобы не было видно. Райто кажется, они горят огнем. Канато нравится смотреть на его метания. В его небьющемся сердце поселяется какая-то больная, нездоровая нежность. Когда Райто почти на пределе, всякий раз Канато попадается под руку. Он позволяет своему глупому младшему братцу все и чуточку больше. Райто знает, Канато нравится когда он делает это с ним, засаживает по самое основание, так чтобы подавился, захлебнулся стоном, нетерпеливо, грубо, и размашисто. Вот как он любит. Райто знает, о чем он думает, когда они остаются наедине. В таком большом особняке это весьма просто. Райто видит, как его колени подгибаются, тонкие запястья дрожат, губы движутся в подобии судорожного вздоха и расползаются в той самой улыбке. Словно Канато тут вообще ни при делах. Канато знает — он обожает эту улыбку. Напомни мне, чья ты собственность,— Канато давится звуком от нетерпеливого, жесткого толчка. Стонет на псевдо-выдохе. Его голос срывается, и он скулит его имя на одной высокой ноте. Райто и так уже знает. Райто все знает. Открытое, незащищенное горло старшего — подтверждение его знания. Его клыки, прозрачная, нежная кожа под ними — доказательство этого разъедающего чувства. Потому что Канато красивый — нарисованный самым лучшим художником, его натертые запястья жжёт, грубая кожа ремня об нежную кожу рук, красные, раздражённые полосы, следы-полумесяцы на ладонях. Он выглядит таким хрупким — хрустальным. Почти как человек. Его мутные от наслаждения глаза, цвет у них нечеловечески яркий. Насыщенный. Красные щеки как такая человеческая рефлекторная реакция смешат Райто. У рожденных вампирами все немного иначе. Он захлебывается, а Райто смотрит-смотрит-смотрит. Не может налюбоваться. Подчинение и в малой мере унижение. Именно так, как нравится ему. По другому Канато бы не позволил. Он же инфантильный ребенок. Капризный, привыкший к исполнению всех своих желаний. Как же он может лишить любимого старшего братца этой небольшой вольности. Райто любит власть, он ощущает её, пьянеет от нее как от неплохого вина, голову приятно кружит. Когда он держит его почти что на весу, его тело такое легкое, что Райто даже удивляется на мгновение. Сколько нелепой силы в этой легкой, худой оболочке. Сколько чувств — заразительных. Человеческих. Лёгкое жжение в пояснице, тянущее давление, Канато любит, когда они занимаются этим несколько раз подряд. Райто тоже любит на самом деле. Получает извращенное эстетическое наслаждение. Зрелище его, лжезапыхавшегося, расплескавшегося спермой из растраханного прохода, красного от смущения. Слишком хорошо. Слишком жарко. Будь они людьми — давно бы сгорели в этом огне. —Оно бы того стоило,— думает Райто в этой лихорадке. Его мысли — будто и вовсе его. Но Райто любит Канато и за это. Тот даже вне стен комнаты, поняв, что может вертеть им как хочет, ведет себя провокационно. Канато знает, Райто это веселит, для него это лучше любой откровенной прелюдии. Канато так хорошо читает его, что даже страшно. Его неловкое смущение, попытки играть роль невинного, маленького мальчика на следующий день, впрочем, застегнувшись на все пуговицы, скрывая следы и отметины на шее, вороватое одергивание рукавов… Оно тоже того стоит. Все такие глупые — никто и ничего не знает, может, просто не говорит. От этого Райто хочется веселиться еще пуще. Его мальчик со свей своей жадной, детской непосредственностью жаждет внимания. И получает позже него с лихвой. Но Райто знает, что Канато прыгнет к нему в постель снова, и будет делать то, что он захочет по одному только знаку. Не потому что Канато что-то там было сказано, потому что если Канато будет перед ним таким, то он может играть с ним, как с плюшевой куклой. Получать то внимание, в котором он так со всей своей детской непосредственностью, оборачивающейся настоящим кошмаром, нуждается. Пока у них есть эти неловкие, щемящие чувства, пока у них есть эта похоть, все будет хорошо. Пока у них есть эта неловкая, отвратительная любовь, все будет хорошо на ближайшие столетия. Должно быть.