***
Дэн в надежде утопить в коньяке терзающее его мучительное чувство вины, уже полностью прикончил бутылку, но ожидаемая привычная апатия так и не наступила. Стоило ему закрыть глаза, как перед внутренним взором вставал образ прелестного рыжеволосого ангела. — Пожалуйста, оставь меня, — прошептали его губы, умоляя видение исчезнуть. Образ, так поразивший его, не отступал. Он видел её в темноте под закрытыми веками, стоящей у распахнутого окна, за которым почему-то хлестал косой серый ливень. Дождь лил сплошной стеной, острый, как нож, сходный по силе с ураганом, бушующем сейчас у него в душе. Длинный невесомый шлейф изысканного платья водопадом струился с её оголенного плеча. Ветер, словно шафрановые паруса, раздувал легкие жёлтые занавески. На их фоне её волосы сияли и казались даже не рыжими, а золотыми, как в старинной сказке о красавице-Златовласке. Дэн потёр виски и застонал: картина никак не желала исчезать из головы, наоборот, она становилась всё детальнее. Засверкали длинные бриллиантовые серьги в ушах красавицы, её лицо прояснилось в воображении и приобрело странное напряжённо-внимательное выражение. Девушка будто прислушивалась к чему-то или ждала кого-то у окна. Чьих-то шагов. Чьего-то возвращения. Художник решил бороться с наваждением самым простым и надёжным образом: — Хорошо... Я от тебя избавлюсь! Убирайся из моей головы! Он схватил купленный накануне грунтованный картон, закрепил его на настольном мольберте из светлого бука и принялся лихорадочно выдавливать на палитру масляные краски. Серая пейна застыла в тубе, и Ривенхарт, ругаясь сквозь зубы, выковырял засохший комок узким мастихином. Он щедро плеснул в жестяную маслёнку пинен и принялся смешивать нужный цвет — рыжий, но не огненный, а золотистый, с нежными полутонами и мягкими умбристыми тенями. Руки немного дрожали, но движения кисти тем не менее выходили точными и уверенными. Первый этюд он написал быстро, буквально выплеснув своё видение на белую поверхность. Пока первый кусок картона подсыхал, прислонённый к ножке стола, он тут же взял другой и продолжил. Теперь он писал только лицо и волосы. Золотая волна, падающая на обнажённое плечо. Сверкание бриллиантов. Сочный кармин губ. Внимательные глаза, в которых, он помнил, так легко было утонуть... Мазки ложились по форме, рельефно выписывая изящный нос и высокие скулы, нежную, но твёрдую линию челюсти, напряжённый изгиб шеи. Он работал лихорадочно, почти не задумываясь. Его рука была просто проводником между горящим в мозгу воспоминанием и поверхностью этюда.***
Хихикая, подружки возвращались с кухни, нагруженные трофеями. — Ой, подожди! У меня тапок свалился куда-то... — Полли остановилась на лестнице и наклонилась, подсвечивая ступеньки мобильником. — Хотя ладно. Ты иди, а я догоню. Понятия не имею, куда он подевался. Лия пожала плечами и, поудобнее обняв объёмистый контейнер с зефиром, направилась в сторону комнаты Полли. В коридоре было темно, если не считать бледного прямоугольника окна в самом его конце. Лия порадовалась, что идти было не так далеко и дорога была прямой, без поворотов и каких-то неожиданных препятствий. Тем не менее она осторожно переставляла ноги в мягких шлёпанцах, стараясь хотя бы как-то разглядеть, куда ступает. Вдруг дверь Дэновой мастерской открылась, и на пороге ярко освещённой комнаты возник силуэт самого хозяина. От неожиданности Лия громко ойкнула. Смешной капюшон с бурундучьей мордочкой окончательно съехал ей на глаза, а пластиковый контейнер выскользнул из рук. Бело-розовые зефирки запрыгали по полу. — Сгинь! — хрипло воскликнул художник и захлопнул дверь. Он неразборчиво выругался про себя и прислонился спиной к двери. Допился. До чёртиков... Уже вот и белочка пришла! Выступившая вдруг из темноты гигантская мультяшная зверюга с огромным прозрачным контейнером зефира в лапах определённо намекала на то, что с коньяком пора завязывать. Ещё этот зефир. Причём тут вообще зефир? Он его даже не любит... Один Фрейд разберёт всю эту чертовщину! Художник уселся за стол и, уронив голову на скрещенные руки, забылся пьяным тревожным сном.