Привыкая

Он идет от окна к шкафу таким быстрым и рваным шагом, словно кого-то догоняет. — Я совершенно серьезно! — лицо Тревелиана багровеет — обычно он не говорит с такой экспрессией. — Ты только посмотри на эту культяпку. Он поднимает то, что осталось от его конечности. Размотанный рукав бежевого пиджака болтается. Максвелл похож на ребенка, надевшего пижаму, которую донашивает за старшим братом. Очень на вырост. — Перестань. — Убожество. — Ничего такого, с чем нельзя было бы справиться. Кунари складывает свои руки на груди, оставляя левую, на которой следы от травм прошлого яснее, сверху. — Тебе легко говорить, у тебя-то не достает пальцев, — Максвелл выплевывает последнее слово с таким пренебрежением, будто это не часть тела, а какая-нибудь ненужная мелочь вроде челки или заусениц. — А теперь взгляни на это. — Нормально. Тревелиан машет на него второй рукой, закатывая глаза. — Тебе все нормально, пока у меня целы голова и жопа. — И член. — И член. Тревелиан вздыхает и опускается на кушетку. Ему раньше нравилось на ней сидеть. Он клал подбородок на левый кулак, опираясь локтем о колено, старался выглядеть задумчиво и загадочно. Забывшись, он наклоняет голову, но опереться теперь не на что. Он разочарованно распрямляет плечи, притворяясь, что не сильно и хотелось. — Представь, если бы метка была у тебя на члене. — Ох, Создатель. — Такой потери ты бы не перенес. Так что легко отделался. Бык наблюдает за ним некоторое время. Максвелл молчит, рассматривая что-то на стене. — Просто прикинул, — он устало улыбается краем губ, — как я бы закрывал Разрывы. — Кассандра была бы в восторге. В разговорах мало смысла. Вообще и в данный момент особенно. Тревелиан не перестает издеваться над собой, вновь и вновь расковыривая свежую рану. Она не успевает зарасти даже тонкой коркой времени, а он снова влезает в нее, вороша чувствительную плоть. Надеясь, что привыкнет к этим ощущениям, и они перестанут сводить его с ума. Прошел Совет, и времени на страдания не было. Максвелл был слишком занят происходящими событиями, сумятицей, послами. И несмотря на то, что тогда травма была нова, внимания он обращал на нее меньше. А сейчас все вернулось на круги своя. Скайхолд, рутина, мелкая жизнь. И он остался с рукой один на один. Бык знает, чего тот пытается добиться. Но смех не его территория. В тугих попытках осмеять себя Тревелиан не избавляется от боли. Лишь колет острее. — Ты так переживаешь только потому, — Бык садится напротив, — что не сможешь держать вилочку для рыбы, и тебя сочтут невоспитанным. Максвелл щурится, складывая губы бантиком. «Я знаю, что ты хочешь меня развеселить. Но у тебя тоже не выйдет». — Ладно, признаю, мне будет ее не хватать, — кунари растопыривает пальцы, наигранно изображая поражение. — Она столько раз доводила меня до… хороших воспоминаний. Тревелиан делает вид, что ему тоже весело, но опускает голову и замолкает. Из-под ресниц рассматривая себя в зеркальной дверце шкафа с книгами, он сглатывает и закрывает глаза. … — Эге-гей, — довольно окликает его Сера, продвигаясь между забитых столов таверны. В ее руках большой поднос, на котором горкой лежат какие-то коричневые комки. Она так напориста и деловита, что на ее пути и имперская стража не подумала бы встать. — Шоу инвалидов, не киснем, — эльфийка плюхает поднос на широкую столешницу, отодвигая его кружку с элем в сторону. — Я тебе кое-чего принесла. Только не надо сразу рассыпаться в благодарностях. Максвелл с опаской посматривает на комки. Среди них нет двух похожих. И пахнут они не особенно привлекательно. Он не берется догадываться, что это. — Смотри внимательно, — Сера забирается на скамью и садится на нее, как птичка на жердочку. — Пряники. С имбирем. Это очень круто. Она подталкивает это нечто неведомое к нему и подмигивает, уверяя, что все в порядке. И тогда… Остается попробовать. Тревелиан осторожно ознакомляется с новым вариантом ее выпечки. Стараясь не морщиться от обилия сахара внутри, он разгрызает каменный пряник и кивает. Кажется, скоро он станет не только безруким, но и беззубым. Он тянется за своим элем, чтобы хоть как-то разбавить приторную сладость во рту, и только по насторожившемуся виду эльфийки догадывается, что что-то не так. Ах, да. Левая сторона. Он иногда упускает, что теперь приходится полагаться только на правую. Ведь в итоге ничто не вызывает такого привыкания, как части себя. — Когда ты это делаешь, выглядит немного жутковато, — честно признается она. — Как будто крылышком машешь. Пожалуй, она единственная, кто не пытается сделать вид, что с ним все хорошо. Что он нормален. Как никогда не пыталась. Есть всегда, конечно, Бык, но он тот еще извращенец, его вкусу доверять проблематично. — Знаешь, ты можешь прикрутить туда крюк, — размышляет Сера, самостоятельно поглощая пряники. — Или самотык. На месте рогача я бы поберегла свои входные отверстия. — Спасибо, Сера. За пряники. За правду. За то, что с тобой все по-прежнему. … А вот от дневных тренировок приходится отказаться. И это лишь малая часть того, что потеряно. Он может сказать себе, что достаточно силен, чтобы выдержать все взгляды — старых вояк, знающих его в бою, и новичков, для которых он пока только часть легенды, — но выйти наружу… нет. Пока нет. Максвелл убеждается, что во дворе никого нет, и выскальзывает на улицу, не переставая опасливо озираться. Точно никого. Уверенно сжимая шершавую рукоять меча, он приближается к пугалу. Сколько лет прошло, а у них все те же глупые лица. Глупые и смешные. Они вроде стали столь же родными, как и все тут. Он разминает руку, запястье. От приятной знакомой тяжести оружия все внутри теплеет. Разогреваются мышцы, адреналин пузырится в крови, заставляя забыть обо всем. Металл сверкает, отражая луну, проявившуюся среди рассыпчатых облаков тусклым пятном. И жест, столь привычный жест — защита — приносит боли намного больше, чем от удара, который он мог бы понести без нее. Когда он укрывался щитом, прячась за прочным металлом, выкованным и зачарованным, то оказывался в безопасности. И за ним ничто не было страшно. Ни удары мечей, ни магическое пламя, ни ледяное дыхание демонов. Медлить не стоило, но это было хорошим подспорьем, на которое он привык рассчитывать. Обрубок беззащитно дергается в рукаве, все еще помня, как держать. Так же желая сделать это, как и он, но не имея возможности. Тревелиан теряется, бледнеет и кашляет, не в силах встречаться с такой реальностью. Он поворачивается лицом к замку, словно ожидая увидеть в окнах сотни глаз, засвидетельствовавших его поражение. Их нет. Поэтому он позволяет себе закрыть лицо второй ладонью и опуститься на землю рядом с пугалом. Его плечи дергаются, но он убеждает себя, что не плачет. Конечно, нет. Вот только… Инквизиции нет. Инквизитора нет. Героя больше нет. Он не просто изувечен. Он потерял все. Недостаточно рук, чтобы сражаться, чтобы… чтобы бить, защищаться, держаться, трогать, проверять, сжимать, убеждать, показывать, гладить, пользоваться проклятой вилочкой для рыбы… недостаточно рук, чтобы… Максвелл теперь даже одевается сам с трудом. Краснея от стыда и унижения, он утром просит служанку помочь ему с костюмом. Не как раньше — из прихоти, потому что ему нужен был по ходу совет, какого цвета ремень лучше надеть. А потому, что иначе не получается. Кому нужен такой герой. Тревелиан обнажается перед зеркалом и рассматривает свое отражение — всегда один, чтобы Бык не видел его тела. Он поворачивается правым боком и вспоминает, каким был раньше. Уверенным, хорошо слаженным, симметричным. Целым. А потом Максвелл становится в анфас и видит уродливую бесполезную конечность. Его крылышко. И вечером он старается лечь первым. Потушить свет, забраться под одеяло. Спрятать себя от мира и мир от себя. Он хочет верить, что кунари все еще любит его, но вот только сам себя любить давно перестал. — Мне нравится твое тело, — шепчет Бык, целуя его в локоть, но слова не находят адресата. — Я хочу его точно так же, как и в первый раз. А Тревелиан уже ничего не хочет. Если приходится что-то делать, он переворачивается на живот и прячет плечо под подушкой. Не то чтобы это спасало. Его — точно нет. Он отворачивает лицо и безучастно смотрит в стену. … — Мне даже кольцо некуда надеть. Наверное, они никогда не поженятся. Это не та необходимость, без которой не прожить, просто у людей так принято. Так говорил Максвелл, прикрывая дешевой отговоркой желание быть по-настоящему привязанным. Может быть, в этом изначально какой-то промысел? Сначала один не хотел, потом второй. Третий раз они вроде бы даже все обговорили. На четвертый опять сорвалось. И теперь это. — Ну знаешь, у меня тоже этого пальца не достает. Бык лежит сзади, обнимая его со спины. Тревелиан гладит его по руке. Изъеденной боями и войнами, но относительно целой. — Но, — по тону кунари мужчина понимает, что ничего путного тот не выдаст, — у меня есть предложение, куда тебе можно надеть кольцо. Его ладонь спускается с живота ниже, и Максвелл смущенно подтягивает к себе колени. Когда-то он перестал бояться своего тела. Когда-то Бык научил его тому, что все в нем нужное. Научил этим пользоваться. Избавил от стыда. Но теперь… теперь оно вновь чужое. Он не знает, как им управляться. — У меня еще есть вторая рука, — тихо добавляет он, отвлекая его. — Это не по-андрастиански. К тому же, вдруг мы поженимся тогда, когда от тебя останется одна голова и жопа? Мы должны рассмотреть все варианты. Тревелиан ерзает. Беспокойная мысль остается с ним. … Максвелл рассматривает подарок, лежащий рядом. И не может понять, подарок ли это. — Возможно, мы немного припозднились, — издалека начинает чернобровый важный гном. — И не имели возможности отблагодарить вас за помощь в… ну вы помните. Конец фразы он тихо бубнит себе под нос. — Однако сейчас, кажется, самый момент, — он подзывает к себе подручного с ящиком, наскоро обитым ярким бархатом, и берет его ношу в свои руки. — Говорить я не умею, но… вот это вот подарок от вашей знакомой, Инквизитор. Вы знаете, о ком я… — Я больше не Инквизитор, — на автомате отрезает Тревелиан. Как на автомате старается больше не звать Кассандру Кассандрой. И это сложно. Все так изменилось. Гном хмурится и мнется несколько мгновений, поглаживая ящик большими пальцами. Из всех символов на нем только буква «В», выведенная позолотой. А потом все равно протягивает его. — Инквизитор — хороший человек, — с уверенностью произносит он. Видя, что Максвелл не торопится брать дар, незадачливый даритель догадывается, что если тот решится его взять, ему придется довольно неловко хватать его одной рукой. Поэтому он ставит его у ног и уважительно кивает. — Вы можете это использовать. Там все очень просто. Тревелиан не помнит, что такого уж сделал гномам, чтобы получить подобное. Явно что-то плохое, раз они так издеваются над ним. Он на секунды задумывается, где сейчас Валта, и кем приходятся ей эти гномы. А потом возвращается к подарку. Это рука. Настоящая железная рука. Она похожа на латную перчатку, только ремни крепят пластины не между собой, а висят свободно, чтобы удерживаться на плече. Запястье на шарнире, гибкие пальцы на винтах. Как будто по всему Тедасу прошла весть о том, что он калека. Он не знает, как к этому относиться. Убедившись, что за ним никто не идет, он плотно закрывает дверь, снимает рубаху и становится перед зеркалом. Механизм застежки слишком сложный, с ним не справиться в одиночку. Максвелл вздыхает и отворачивается от отражения. — Слишком рано сдаешься. Максвелл дергается. Бык иногда умеет быть слишком тихим. Бен-Хазрат, что же еще. Тот сидит в темном углу за столом, положив подбородок на стопку книг. Из-за тканей балдахина его почти не было видно, и Тревелиан чувствует себя пойманным и уязвимым. — Давай помогу. Кунари подходит. Дышит ровно над его ухом, как много раз до этого, но волнение это — новое. Как и многое теперь. Он умело стягивает ремень, перебрасывая его через грудную клетку. Примерно так же, как и надевает свой наплечник каждый день. Справившись, он удовлетворенно отходит назад, давая Максвеллу время увидеть в зеркале себя одного. Даже сейчас это похоже на перчатку. Словно он стоит в одних штанах и гребаной перчатке. Только это не перчатка. Это кусок железа, который привязан к его телу. Он тянет и только лишний раз напоминает о потере. Как это дерьмо еще использовать? Затыкать рукав, чтобы не смотреться совсем уж изуродованным? Может, надевать на нее перстни на магнитах? Или… или в бою опускать его на чужие головы, надеясь понаставить шишек? Он ненавидит себя. Как же он ненавидит себя. — Сними, сними это. Мужчина дергает себя за пряжки на груди, пытаясь выпутаться из проклятого механизма. Его рука так дрожит, что он не может даже удержать ее на одном месте. А на смех и вовсе теперь нет сил, он слишком потерян. Бык осуждающе качает головой, щурится, и все это ему не нравится. Он ворчит себе под нос что-то на кунлате и делает, как он говорит. … Совсем бесполезной она не оказывается. Ей удобно колоть орехи на крыше. Тревелиан стучит по ним тяжелой металлической кистью, и скорлупки раскалываются, как миленькие. Сам он их не ест, чему Сера рядом несказанно довольна. Она вытаскивает всю добычу из-под его локтя и хрумкает рядом. — Однорукий бандит. Как тебе кликон? Она не теряет надежды привлечь его к своим делишкам. — Не очень. — Ты не передумал насчет крюка? — Никакого крюка. — А… — Это тоже нет. — Чайничек? — резко возвращается к прозвищам эльфийка. — Почему чайничек? — У него тоже только одна ручка. Максвелл прыскает. — Нет. — Тогда сам придумывай. Сера скрещивает руки на груди, но долго так не сидит. До тех пор, пока у Тревелиана не появляются новые орешки. — Огрызок. — И что в этом забавного? — не понимает она. — Ничего. Но это правда. То, как он себя видит. … От железной руки он быстро устает. Он кладет ее обратно в ящик и задвигает под кровать, чтобы не видеть. А на следующий день тот опять сверху. — Не думал, что ты такой слабак. Немного опешив, Максвелл поворачивается к Быку. Он не помнит, чтобы тот был так недоволен в последнее время. Да и в принципе. — Что? — Я думал, ты пытаешься привыкнуть к ней. Таскаешь за собой. — К чему? К этому? К этой… металлической безделице? —Максвелл кивает на ящик. — Ты же не всерьез говоришь? — Именно. Тревелиан обводит его взглядом, силясь понять, чего от него хотят. Он не понимает. — Хватит. Жалеть. Себя. — Я не жалею себя. — Все, что я вижу, это то, как ты стонешь и стонешь. — Неправда. — Думаешь, что все тебя теперь ненавидят. И прячешься. — Может, это мое дело? — Ставить на себе крест? Нет. Кунари так грубо толкает его к стене, что он отлетает. Холодный камень встречает его лопатки, и он почти забыл, как это больно. Единственный плюс в отсутствии конечности — теперь он не чувствует ею боль. Бык приближается, и Максвелл пытается выставить вперед руки, чтобы остановить его. И хотя левая трепыхается, правая все же упирается в его грудь, удерживая хрупкое расстояние. Громко дыша ему в лоб, кунари закрывает глаз. Он не зол. Он просто тут. — Я как на взлет иду, — робко шепчет Тревелиан, болтая тем плечом. Бык обхватывает его за талию, притягивая ближе, и, как всегда, сминает его сопротивление, как бумажный лист. — Я хочу, чтобы ты попробовал. Эту сраную металлическую хрень. — А я… — Хочу увидеть, как ты снова улыбаешься. — Вряд ли я буду улыбаться от того, что ко мне прицепят это. Какую-то… какую-то железку. — Будешь. Я знаю, от чего ты улыбаешься. — Знаешь? — Потому что я такой же. Он подводит Максвелла к постели. К руке. — Смотри. Это крепление для щита. — Для щита. — Если бы это была простая железка, ее бы нельзя было использовать для чего-то помимо перчатки. — Это так и выглядит. — Я изучил ее. И у нее есть функции. — Почему тогда гномы не сказали, что… что-нибудь. — Потому что они такие же тугие, как и ты. — Бык. — Ты же хочешь вернуться? Надирать задницы всяким сволочам? Он всегда знает, что нужно. Как он это делает? Тревелиан вздыхает, садясь на постель. По ногам пробегают мурашки — Бык опускается перед ним на колени. Он ведет широкой ладонью по внешней стороне ноги — от голени до бедра. И тепло будто возращает в него что-то. Он согласно кивает. Второй раз ремни уже не кажутся такими трущими. Да и металл не особенно тяжел. Не настолько, чтобы он не выдержал. Он поднимает руку и смотрит на нее. Сейчас рядом нет зеркала, чтобы увидеть все целиком, но с этой стороны это выглядит не так плохо. Отдельные подвижные костяшки. Наверное, они для чего-то годны. Светлый корпус, винты почти не видны. Ее конструкторы явно старались. Максвелл чувствует стыд за поспешность своих суждений. — Но это все еще… предмет. — Потому что ты думаешь, что это предмет. Тревелиан уворачивается от летящего в него снаряда. Бык стоит у столика, увенчанного вазой с фруктами, и чего-то ждет. — Ну давай. Максвелл косится на лежащее на покрывале яблоко. — Что? — Пробуй. Эту сраную металлическую хрень, довершает голос в голове. И, может быть, ему сейчас страшнее, чем один на один против огра, против стаи глубинных охотников, против самого темного демона. Но вторая часть его говорит ему, что он никогда больше не сможет вернуться в бой, испытать насыщенную пряность битвы и восторг победы, если не переступит через себя. Он тянется к яблоку. Кисть опускается на него, и в первые мгновения Тревелиану кажется, что оно разломится под ней так же, как орех. Но оно цело, пока рука на нем. Часть него. Он не знает, что делать, но пытается вспомнить, как делал это раньше. Как делает это второй. Как сделали бы это его пальцы, будь они там. И механизм подчиняется движениям мышц. Металлические костяшки сжимаются вокруг. Максвелл почти не слышит звуков, не моргая смотря на руку. Ему удается приподнять фрукт на пару дюймов, прежде чем не умеющие держать пальцы крепко стискивает его. Белая плоть его со смачным звуком трескается, распадаясь на несколько ломтей. — Тааак, — Бык выдыхает, — учти, пока ты не наловчишься, я в твои ручки ни одно свое яйцо не доверю. Максвелл криво улыбается, рассматривая руку, и откидывается спиной на постель. Он трогает механические пальцы, и они липкие от сладкого сока, но гладкие и по форме совсем как настоящие. Это точно магия. Ну. Или технология. Зная гномов, нельзя сказать точно. Кунари спихивает огрызки на пол и укладывается рядом. — Теперь я буду называть тебя железный человек, — доверительно говорит он. — Железный человек и Железный Бык, — подводит итог Тревелиан. — Ага. Мы как конструктор. Две детальки. Максвелл ложится на бок, поворачиваясь к нему. Тяжелый вес локтя и кисти ощущается сразу. Интересно, он когда-нибудь к этому привыкнет? — К моим рогам же привык, — словно отвечает на его мысли кунари. — А тут всего лишь какая-то ручка. Остается попробовать. — Никогда не опускай голову. — Руку. В подтверждение словам Максвелл поднимает ее. Возможно, он привыкнет. Да. — Цвет, правда, скучноват. — В смысле? — Розовый был бы лучше. Тревелиан закатывает глаза. — У тебя есть связь с той гномкой? — Что? — Я знаю, что это от нее. Напишем ей? Попросим ее сделать тебе несколько вариантов. Это не слишком нагло? — Ты шутишь. — Под разные туалеты. Розовый на торжества, багровый для махачей, черный на особо серьезные мероприятия. Ты будешь самым большим модником среди калек. Максвелл плюхает на него свою новую руку и хотя почти не прикладывает усилий, кунари тихо постанывает. Это можно использовать.