Игры разума

На тихий городок Намимори опустилась ночь. Темнота, такая ласковая, но холодная, обволакивала и успокаивала. Гокудера любил темноту. Темноту, в которой можно спрятать боль, горечь, страх и отчаяние. Гокудера ступил в тускло освещённый уличным фонарём пятачок. Пальцы сжались в кулаки, а глаза поднялись к источнику света. Он до рези в глазах смотрел на фонарь, снова и снова прокручивая в голове недавние события. Он наказывал сам себя – каждое воспоминание о позорном проигрыше причиняло боль, от которой хотелось закричать, упасть на колени, спрятать лицо в ладонях и не двигаться. Никогда. Чтобы не смотреть в глаза тому, кому дал обещание, и не сдержал его. Но Гокудера крепился. Он с силой закусил губу, чувствуя, что ещё немного, и по подбородку потечёт тёплая струйка крови. Он весь сжался, словно в ожидании удара. «Это было ошибкой», — он прислонился плечом к фонарному столбу, обвивая его левой рукой. Ему следовало остаться с этим ублюдком в девчачьей короне и сдохнуть, прихватив и его с собой. Нет, дело вовсе не в том, что Гокудера ничего не вынес из уроков своего учителя. Он всё понял, он научился ценить собственную жизнь, и ему вовсе не хотелось умирать. Он хотел жить, жить! Видеть каждый день Десятого, решать за него математику, душить тупую корову Ламбо, проводить скучные дни в школе, а потом, по вечерам, есть вкуснейшую стряпню матери Десятого. Но ещё больше Гокудере хотелось видеть одобрение от того, кого он поклялся защищать. Он так жаждал принести это грёбаное кольцо, доказать, что он чего-то стоит! Вырвать победу зубами, пусть и с кровью, своей собственной. Оправдать ожидания. Ведь в него верили... Гокудера опустил голову, позволяя непослушным пепельным прядям упасть на лицо, и закрыл глаза. На ум приходила обычно раздражавшая фраза: «Только спокойствие!» Но оставаться спокойным не получалось. В Гокудере кипела злость и ненависть к самому себе. Лучше было умереть там, чем возвращаться назад с пустыми руками. Гокудера был так поглощён мыслями, что не сразу услышал тихие шаги за спиной. Настолько тихие, что даже в гробовой тишине ночного переулка слух едва уловил их. Десятый имел привычку встречаться в самых неожиданных местах, потому Гокудера, медленно, внутри обмирая от страха, оборачиваясь, дал себе обещание, что бросится бежать, если это – он. Лучше выдумывать потом нелепые объяснения вроде: «Спутал с маньяком», чем смотреть ему в глаза сейчас. Однако это был не Десятый. Зрачки Гокудеры расширились от удивления, когда он увидел позади себя ухмыляющуюся фигуру в чёрном плаще. Весь перебинтованный, Принц-Потрошитель выглядел так, словно он с достоинством вышел из сражения, победив соперника одной левой. Гокудера сделал шаг в сторону от фонаря. Руки метнулись к поясу, выхватывая динамит. — Что ты здесь забыл, мразь?! — Оооо, Хаято, — и без того широкая ухмылка Бельфегора, увидев которую, Чеширский Кот просто обязан удавиться от зависти, стала ещё шире. – Внезапно, внезапно... А я тут подумал – дай-ка прогуляюсь перед сном, порежу кого-нибудь, нервы успокою... Посмотри, что ты со мной сделал! Бельфегор вытянул вперёд правую руку, забинтованную до кончиков пальцев, демонстрируя последствия боя с Гокудерой. Мгновенно захотелось сломать эту руку. — Убирайся. «Он думает, я поверю в то, что он гулял-гулял, да догулялся и по совершенной случайности наткнулся на меня?!» — сжигавшее всё это время изнутри недовольство собой мгновенно отступило. Теперь в Гокудере клокотала ярость, которую требовалось выпустить. Что и произошло. Динамит полетел вперёд, но своей цели он не достиг. Бельфегор, мелкий червяк с соломой на голове, выбросил левую руку вперёд – стальные лезвия ножей играючи отсекли фитили. Другая рука уже выхватила из кармана новую порцию ножей и метнула их в замершего на месте Гокудеру. «Это ты! Ты виноват во всём! Я поразил тебя, чёртова сволочь! Победа была моя, моя!». Гокудера увернулся от летящих в него снарядов, в мгновение ока выхватывая новую порцию динамита. Ярость ослепляла. В мозгу стучало только одно: «Убить. Убить. Убить». Не важно, как – хоть подорвать, хоть голову открутить, хоть медленно разрезать на кусочки его же собственным ножом. Собственным? Метнув во врага, ненавидимого и презираемого сильнее всего на свете, бомбы, Гокудера рванул изо всей силы покачивающееся серебристое лезвие. Нечего было даже надеяться, метнув его, попасть – это не динамит, у него совершенно иная техника. Но то, что нельзя кинуть, можно воткнуть. И снова дымящееся оружие было обезврежено, но Гокудера уже не думал об этом. Он не замечал ночного холода, не думал о том, что сказал бы Десятый, увидь он всё это, не думал о последствиях. Тупая ярость, бьющая по вискам, словно тяжёлый молот, заставляла броситься вперёд и перерезать горло этой белобрысой твари, что посмела встать у него на пути. И некогда удивляться своей кровожадности. Бросок вперёд – и Гокудера замер на миг, вспоров ножом воздух. — Эй, я здесь, — прозвучал за спиной тихий насмешливый голос. «Медленно. Нужно быстрее!» Широкий размах. Уголки губ Бельфегора опустились вниз, а сам он отшатнулся, прижимая к ключицам ладонь. Чёрт! Всего лишь царапина, от которой ни жарко, ни холодно. А ведь ещё бы чуть-чуть, и сталь рассекла бы ему горло! Гокудера приготовился вновь броситься в атаку, свободной рукой доставая динамит, чтобы отвлечь внимание противника, но не сделал ни шагу. Он удивлённо застыл на месте, наблюдая за явно ненормальными для человека в пылу сражения действиями Бельфегора. Тот, словно завороженный, стоял на одном месте, глядя на окровавленную ладонь. Совсем немного крови, жалкие капли. Тихий шелестящий смех заставил Гокудеру содрогнуться. Было в этой замершей фигуре, таращащейся на свою кровь что-то неестественное, а в смехе, больше похожем на змеиное шипение, завораживающее и пугающее. Да, пугающее. Гокудера не ведал страха, когда дрался – он знал, что его атакуют, что он атакует. Но сейчас... Возможно ли было предсказать, что может сделать этот полоумный в следующую минуту, вот прямо сейчас? Неизвестность и непонятность угнетала. В прошлый раз было так же – Бельфегор словно обезумел, потерял последние остатки здравого смысла, сражаясь, как берсеркер. — Моя кровь... – раздался его голос, пониженный почти до шёпота. – Моя королевская кровь... Окровавленные пальцы стали сдирать с руки, с шеи, с лица бинты, беспорядочно падающие на асфальт. Ещё секунду назад Бельфегор стоял на месте – и вот он уже с маниакальной улыбкой бросается вперёд и бьёт, похоже, сам не разбирая, куда. От удара коленом в солнечное сплетение Гокудеру согнуло пополам, а из вывернутых рук выпали нож и по счастью незажжежный динамит. — Нехорошо брать чужие вещи, — с усмешкой проговорил Бельфегор, ударяя Гокудеру коленом в живот, а потом ещё раз, и ещё. — М...мразь... – сил едва хватало на то, чтобы говорить. Перед глазами всё потемнело, но подрывник титаническим усилием воли заставлял своё сознание не отключаться. Только не сейчас, нет. Иначе он больше никогда не проснётся. — Повторяешься, Хаято, — заметил Бельфегор, с силой впечатывая противника в стену. – Поиграем, Хаято? — Пошёл ты, псих! – прохрипел Гокудера, но сделать ничего не мог. Он был прижат к стене грудью, чувствуя, как начинают хрустеть кости в заломаных назад руках, как по животу от града ударов разливается боль. — Сумасшествие – это блаженство, Хаято. – Шипящий голос раздался над самым ухом. – Такое же, как и убийство. Хочешь, я поделюсь с тобой своим знанием, Хаято? Поясницы коснулось что-то острое, пропарывающее ткань. — Ты когда-нибудь видел, как корчится в кровавой агонии человек, умоляя о пощаде? Как захлёбывается собственной кровью? Тебе нравится причинять боль, Хаято? – лезвие дёрнулось вверх, разрезая ткань и кожу. Гокудера закусил губу, чтобы не застонать от острой вспышки боли, чувствуя, как по спине течёт что-то тёплое и липкое. – Боль – это сила. Это наслаждение, Хаято. Только сильные могут наслаждаться болью – её причинением и её ощущением. Ты испытывал сильную боль? Она так приятна... Казалось, Бельфегору доставляло удовольствие нести ерунду. Гокудера похолодел от осознания, пришедшего к нему – этот идиот действительно сумасшедший. Без каких либо оговорок. Самый настоящий. И от этого становилось жутко. Страшно. Очередной удар и вспышка боли на миг ослепили. Он обнаружил себя лежащим на асфальте, с ободранными локтями и саднящей спиной. Голова от не очень нежного соприкосновения затылка с асфальтом гудела и кружилась. Над лежащим Гокудерой склонилась светловолосая фигура. Гокудера, пытавшийся встать, превозмогая боль, окутавшую его тело, заворожено смотрел на это лицо – светлая кожа, казалось, сиявшая в золотистом свете фонаря, обожженная на подбородке и шее, медового цвета пряди чёлки, скрывающие глаза, и улыбка. Страшная улыбка. Гокудеру пугала именно она. Он смотрел на этого человека, присевшего рядом с ним на корточки, и не мог сдвинуться с места. Ужасная улыбка, как будто нарисованная на пустом безглазом лице. Глаза... А были ли у Бельфегора глаза? И каков взгляд его зеркала души? Если у него есть душа. Быть может, его глаза пусты, как у бездушной куклы? Красивые, с густыми ресницами, но безжизненные, лишённые искры? Не отдавая себе отчёта, Гокудера протянул дрожащую руку, касаясь пальцами чёлки. Ему было очень страшно. Он боялся увидеть глаза маньяка, живущего в каком-то своём мире, в котором смерть была лишь игрой. Гокудере на миг показалось, что он выпал из реальности – что всё, происходящее вокруг, лишь сон, нелепый кошмар, сводящий с ума и заставляющий сознание рисовать в воображении всякие бредни. Уголки губ Бельфегора вновь опустились вниз. Его рука, вся в ссадинах, крепко схватила запястье и до боли сдавила. Но Гокудера не собирался сдаваться. Возможно, удар головой об асфальт не прошёл без последствий, но сейчас ему почему-то казалось жизненно важным увидеть глаза сумасшедшего, возомнившего себя принцем, словно от этого зависела его жизнь. Вторая рука метнулась к густой чёлке, закрывающей то, что ему так хотелось увидеть, непроглядной завесой, но и эта попытка оказалась неудачной – Бельфегор перехватил своей перебинтованной рукой левое запястье подрывника. Он больше не смеялся. Перекинув ногу через избитое тело Гокудеры, он сел сверху. — Не делай так больше, — прошипел он, с силой впечатывая руки Гокудеры в асфальт. Дыхание принца было горячим, как у живого человека. Но в голове Гокудеры всплыл образ манекена. Да, манекена. Бельфегор был так похож на манекен, с этой бесстрастной улыбкой, словно растянутой скорее привычки ради, нежели оттого, что принцу действительно весело. Манекен, лишённый глаз. У манекенов ведь нет живых человеческих глаз. Рука Бельфегора, освобождая левое запястье Гокудеры, легла ему на горло, несильно, но ощутимо сжав пальцы. Волосы. У манекенов жёсткие синтетические волосы, Гокудера помнил. Он всегда ненавидел заходить в магазины, потому что там стояли эти ужасные куклы, имитирующие человека. Ничего не выражающие лица и парики на головах, похожие на паклю. — Волосы... – вырвалось у Гокудеры, когда он протянул руку, вновь касаясь волос Бельфегора. Они были очень приятными на ощупь – мягкие и блестящие, словно шёлк, настоящие... «Твою мать, что со мной происходит?! Почему мне так... страшно? Почему я так боюсь и хочу убежать? Я такой слабый? Это похоже на дурной сон... Я хочу проснуться. Этого нет...» Губы у принца тоже были настоящие, совсем не похожие на криво покрашенные пластмассовые губы манекенов. Его губы были мягкими и тёплыми, сейчас не растянутые в пустой улыбке. — Что ты делаешь? – поинтересовался Бельфегор, ослабляя хватку и позволяя Гокудере ровно дышать. – Особ королевских кровей руками трогать не желательно – опасно для жизни. — Ты... Ты... – Гокудера снова начал охватывать ужас. Он хотел убить эту тварь, размазать его по стене, но в то же время он боялся, что размазать не получится – слишком уж он был не похож на живого человека из плоти и крови. Хотя под ключицами ярко выделялся красный порез. – Ты похож на куклу. На неживую куклу. Губы Бельфегора снова растянулись в отвратительной холодной ухмылке, раздался шелестящий смех. — Хочешь, я покажу тебе, что я не кукла? Он наклонился ещё ниже, обдавая лицо Гокудеры своим горячим дыханием. Провёл языком по щеке, оставив влажную, мгновенно похолодевшую, дорожку. Затем коснулся губ – легко, почти невесомо, позволяя почувствовать острую близость другого человека, а затем прижался к ним в пьянящем поцелуе. Ошарашенный Гокудера даже не смог закрыть глаз – он смотрел на золотую завесу перед собой. Рука вновь дёрнулась к чёлке, молниеносно отодвигая её, убирая на лоб. Глаза Бельфегора были открыты. Зелёные, как малахит, глубокие... В них танцевало пламя. Странное пламя... Принц продолжал целовать свою жертву, глядя ей в глаза, словно наслаждаясь произведённым эффектом. Внезапно этот безумный поцелуй, казавшийся чем-то невероятным, из ряда вон выходящим, как и то, что Бельфегор позволил прикоснуться к своей чёлке и даже убрать её, прервался. Принц опустился чуть ниже, касаясь своими горячими губами белоснежной шеи Гокудеры, а затем больно прикусил кожу. — Это чтобы ты помнил, что я – живой, — прошептал он, зализывая свой укус. Внезапно Бельфегор выпрямился. Улыбки на его губах почему-то не было – он выглядел очень озадаченным. — Один из нас точно сумасшедший, — проговорил он. – Причём я не уверен, что это я. Соскочив с Гокудеры, принц странно шарахнулся в сторону, прижавшись спиной к стене. Гокудера пожалел о том, что взлохмаченная чёлка Бельфегора легла на место, вновь скрыв глаза. Принц поднёс руку к лицу, словно собираясь накрыть ладонью рот, но передумав. Он стоял, не шелохнувшись, пока Гокудера поднимался. Не двинулся он даже тогда, когда Гокудера неуверенно вытащил из-за пазухи динамит. Живой... Значит, его можно убить, правда? Не проронив ни слова, Бельфегор повернулся спиной к своему противнику, и быстрым шагом направился в густую ночную темноту. Хотелось крикнуть: «Стой, мразь, я тебя не отпускал!», но вместо этого он, повторяя движение Бельфегора, поднёс к губам ладонь, касаясь их. Только сейчас до него начал доходить смысл произошедшего минуту назад. А перед глазами стояли глаза принца и их взгляд – пылающий, полубезумный... Но вовсе не пустой, какой Гокудера так боялся увидеть. — Чёртова тварь! – он изо всей силы ударил кулаком в стену. Он не понимал, что за херню этот белобрысый принц сделал. Зачем? Разве он не собирался порезать его на куски? Но в памяти воскресал тихий шелестящий смех, какой-то потусторонний, страшный, как тихий шёпот призрака. И улыбка, так резко контрастирующая с глазами Бельфегора – сухая и безжизненная. «И этот дебил ещё смеет называть меня психом?» — Гокудера, потерев хрустнувший от столкновения с кирпичом кулак, пнул несчастную стену. Хотя доля истины в словах Бельфегора была. Сейчас Гокудере уже казалось, что безумие заразно. Ощущение ирреальности окружающего пространства не проходило, как не желал покидать сознание и облик принца. «Кажется, сегодня я распрощался с разумом...»