одиннадцать

я так ненавижу абсолютно любых птиц, все пернатые вызывают одинаковое раздражение, потому что полёт не вверх, а всего лишь вниз, потому что полёт - в бесконечном и страшном падении. ты ведь помнишь, как мы мечтали взлететь, обрести пару крыльев (на двоих, может быть, не помнишь?). а теперь в этом воздухе правит стервятница-смерть, и озноб замирает где-то у сердца под кожей. распадаясь на сотни кусочков, больших и мелких, замирая в подъезде, на свой поднимаясь этаж, я руки мараю в противной и гадкой побелке, цепляясь за стены дома, что прежде был наш. теперь он ничей - нет, постой, он призраков полон, запаха дыма, что лёгкие в миг забьёт. и ничто и никто не заглушит той ноющей боли, что в крови разливается четырнадцатый уже год. и никто не увидит глаз опустевших, стеклянных, и никто не увидит крика, застрявшего выше где-то между голубятней соседа и крышей, с которой слышен шёпот горячий и пьяный. мы тоже шептали песни, стихи, прощания, слова застревали в запутавшихся волосах, мы были молоды, ярки, сильны, отчаянны и бежали, толкая стрелки вперёд на часах. но больше не слышно стука тех старых часов, остановились стрелки - не перевести. поговори со мной - наедине с тишиной одиночества бремя в разы тяжелей нести. шумный город ложится пылью на руки и пальцы, цепью взрывов внутри отзывается каждый звук. так легко на душе, что мне хочется засмеяться, но вокруг все молчат, словно каждый другому друг, словно мы были потеряны и нашлись, ведь горе скрепляет лучше любого клея. я так ненавижу летящих на головой птиц. ненавижу, ведь верить их крикам не смею.