Грешник

Район, в котором Донхэ арендует бункер, кого угодно приведет в ужас. Я здесь не в первый раз, но кровь так и стынет в жилах – ощущение резкого холода, учащенный пульс, ледяное дыхание смерти на шее, опрометчиво не прикрытой шарфом, и скованные тонким льдом грязные лужи. Те, кто сделал район таким – наркоманы, алкоголики, проститутки. Ближе к утру они стягиваются по домам, чтобы упасть на продавленные матрасы и проспать до самого вечера. Ночью они охотятся. Ритм жизни Донхэ сильно от них отличается, мой не поддается никакой логике. Сегодня меня ломает. Точнее ломает меня уже пятый день, но только сегодня я окончательно сдался – примерно к полуночи понял, что мысленно рисую себе дорогу к Донхэ, в три утра шаг за шагом, без сожалений следую мысленно нарисованному. Обхожу дешевый отель, успешно осаженный стареющими безуспешными проститутками, огибаю несколько баров, из которых грохочет музыка, пропускаю святыню амфетаминщиков – заброшенные почти нежилые дома с пустыми глазницами вместо окон. Битое стекло хрустит под подошвами, моя тень, выхватываемая уцелевшим уличным фонарем, злобно дергается. Я останавливаюсь. От силы, с которой я колочу железо, саднит костяшки замерзших пальцев. Горькое раздражение собственной слабостью, отчаяние от осознания этой слабости, ненависть ко всем видам зависимости – поднимаются во мне с каждым ударом. Обитая листовым металлом дверь. Пар от дыхания. Кровь на фалангах пальцев. – Ну, давай же, скорее… Стуча зубами от холода, я врезаю по двери ботинком, истерично ударяю по ней ладонью и делаю пару шагов в сторону, запрокидываю назад голову и смотрю в небо. Глубоко вдыхаю. Луна кажется красноватой. Звезды галлюцинируют. Пустота. Ярость. Ненависть. Мой капюшон спадает, и я чувствую, как влажный ветер лижет затылок. Меня передергивает, моя тень посмеивается. Донхэ отключил звонок, чтобы его не беспокоили. Я не обещал ему, что приду, но какого черта? Мне нужно попасть внутрь. Необходимо. Даже если он не откроет, я буду сидеть под дверью, и пусть найдет меня утром уже остывающим. Я возвращаюсь к двери и снова ударяю по ней мыском ботинка. – Ты здесь! Я знаю, что ты здесь, открой мне! Кричу изо всех сил, так что горлу становится больно. В доме напротив распахивается окно. – Не мешай спать, ублюдок! Слышу звон разбившегося стекла где-то сбоку, в воздухе появляется омерзительный запах пива. Оборачиваюсь и показываю нервному мудаку средний палец. Не увидит, конечно, но я запомню окно, из которого он швырнул бутылку. Приду за ним, когда почувствую желание драться, пару раз врежу ему и уйду, едва волоча ноги и отплевываясь кровью. Может быть, это отвлечет меня от следующей ломки. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу все это. Стучу по двери еще раз. Уже не верю, что Донхэ откроет, но, кажется, стучать – единственное, что я в этот момент умею. Мне холодно, и это прекрасно – холод постепенно вымораживает отчаяние. Снова и снова долблюсь в дверь. Исступление. Совсем ни о чем не думаю, но вот слышу грохот тяжелых засовов и скрип замков. Отступаю назад, когда дверь приоткрывается, и из проема на тротуар выплескивается волна света. – Не думал, что ты придешь, – говорит Донхэ. Я киваю, невольно вздрагиваю и зачем-то оборачиваюсь через плечо, чтобы взглянуть на город. К черту. – Входи, я не против твоей компании. Втянув носом воздух, я поворачиваюсь, но Донхэ уже нет. Передо мной лишь зияет распахнутая дверь, свет в голых лампочках слегка мигает по длинному коридору. Безысходность. Вхожу, и монолитная дверь с грохотом захлопывается у меня за спиной, отрезает все звуки, весь холод, все звезды. – Запри, – я слышу его властный голос. Донхэ не терпит открытых дверей, и я тщательно защелкиваю замки, опускаю обратно засовы, навешиваю цепи – отрезаю себя от мира и хороню себя в его бункере. – На первой развилке вправо. Мне не по силам запомнить сложную систему коридоров и весь лабиринт чердаков, подвалов и лестниц, поэтому я бездумно иду на голос. Вдоль потолка раскачиваются лампочки без плафонов, под ногами стелется растрескавшийся каменный пол. Я прохожу мимо комнаты, оборудованной как гараж, где стоят два мотоцикла. Прохожу мимо комнаты с тренажерами. Рядом со штангой вижу открытую бутылку воды и делаю вывод, что до моего прихода Донхэ тренировался. Я провожу пальцами по стене, подцепляю торчащие провода и вхожу в комнату, которая пропахла каким-то странным дразнящим ароматом. Глубоко вдыхаю, ненадолго прикрыв глаза, чувствую, как внутри меня расползается ощущение, которое можно принять за спокойствие. Думаю, нормальные люди, приходя домой, испытывают нечто похожее. У меня нет дома и никогда не было, но здесь все знакомо – каждый предмет, каждый запах – почти родное. – Что ж, с возвращением. Донхэ сидит в кресле у неровно выкрашенной стены. На журнальном столике рядом с ним: чашка недопитого кофе, жестянки с содовой, пепельница и раскрытый охотничий ножик. Донхэ босиком, и я поражаюсь, как только ему не холодно. Скольжу взглядом по его выцветшим джинсам, по голой груди и сверкающему серебряному кресту, повисшему на длинной цепочке. Донхэ протягивает мне банку содовой. – Спасибо. Избегая взгляда Донхэ, открываю банку и прислоняюсь спиной к стене. Рядом поверх выбеленных кирпичей развешаны всевозможные пыточные приспособления. От них приветливо веет теплом, и я судорожно вдыхаю, наполняю легкие воздухом, которого мне не хватало. Холод медленно отступает, и отчаяние во мне плещется с новой силой, будто оттаяло. – Ты помнишь правила? Я все-таки заставляю себя посмотреть на Донхэ. С прошлого раза он почти не изменился, разве что синяки под глазами стали глубже, и у сгиба локтя проступило несколько новых точек. Черные волосы зачесаны назад. Непостижимый, одновременно насмешливый и печальный взгляд. Тонкие, едва приоткрытые губы. Конечно, я помню правила. Все, что случается в этой комнате, не покидает ее границ. Мы уже сотню раз их проговаривали. Я киваю, и вдруг мне становится ужасно неловко. Донхэ смеется, заметив мою растерянность. – Не нервничай и раздевайся. У меня дрожат пальцы. Я ставлю содовую на стол, расстегиваю молнию на толстовке, неуклюже стягиваю ее, а за ней футболку. Под взглядом Донхэ мне кажется, что в мое тело вкалывают иголки. – И чего ты сегодня хочешь? Он взмахивает рукой, показывая на свою коллекцию веревок, ремней, кнутов и плетей. Кровь у меня в висках стучит все сильнее. – Я не знаю. Потому что я, правда, не знаю, зачем пришел. Хотелось покаяться, захлебнуться раскаянием, утонуть в боли. Донхэ легко поднимается из удобного кресла, медленно подходит к стене и, сняв короткий хлыст, ударяет им по своей ладони. Нервно-болезненное напряжение во мне подсказывает – он почти угадывает. Донхэ смотрит на меня испытующе, и я качаю головой вместо ответа. Нет. Не это. – Что, если я сам выберу? Он кладет руку мне на затылок, и я вздрагиваю. Так близко, что внутри все обрывается. – Плетку, – прошу его севшим голосом, – пожалуйста. Донхэ улыбается, отстраняется, проводит пальцами по целому ряду плеток и выбирает ту, что с пятью кожаными хвостами. – Мне нравится. Сглотнув в напряжении, я отступаю чуть в сторону и сгибаюсь, чтобы расшнуровать ботинки. Донхэ, посвистывая плеткой в воздухе, подходит сзади и нависает надо мной, словно примеряясь – его руки скользят по моей обнаженной спине. Я дергаю запутавшийся шнурок, нервничаю, будто пришел впервые. А ведь я все еще помню, как это было тогда. Помню, как впервые услышал его сладкий голос. 『– Кто с тобой это сделал? – он спросил, точно также изучая ладонями мое тело, повторяя пальцами контуры моих шрамов. Я не сомневался – будь по краям свежие нитки, он бы непременно поддел их. И я хотел этого. Я жаждал. Взволнованно рассматривал его комнату, запоминал каждый предмет, жадно впитывал. У меня не оставалось другого шанса. Больше идти было некуда. – Я о тебе наслышан, – сказал Донхэ, и в моем животе заныло. – У тебя действительно нет стоп-слова? – Нет. Никакого стоп-слова! – в какой-то момент я испугался. Многие Мастера перестали встречаться со мной именно из-за этого. Они не были настоящими. Они боялись наказывать меня, останавливались, когда им казалось, что с меня хватит, они игрались. Им нужны были стоп-слова и дурацкие правила. Мне было нужно спасение. Наказание. Очищение. Что угодно только не иллюзия безопасности. – Уверен, что сможешь выдержать? Я тоже многое слышал. Говорили, что Донхэ – безумец, что не знает меры и доводит зависимых до полусмерти. Его боятся, но я кивнул головой в ответ на его вопрос, и Донхэ больше никогда не подвергал это сомнению. Я все смогу выдержать. – Сумасшедший, как мне и говорили, – только и произнес он с некоторым одобрением. – Ты что, ищешь смерти? 』 Прошло уже столько времени, а я до сих пор не знаю. Донхэ видит меня. По-настоящему, так четко, что это даже слегка пугает. Зря я все это вспомнил. Сейчас мне становится страшно, как было в тот первый раз. Все, что заставило меня искать утешения под ударами, все отвратительные, болезненные воспоминания... Я дрожу. Не могу вырваться из этих воспоминаний. Смерч. Смерть. Дьявол. Донхэ дергает меня за плечо, разворачивает и кричит. – Эй, очнись! – он обхватывает мое лицо ладонями и заглядывает в глаза. – Ты в порядке. Его голос медленно успокаивает. Его руки согревают. Спасение только здесь. Искренность, настоящий огонь, безумие, избавление, никаких границ. И поэтому меня сюда возвращает. – Все в порядке... Я уже не могу терпеть. Мне нужно, чтобы все свершилось. – Пожалуйста, – я хватаю Донхэ за руку. Он кивает. В его глазах разгораются угольки, жаркий тяжелый взгляд. – А теперь скажи, – шепчет мне на ухо. – Ну же... Скажи мне, кто ты? Наши дыхания сливаются на короткий миг, мои губы дергаются, раскрываются, но Донхэ ускользает, оказывается у меня за спиной, обвивает меня руками. Его пальцы скользят по моему животу, ногти слегка царапают. Я жалею, что лишь слегка, потому что мне нужно большего. – Скверный мальчишка, – сам не замечаю, как эта фраза слетает с моего языка. Закрываю глаза. – Ты и в самом деле негодник, правда? Донхэ сдавливает пальцами мой сосок. Один миг, и на нем безжалостно смыкаются когти зажима. Холодная цепь опускается мне на грудь. Боль симметрична. Мне стоит больших усилий задержать стон в горле. – Грешник – вот кто ты такой, – Донхэ, как всегда, безупречно ориентируется по моим татуировкам. Лжец. Грешник. Безумец. – И за это ты будешь гореть – долго и медленно. Дыхание Донхэ на моей коже. Его руки на моей талии. Хочу, чтобы он вцепился зубами мне в шею, чтобы выпустил когти и распорол ребра. Мое наказание – не получать желаемого. – О чем ты меня попросишь? – Донхэ спокоен. Я же чувствую себя бесхребетным. Существом, оказавшимся полностью в чужой власти. Именно то, что нужно. – Накажи меня, – не то просьба, не то мольба. – Пожалуйста. – Как наказать? Сильно? – Его подбородок врезается мне в плечо. – Или еще сильнее? Его рука смыкается на моем горле. Я боюсь шевельнуться, боюсь вдохнуть. Сильная, опасная змея обвивает все мое тело. Кончик языка касается моего уха. Почти поцелуй. Жар выдоха. – Ты прекрасен, – тихим шепотом. Неожиданно и убийственно, ядом, мгновенно проникающим в кровь. Донхэ проводит пальцами по моей щеке, и я тянусь за его ладонью. – Спаси меня... – не то мысленно, не то вслух. Я уже ничего не знаю. Тьма выворачивает меня, раздирает с изнанки. Донхэ накрывает ладонью мой пах, грубо сжимает пальцы. – Я твой Хозяин! Его голос резко меняется: становится жестким и хриплым. Я предвкушаю. – Да, Господин, – повторяю шепотом, – Господин, пожалуйста... Донхэ исчезает из-за моей спины, и меня накрывает волна холода и беспричинной паники. Слышу щелчок охотничьего ножа, втягиваю носом воздух и распахиваю глаза, когда плоская сторона ножа оказывается прижатой к моему горлу. Донхэ смотрит внимательно. Я не дергаюсь, я все делаю правильно. Чувствую так, и он усмехается. Опускается и быстро разрезает ножом мои запутавшиеся шнурки, ждет, пока я скину ботинки, толкает меня в кресло и избавляет от джинсов. Пора подставить руки грубым веревкам. Мне кажется, мое сердце прорывается сквозь грудную клетку. Я легко и поспешно выскальзываю из кресла, встаю на колени и послушно вытягиваю руки вверх. Техника Донхэ безупречна. Без его помощи я никогда не смогу освободиться от этих прочных узлов. Веревка приятно стягивает запястья. Мне прохладно без одежды на голом полу, но я знаю, что совсем скоро начну изнывать от жара. Донхэ затягивает последний узел и дергает меня вверх. От резкого движения цепь на моей груди дергается, соски болезненно ноют, но что хуже всего – я оказываюсь с Донхэ на одном уровне, отчаянно желая прикоснуться к его губам. Я не смею и поэтому опускаю глаза. Донхэ усмехается, подводит меня к огромному кресту и закрепляет веревку на лебедке у его верхней части. Изнутри меня прогрызает страх, и времени окунуться в него более чем предостаточно. Донхэ подтягивает меня вверх, и мои ноги отрываются от пола. Делаю глубокий опьяняющий вдох, внимательно слежу за тем, как Донхэ заходит мне за спину, покачивая, словно маятником, толстой кожаной плеткой. – Говори! Его голос как раскат грома. За громом следует молния, я предчувствую, как она полоснет по моей спине новым шрамом, и я буду рассматривать его в зеркале, с трепетом вспоминать и переживать эту ночь заново. – Я отвратителен, Господин. Я заслужил наказание. Жар распространяется по всему телу до самых кончиков пальцев. Мои ягодицы сжимаются, я предвкушаю боль, раскачиваясь на веревке. – Дальше! – Пожалуйста, накажите... Я вижу, как скользит тень Донхэ – рука на миг зависает в воздухе, а затем плеть обрушивается на меня со всей силой. Знакомый свистящий звук, сопровождаемым треском кожи. Я содрогаюсь всем телом. Больно, но недостаточно. – Еще сильнее? – Донхэ вкрадчиво спрашивает из-за спины. Я киваю. – Да, Господин, прошу вас. – Грешник. Это слово выведено чернилами у меня на ребрах. Набивать его было болезненно, но еще больнее слышать его от Донхэ. Пожалуйста, заставь меня перестать думать об этом. Помоги мне забыть о моих грехах. – Нужно как следует наказать тебя... Я согласно киваю. Новый удар. И еще один. Сильнее предыдущего. Тело извивается, стараясь избежать боли. Я его не контролирую, только осознаю – чем больнее, тем сильнее хочется подставиться под следующий удар. На периферии сознания – наслаждение. В горле – ком криков, стонов и просьб. Мне кажется, Донхэ медленно разрывает меня на части. Удар за ударом, удар за ударом, разве кто-то из нас станет считать? В висках нетерпеливо долбится пульс. Плетка хлещет по моему телу со всех сторон, не оставляя живого места. Исцеляющая пытка. Уничтожающая. Как можно описать боль, которая достается через мучение, и в то же время приносит несказанное утешение? Как объяснить боль, что сжигает, точно адский огонь, но успокаивает и возбуждает – больше чем ласка и поцелуй? Я не в силах, но точно знаю – мне это нравится, мне становится хорошо. Донхэ делает мне больно и тем самым делает хорошо. Надеюсь, и я помогаю ему исцелиться. Кто знает? Донхэ молчит, но когда его рука опускается, я слышу, как тяжело он дышит. Проходит всего мгновение, раздается скрип лебедки, и мои ноги снова касаются пола. Руки ужасно затекли. Веревки натерли кожу. Мне кажется, что я кукла, которую не научили ходить. Донхэ снимает верхний узел с крюка и тут же меня подхватывает, присаживается на скамью и усаживает меня к себе на колени. Я благодарен, но не могу говорить. Донхэ медленно развязывает мои руки, растирает их от запястий и до предплечий, а затем внимательно заглядывает мне в глаза. Я не понимаю, что со мной происходит. Ощущение, будто наблюдаю за собой с воздуха. Душно. Больно. Донхэ возбужден. Я чувствую, как его член упирается мне в бедро, но тут же перед глазами загорается белая вспышка – Донхэ снимает зажимы с моих сосков и тут же целует меня – глубоко и жадно. Мне становит легче, я упиваюсь своим состоянием. Палец Донхэ скользит по моим губам и забирается в рот. Обвожу его языком, наслаждаюсь горьковатым привкусом. После порки я порядком измотан, но знаю – это далеко не конец. Донхэ всего лишь продлевает мою агонию, проверяет мое состояние и заодно дразнит самого себя, упивается моим видом: обнаженным, истерзанным телом и покорной, благодарной душой. Я рискую смотреть на него, не отрываясь, и мне отчаянно нравится его взгляд. Он еще раз меня целует, на миг замирает, разделяя со мной дыхание, а затем легко поднимает меня и относит к кровати, на которой один лишь застеленный белой простыней жесткий матрас. Моя спина горит от ударов, поэтому я ложусь на живот и вздрагиваю, когда Донхэ касается губами моего плеча и проводит языком вдоль позвоночника. Кожу щиплет. Задерживаю дыхание, слушаю, как он расстегивает ремень и избавляется от выгоревших джинсов. Стискиваю зубы, когда он щелкает ремнем и, замахнувшись, ударяет меня по ягодицам. Я выдержу, даже если он начнет лить на меня расплавленный воск. Но, наверное, он оставил это на другой раз, и сейчас просто накрывает меня своим телом и сразу врывается внутрь. Я догадываюсь, что будет потом – закованный в колодки, я несколько часов промучаюсь до утра на коленях, пока Донхэ будет смотреть на меня, сидя в кресле. Потом он освободит меня, поможет мне кончить, отведет в душ, а оттуда в другую, настоящую спальню, где кровать мягкая, и на ней есть подушки и плед. Я просплю почти сутки, проснувшись, молча выпью с Донхэ чашку крепкого кофе, а потом мне придется также молча уйти. И именно это будет самым большим наказанием. Я знаю, что все неизбежно, как знаю, что не смогу не грешить. Мне придется вернуться сюда за искуплением – больше его нигде не найти. Мне придется сбивать костяшки пальцев о дверь, но в какой-то момент я смогу раскаяться и вознестись. Совсем как сейчас. Донхэ возносит меня за границы разума, жестко вколачивая в кровать. Я почти задыхаюсь, когда он полностью из меня выходит и снова с силой толкается внутрь. Мне не хватает воздуха, и от этого покалывает в кончиках пальцев. Сердце заходится, перед глазами – пятна. Донхэ движется, пока не кончает внутри меня. Я чувствую его всюду, и слезы наворачиваются на мои глаза. Раскаяние. Я его ощущаю. Мне нужно покаяться в каждом греховном помысле и деянии, но сейчас я не могу говорить. Я могу только кричать, с каждым разом сильнее, и громкая правда льется из меня этим криком, минуя слова. Я грешу, пытаясь избавиться от чудовищности и греховности. Донхэ грешит, пытаясь мне с этим помочь. Мы дышим и задыхаемся, мы стонем и кричим, мы отдаемся и принимаем, все болезненно и все на двоих. Мы – одно целое. Мы оба – грешники. И гореть нам в одном аду.