Этот свет никогда не угаснет

Мне уже снился этот сон: золотисто-медовые глаза смотрят прямо на меня, горячий рот на моём члене, и да-а-а, он определённо знает, что делает, и я толкаюсь в этот рот, в его горло, и он так прекрасен, когда вбирает меня полностью, да-а-а, блядь, да, Андерс… А потом я слышу звук… музыку? Нет, здесь нет музыки, только я и он, горячий рот на моём члене, и я уже близко… Стоп, твою ж мать, это «Gnarls Barkley». И вот сон уже разбивается вдребезги, а я со стоном вцепляюсь в подушку. У меня каменный стояк, и ещё бы каких-то, блядь, пять минут… Вздохнув, я поднимаю мобильник. В конце концов, это его мелодия. Он считает её безумно забавной, а я прикидываюсь, что именно такой случай безумия* и имел ввиду, а не тот, где у-меня-крыша-едет-от-любви-к-тебе. - Андерс, - бормочу в трубку, бросая взгляд на часы – да, три грёбаных часа ночи… - Гаррет, - он всхлипывает, и секунды не проходит, как ото сна у меня не остаётся и следа, и я судорожно стискиваю трубку. - Андерс, - говорю я, горло пересохло… о боже, это снова одна из тех ночей… - Андерс, где ты? Я слышу его болезненный стон, и меня захлёстывает ярость, она разливается по венам раскалённой добела волной. Прижав трубку к уху, я натягиваю джинсы и сую ноги в ботинки. - Андерс… - я стискиваю зубы. – Скажи мне, где ты. - На стоянке «Висельника», - шепчет он. – Прости меня, Гаррет. - Он ударил тебя? – почти рычу я и хватаю бумажник. – Ты в порядке? - Несколько синяков и всё, - говорит он, и я прикрываю глаза, борясь, в тысячный раз борясь с желанием просто приехать в их квартиру и убить этого ублюдка Немеса. Он зол на весь мир, а вымещает свою злость на единственном человеке, который не может, да просто не станет его останавливать, единственном, кто ни разу не сделал ему ничего плохого, кто готов умереть, но не покинуть его. Сколько раз я уже слышал, как Андерс находит всё новые и новые оправдания для этого мудака. Отец бил его мать, они постоянно переезжали, у него никогда не было настоящей семьи, его никогда по-настоящему не любили… одно оправдание за другим, как будто он имеет полное право в кровь избивать любовника… повышенная агрессия, зависимость. После нашего последнего разговора я целый месяц отказывался общаться с Андерсом. «Гаррет, это я виноват, - сказал он тогда, пьяный, небритый, измождённый, лицо осунулось, губа разбита, а из медового цвета глаз слёзы в три ручья. – Когда мы ссоримся, я пробуждаю в нём худшие качества. Я не знал, что всё так обернётся…» Он разбил мне сердце, мой лучший друг, в которого я был влюблён уже много лет, мой ветеринар с золотым сердцем, который возвращал к жизни животных, а по выходным работал добровольцем в приюте. Я уже взял к себе трёх котов, с которыми он никак не мог расстаться: Ланса, Стража и Пушистиуса – а если добавить к этой шайке моего питбуля, Мабс, то не удивительно, что я ежемесячно спускаю около сотни долларов на их корма и наполнители для туалетов. Хорошо хоть Мабс не линяет, и котов она обожает. Но всё окупается, когда Андерс заходит ко мне и видит их всех вместе, спящими вповалку. Эта сволочь Немес запретил ему держать дома животных, очевидно, ревнует – как же, Андерс будет любить питомца больше него. Да бездушный булыжник заслуживает больше любви – это любому понятно, любому, но только не Андерсу. - Я приеду через несколько минут, - говорю я, на ощупь разыскивая ключи в прихожей. – Не сиди на виду. – Немес знает все его обычные места, а до «Висельника» от них можно дойти пешком, так что там он в первую очередь и проверит. – Спрячься, Андерс, - велю я ему и заканчиваю вызов. Я накидываю куртку и выхожу за дверь. Пока всё неплохо, а если повезёт, то сегодня я, наконец, доберусь до этого выродка, когда он снова придёт за Андерсом. Я позволяю себе на краткий миг насладиться фантазией о том, как выбиваю из него всю дурь: я бы расквасил его смуглое личико и увидел страх в голубых глазах, когда до него дошло бы, что я был бы совершенно счастлив убить его. Но довольно этого. Я сажусь в машину – небесно-голубую «импалу» 76-ого года, с любовью завещанную мне отцом – и через несколько секунд уже выезжаю из гаража. Можете говорить о моей машине, что вздумается, да, она большая и она старая, но при должном уходе бегает она просто прекрасно, а её габариты обеспечивают достаточно пространства для ног – а оно необходимо и мне самому, и Андерсу. Он рассмеялся, когда впервые увидел её, моя малышка была припаркована бок о бок с роскошными автомобилями других детишек, которым богатенькие родители оплатили обучение в Йеле. Он перестал смеяться, как только сел в неё. Мы с отцом годами над ней работали. Пусть некоторые ревностные поклонники классических автомобилей предпочитают придерживаться оригинала во всём, в чём только можно, а мы решили поставить комфорт и удобство выше переоценённых традиций и переоборудовали её, обновив по полной программе. Мы с ним тогда были просто друзья. Он, гениальный поляк с непроизносимым именем и на полной стипендии, и я, белая ворона из рода бостонских Амеллов, старший сын их дочери, сбежавшей с механиком. «Е́нджей», - назвался он, когда я спросил, а после я минут пять пытался повторить, но выходило только «Иэн-жи?», тогда он вздохнул и объяснил: «Это старинное польское имя, меня так мать назвала. Сдавайся, пока не поздно, и зови меня Андерсом, так меня зовёт семья отца». Мою мать бабушка с дедушкой официально так и не простили, но когда пришло время, они обеспечили образование всем троим детям, и я буду последним, кто станет отрицать, что в резюме строчка об окончании Йеля с отличием смотрится шикарно. Но мне, сыну простого механика и вдобавок гею, были совсем не рады на всех тех приёмах, что устраивали сливки общества. А потом я встретил Андерса, Дайлена, Сигрун, Дагну и всю остальную компанию отверженных, и вот тогда понял, как мне повезло, что не попал в тот гадюшник. Я любил или по крайней мере хотел его практически с момента нашей первой встречи. Но он говорил о профессоре Текле с таким мечтательным выражением лица, что я понял – не стоит и надеяться на что-то, кроме дружбы. А когда Текла вышел на пенсию и уехал на солнечный юг Калифорнии, мы с ним напились. Пьяный, я почти готов был переступить свои же запреты и приударить за лучшим другом, только что потерявшим любовника… Но я вышел в уборную, а когда вернулся за наш столик, обнаружил, что Андерс уже строит глазки какому-то парню в форме, купившему ему выпивку. Тогда-то это и началось, череда романов один хуже другого. Сначала Ролан, ревновал Андерса, как сумасшедший, ко всему и ко всем, ходил за ним повсюду, всё пытался удержать его дома. Следующим был Аларик, садист, чьи сексуальные игры привели Андерса в больницу, дважды. После второго раза я убедил его выдвинуть обвинения, а когда выяснилось, что за тем ублюдком тянется след нападений и изнасилований, он угодил за решётку очень, очень надолго. Потом всё успокоилось, и я уже начал было надеяться… Но вот однажды он привёл Немеса, богатого, красивого испанца, который сладко ему улыбался и нежно целовал. Я радовался за него, правда, радовался. Но с годами всё становилось только хуже и хуже, и мы слишком поздно узнали, что он на самом деле был за чудовище. Ролан пугал Андерса, Аларик причинял боль, а Немес завладел им. И Андерс наотрез отказывался звонить в полицию и меня заставил обещать, что не буду. Но я всё равно позвонил. Когда Немес сломал ему нос и руку, а Андерс отказался выдвигать обвинения. Он потом не разговаривал со мной четыре месяца. Я чуть не рехнулся от беспокойства, а он однажды просто пришёл ко мне с рыжим котёнком и принялся умолять оставить его у себя. С тех пор мы притворяемся, что никакой ссоры не было вовсе. И вот теперь, в 3:14 ночи, я заезжаю на стоянку «Висельника», чтобы забрать мужчину, которого я люблю, и спрятать его от мужчины, которого любит он и который однажды просто убьёт его. Я сдерживаю рвущийся наружу всхлип. «Соберись, Гаррет, успокойся, не хватало ещё расклеиться, ему ведь нужно, чтобы ты был сильным…» С минуту я сижу, глубоко дыша, пытаясь успокоиться, а в следующую секунду он дёргает ручку двери и садится в машину, весь бледный, дрожащий. - Андерс… - О боже, он белый как полотно, на подбородке наливается свежий синяк, карие глаза почти чёрные, в шоке, рубашка разодрана, и он дрожит. Я отстёгиваю свой ремень и кладу руку ему на плечо. – Андерс, господи, что такое, ты ранен?.. - Поехали, - шепчет он, - пожалуйста. - И вот тут я замечаю, что на нём нет обуви, понимаю, что он бежал из квартиры до бара и не успел даже обуться… Я завожу машину. На улице темно и спокойно, светофоры мигают, дороги пусты, в колонках тихо играет музыка из моего телефона. Через пару минут я говорю негромко: «На заднем сидении есть плед», - и Андерс, не проронив ни слова, достаёт его на ощупь. Ещё минут через пять он перестаёт дрожать, а я подъезжаю к «Макдоналдсу» и заказываю нам бургеров. Он не спорит, берёт еду, пьёт газировку, а я еду по тихим улицам, поднимаюсь в холмы над городом, останавливаю машину на пустой парковке парка «Прентис». Здесь темно и тихо, безопасно среди деревьев, и я проворачиваю ключ зажигания полностью на себя, глушу двигатель, но оставляю свет и музыку. Я забираю у него пакет с едой, достаю свою картошку и двойной чизбургер, передаю ему его порцию. Он просто смотрит на еду. - Андерс, - говорю я, - когда ты в последний раз ел? Он поворачивается ко мне, моргает. - Эм… - Если ты задумываешься, чтобы вспомнить, значит, это было слишком давно, - объясняю я. – Знаешь, моя мать уже кормила бы тебя насильно. Мама его обожала, и мне кажется, это было взаимно. Он почти улыбается при её упоминании и, наконец, разворачивает бургер, начинает есть. Мы едим молча, спокойно, тихонько гудит музыка, верхний свет слабо освещает салон. Я выключаю его, после того как мы запихиваем мусор в опустевший пакет. - Итак, - говорю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Что случилось, что ты сбежал оттуда без обуви? - Мы поругались, - признаётся он, поёрзав на сидении. – Из-за политики или ещё какой-то глупости. – Он невесело смеётся. – Он был под кайфом и зол, и чем больше я старался его успокоить, тем больше он злился. Он… - Андерс выдыхает со всхлипом, потом так же втягивает воздух, и я без слов просто сжимаю его руку. – Он ударил меня, и я сказал, что ухожу, на этот раз насовсем, что с меня хватит. У меня аж челюсть отпадает. - Андерс, - выдыхаю я, - это замечательно… - Тогда он наставил на меня нож и сказал, что убьёт меня, если я попытаюсь уйти, что я не достанусь другому, что он лучше прирежет меня… Красная пелена ярости застилает мои глаза. - Да я, на хуй, сам его убью, прежде чем он коснётся тебя. Андерс, я убью его, клянусь… - но я поворачиваюсь к нему и вижу выражение на его лице, и обхватываю свою голову руками, и делаю глубокий вдох. Несколько глубоких вдохов. – Прости, - шепчу, – тебе сейчас в жизни совсем не нужен ещё один бешеный психованный ублюдок. Я снова смотрю на него, и он улыбается, а в глазах слёзы, а потом он начинает смеяться, но это больше истерика, чем веселье. - Ох, Гаррет, - выдавливает он сквозь смех. – Моим бешеным психованным ублюдком ты можешь быть, когда пожелаешь. Когда его смех оборачивается рыданиями, я вылезаю из машины, захожу с другой стороны и пересаживаю его на заднее сидение, как есть, в пледе. Потом возвращаюсь и выдвигаю передние кресла вперёд насколько возможно. И сажусь с ним сзади, держу его, слегка покачивая, даю выплакаться. - Почему, - он давится словами. – Почему я всегда оказываюсь с какими-то подонками? – На меня смотрят замученные карие глаза, ресницы склеились от слёз, и он шепчет: - Это я такой? Что со мной не так, что… - Нет, - я резко перебиваю его, в груди что-то болит, и я притягиваю его ближе. – Нет, Андерс, нет, это не из-за тебя. Видит бог, вкус у тебя хреновый, - приглушённый смех из темноты салона, - но дело не в тебе. Ты восхитительный, добрый, потрясающе красивый – всё, о чём только можно мечтать. Он запрокидывает голову и смотрит на меня, и у меня вырывается признание, которое я никогда не произносил вслух, просто момент слишком напряжённый, эмоции зашкаливают, и я стираю слёзы с его щёк и шепчу: «Всё, о чём я мог лишь мечтать», - и касаюсь его губ своими. И чувствую, как он в изумлении открывает рот, и вдруг понимаю, что целую своего лучшего друга. Делаю именно то, о чём мечтал годами. Мечтал, что поведу его на ужин, у нас будет романтический вечер, он будет смеяться над моими шутками. А что в итоге? Я целую его на заднем сидении своей машины в четыре часа ночи, сразу после того, как ублюдочный бывший угрожал убить его. Но его руки стискивают мои плечи, губы, прижатые к моим, раскрываются шире, и я потерян безвозвратно. Не знаю, как долго длится это мгновение. Вечность, слишком мало, считанные минуты. Каждый отчаянный вдох, танец языков, жадное касание губ – всё куда лучше, чем я мог себе представить, ведь это же Андерс, мой Андерс. И когда он укладывает меня на сидение, я и не думаю протестовать. В джинсах слишком тесно, кожа на груди горит огнём. Я не заморачивался с футболкой, нацепил только куртку, я же так спешил, и когда его руки задевают мои соски, я не могу не стонать ему в рот. А мгновение спустя он отстраняется. - Гаррет, - выдыхает он, - ты же никогда не говорил… - Я хотел, - бормочу я, - но каждый раз стоило мне на секунду отвернуться, у тебя уже появлялся кто-то другой, а я не хотел мешать… - Как давно? – отрывисто спрашивает он. - Со дня нашего знакомства, - честно отвечаю я, и у него вырывается разочарованный стон, и он наклоняется и снова целует меня, и дыхание быстро сбивается снова. Когда его нога проскальзывает между моими, я потираюсь о него и сдавленно вскрикиваю, чувствуя его стояк, прижатый к моему бедру. Кое-как нам удаётся сесть, он расстёгивает мои джинсы и торопится их стянуть, пока я выцеловываю ему шею, запустив руки в его штаны. Даже сейчас он настоящий джентльмен, мой Андерс. А потом он садится верхом мне на колени, наши члены соприкасаются, и мы помогаем руками. Я открываю глаза, вижу, что он смотрит на меня, его губы припухли от поцелуев, зрачки расширены от желания, прекрасные золотистые волосы блестят в лунном свете… - О боже, да, - я глотаю воздух ртом, ещё мгновение – и я дёргаюсь под ним, кончая с тяжелым стоном, заливая семенем его руку. Он отстаёт лишь на миг, у него красивый член, я чувствую, как он пульсирует в моей ладони, струёй изливаясь мне на живот, и Андерс вскрикивает. Мы часто, тяжело дышим в тесноте салона, постепенно бешеный ритм, что выстукивают наши сердца, замедляется. Я, наконец, нахожу в себе силы дотянуться до пледа и вытереть нас обоих. Скольжу ладонями вверх по его бёдрам, так удобно расположившимся у меня на коленях, выше, по бокам, обхватываю его и крепко-крепко прижимаю к себе. В колонках тихонько напевают «The Smiths», и текст песни мягким эхом отдаётся в нас обоих: «Увези меня этим вечером. О, увези, куда захочешь, мне всё равно, Всё равно, мне всё равно. Я еду в твоей машине И никогда-никогда не хочу возвращаться домой. Потому что у меня нет дома, Нет, у меня нет дома». - Гаррет, - шепчет он неуверенно, кладёт ладони мне на шею, а я утыкаюсь лбом ему в грудь. - Поехали со мной домой, - тихо предлагаю я. Не предлагаю, умоляю. Я устал бороться сам с собой. Он мне нужен, я хочу его. Как минимум, я могу предложить ему безопасность, вытащу из этого кошмара, а если наши отношения на этом закончатся, что ж, по крайней мере, у него всё будет хорошо. – Я… - запинаюсь. – Я не хотел… так неожиданно всё на тебя вываливать. Давай просто поедем домой, там ты будешь в безопасности, перевезём твою одежду и остальные вещи, потом найдём тебе квартиру, обустроишься там с Лансом, и Стражем, и Пушистиусом, хотя Мабс будет скучать по ним… Он запускает пальцы мне в волосы и тянет, запрокидывает мою голову, и я теряюсь, всего на миг, мне безумно страшно – а вдруг у нас больше ничего не будет? вдруг он откажется? – и отчётливо слышен мой судорожный вдох, почти всхлип. Когда он меня целует, меня накрывает идеальный шторм эмоций. «О господи, да, спасибо, спасибо». И я чувствую, как под закрытыми веками скапливаются горячие слёзы. - Я люблю тебя, - шепчу. – Я всегда тебя любил и не могу больше смотреть, как тебе делают больно… - Гаррет, - шепчет он, и это словно благословение, он прижимает меня к себе, он меня утешает. В этом спокойствии, в этой тишине слышно лишь музыку: «Умереть подле тебя – Это удовольствие, это моя привилегия». - Хорошо, - тихо произносит он, и мы расплетаем объятия, медленно, нехотя. Несколько долгих поцелуев спустя я сажусь за руль и везу нас домой. «Этот свет никогда не угаснет…» Я не выключил свет на крыльце, и Мабс встречает нас у двери, её хвост ходит ходуном при виде Андерса. - Лежать, Мабс, - велю я, посмеиваясь. Ланс уже обтирает его ноги, а я вешаю куртку и проверяю, надёжно ли запер дверь. Я оставляю его приласкать котов, а сам достаю биту из кладовки в коридоре, несу её в спальню и пристраиваю рядом с кроватью. Если Немес попробует сунуться сюда за ним, я буду готов его встретить. Я затаскиваю его в душ, мою его волосы, прохожу по телу намыленными руками, пока он отвлекает меня поцелуями. Слава богу, синяки на вид кажутся не очень опасными, а завтра я уж постараюсь уговорить его пойти в полицию, написать заявление, добиться ограничивающего судебного приказа и получить сопровождение, чтобы забрать его вещи из их квартиры. В пять утра я утягиваю его в постель, обнимаю крепко и шепчу всё, что всегда хотел, но не мог сказать, пока он не засыпает в моих руках, там, где ему ничто не угрожает, там, где его любят. В тот же день мы едем в полицию. Я держу его за руку, пока коп записывает показания, Мабс выказывает свою поддержку, положив голову ему на колено. Я беру её с собой, когда мы едем за вещами. Мабс и полицейский пристально наблюдают за Немесом, пока Андерс переносит всё в мою машину. А я тем временем звоню своему старому другу Алистеру из бостонских Тейринов и напоминаю, что он мне задолжал. Пятнадцать минут спустя звонит мобильник Немеса, и я слушаю, как этот мудак оправдывается в трубку, побледнев от страха до какого-то серого оттенка. «Приблизишься к нему ещё раз, и тебя депортируют за хранение наркотиков. Хочешь ли ты так позорить своего отца, посла?» Храни бог Тейринов. А как только мы получим судебный запрет, я засажу его, стоит ему хоть одной ногой ступить на мою землю. Только сначала пару раз приласкаю бейсбольной битой, уверен, Авелин не станет сильно возмущаться. А пока удовлетворюсь дружеским предупреждением. Подхожу к нему и говорю как ни в чём не бывало: - Если ты снова попробуешь приблизиться к нему, до депортации уже не доживёшь. Смотрю ему прямо в глаза и позволяю показаться бешеному психованному ублюдку, что живёт во мне. Срабатывает на ура – он начинает пятиться, как только мои губы складываются в улыбку, в которой нет ни капли веселья. Не говоря больше ни слова, я иду к дверям и забираю у Андерса одну из двух коробок, которые он как раз пытается унести. - Ещё есть? – спрашиваю через плечо. - Это… последние, - пыхтит он, и я машу полицейскому. Мы садимся в машину. – Поехали домой, - говорю я и разворачиваю машину. Мабс сидит позади нас, высунув язык и наслаждаясь ветерком. Снова играют «The Smiths», и когда я кидаю взгляд в его сторону, то вижу, с какой теплотой он смотрит на меня, его рука спокойно лежит у меня на бедре. «Этот свет никогда не угаснет…» - Я люблю тебя, - говорю я, и он улыбается.