Абонент временно недоступен

- Что ты делаешь? – раздался сверху знакомый вкрадчивый голос. Оставалось только вздрогнуть от неожиданности и собственной беспечности, которая и позволила ему быть застигнутым врасплох. Преступник, пойманный на месте преступления. Все фразы, которые он столько раз проговаривал про себя, осыпались словами, лишенными смысла. Впрочем, любое слово имеет свою цену и свой вес. Казалось, признайся он, и мир пойдет трещинами и просто рухнет под тяжестью этого признания. Потому невысказанные слова довлели только над ним. Сердце отчаянно стучало по ребрам, кажется, его биение разбило замершую между стен тишину. Хотелось, чтобы пол в подъезде разверзся под ногами и лишил его необходимости оправдываться. И почему жильцы здесь такие ответственные? Почему лампочка сейчас не мигает или не горит так тускло, что не может разогнать тени в углах? Он бы нашел этот почтовый ящик и в темноте, и в закрытыми глазами. Шесть шагов от двери подъезда вперед, три ступеньки вверх, нижний ряд, пятый справа. И все же за волнением и страхом довольно четко проглядывалось странное облегчение, которое, видимо, способен понять тот, кто устал прятаться, не суть от кого. Не стоило больше играться в шпионов, пробираясь в соседний подъезд с шоколадкой в кармане. Конечно, проще было прекратить все самому: перестать сюда приходить. Но… Но не в его силах было вытравить из себя эти губительные чувства, так, может, его сейчас просто заставят от них отказаться, разочарованием развенчают миф об идеале и навсегда похоронят всяческие глупые надежды. Либо хорошим таким ударом под дых, который враз выбьет из него всю дурь. Правда, даже самый ужасный сценарий, который он проигрывал в уме, вырулил в каком-то непонятном направлении. Ведь разоблачил его не объект обожания, а лучший друг последнего. - Так что ты делаешь? – в голосе ни капли ожидаемой агрессии, а лишь вкрадчивое любопытство, ехидное и обещающее много всего, но далеко не хорошего. Определенно он все понял, а потому совершенно необязательно было повторно озвучивать первоначальный вопрос. Лучше бы ударил, схватил за грудки и прижал к пыльной стене, шипя какую-нибудь проповедь на тему «не тех» отношений. Но человек перед ним продолжал ждать ответа, не отводя внимательного, полного какого-то паралитического яда взгляда. Наверное, рано радоваться, что его мучения закончились. Наоборот, по-видимому, только начинались. В это промозглое октябрьское утро Артур как обычно продрал глаза под писк будильника на телефоне. Пришлось сразу же собрать постель, чтобы на корню пресечь желание нырнуть под теплое одеяло и проспать как минимум еще пару часов. Тот факт, что Артур уже неделю жил один, явно этому желанию потакал. Старшая сестра уже два года как поступила в университет в соседнем городе, потому сейчас находилась вне стен родного дома; отец отбыл в очередную командировку, а мать отправилась навестить приболевшую бабушку, которая, как показывала практика, была здорова, но исстрадалась одиночеством и соскучилась по общению, потому в очередной раз вызвала к себе младшую дочь. Потому Артур был предоставлен самому себе. Однако в это утро он отчетливо ощущал давление условного ошейника на шее. Все из-за Панченко. Если бы он не застал Артура вчера, то чувство обреченности не зудело бы под кожей так сильно. Но больше всего, конечно, стоило винить себя. Во-первых, за то, что таки родился, во-вторых, что некогда решился на авантюру с шоколадками, кои пихал в почтовый ящик. Какая глупость, ей-богу, но очевидность сего факта Артур понял только вчера… Его угораздило влюбиться. Беззаветно и исступленно. Причем, в человека, который никогда бы не ответил на его чувства, ибо они определенно были птицами разного полета, но куда больше по причине того, что Илья был парнем. Не просто самым популярным в их дворе, но и предпочитавшим традиционные отношения и презиравшим все то, что выходило за их рамки. Все началось с восхищения, которое совершенно неожиданно переросло в нечто большее, волнующее и, чего уж там, пугающее. Разумеется, Артур переживал. Тут еще не уехавшая на тот момент сестра подливала масла в огонь, как ей казалось, беззлобно подшучивая над братом, мол, в кого у него такая смазливая внешность. Артур, конечно, некогда делал все возможное, чтобы исправить ситуацию и казаться если не брутальнее, то мужественнее, насколько может быть мужественным подросток. Пробовал курить, но от табачного дыма его буквально выворачивало. Алкоголь вызывал реакцию не лучше. Местная шпана его к себе принимать категорически отказывалась под предлогом, что девчонки в их компанию и даром не нужны. Так что испортиться и превратиться из примерного мальчика в заядлого хулигана не получилось. Правда, все эти потуги дали некоторые свои плоды: отец, найдя у Артура так и не выброшенные сигареты, взял его за руку и отвел в легкоатлетическую секцию. Не для результата и рекордов, а ради здоровья и выбивания всякой дури из головы. И пусть секция давно уже была заброшена, но от привычки бегать по утрам Артур не избавился. Может, ему просто не хотелось отказываться от этого чувства свободы, которое охватывало во время пробежки и которого он был лишен все остальное время. Когда уже под конец нет никаких мыслей, а лишь обжигавший легкие воздух. Из-за прежних насмешек, острых отголосков детства, Артур старался не выделяться, одевался неброско, внимания старался не привлекать. По старой памяти во дворе над ним до сих пор подтрунивали, но Артур научился не принимать насмешки совсем уж близко к сердцу. Куда больше его заботило, чтобы никто не узнал о его чувствах к Илье. Этого бы ему точно никто не простил. Можно было паковать чемоданы и ехать на какой-нибудь необитаемый остров подальше от цивилизации. Сам он долгое время считал их чем-то грязным и постыдным, только недавно в голове четко засела мысль, что никому ничего он плохого не делал, потому имел право по-тихому, без оглашений и громких признаний, любить кого сам хотел. Но другим-то это не объяснишь, не вобьешь в головы и не заставишь с тем жить. Артур с тихой надеждой ждал, что пройдет, но не проходило, надеялся, что отпустит, но не отпускало. Это был какой-то совершенно дурацкий порыв с шоколадками, когда, видимо, молчать было тяжело, но и говорить открыто Артур не смел. И вот теперь ко всему этому прибавился Панченко, который неожиданно не стал махать кулаками, чем был известен во дворе, а просто потребовал объяснений и затеял какую-то свою игру, выставив весьма непонятные условия. Отказ, разумеется, не рассматривался.