Red

Куплинов вновь садится на то же самое кожаное дорогое кресло, что и в прошлый раз, поднимает глаза вверх и бессмысленным взглядом упирается в потолок. Тик-так. Его психолог всегда опаздывает. Он отговаривается пробками и многочисленными светофорами по дороге, но Дима знает, что на самом деле тот сидит до последнего в соседнем кабинете вместе с симпатичным мальчонкой пятнадцати лет и разговаривает о чем-то, периодически поглаживая пациента по плечу или спине. Куплинов знает. И он не хочет об этом говорить. Ведь этот мальчишка — сын его соседки, которая ни слухом, ни духом не знает о том, что ее великолепный Максим посещает психолога по собственному желанию и тратит свои карманные деньги не на проезд или школьный обед, а на сеансы и подготовку к ним. Дима тоже покупает пачку листов А4 после каждого занятия. Она нужна, чтобы он мог нарисовать что-то, что ему снится. А потом он — вместе с Виктором Николаевичем, конечно же, — обсуждает рисунки и анализирует их. Диме не нравится обсуждать свои сны с психологом. Кольцев похож на ястреба. Его лицо с заостренными чертами и поистине аристократичной бледностью пугает, а одежда — всегда понтовая, из дорогих фирменных магазинов. Куплинов даже порой удивляется, как обычный психолог позволяет себе такую роскошь. Щелчок. Скрип. Вспомнишь дерьмо, вот и оно. — Извините, пробки, — отмахивается Кольцев и закрывает за собой дверь на ключ. Куплинов молча продолжает пялиться в потолок. — В нашем районе слишком много перекрестков, вы не заметили? — Нет, — спокойно отвечает он и качает головой. — Я живу через дорогу. — Понятно, — психолог кивает и проходит к нему, садясь на кресло напротив. Его челюсти плотно сжаты, глаза смотрят с доверием и пониманием, и от этого взгляда Куплинову становится дурно. Ему не нравятся врачи. Вообще. И никогда не нравились. — Напомните, с чем вы у нас лечитесь? — Кошмары. — Ага… — мужчина заглядывает в его личное дело и закусывает губу, вчитываясь в текст. — Вы видите галлюцинации? — Иногда мне кажется, что за мной следят, но это не галлю… — Это мания преследования, — перебивает его Кольцев, исправляя. — Она началась на почве кошмаров? Нет. Нет-нет-нет. Куплинов сглатывает комок в горле, хмурится и пытается сосредоточиться на вопросе, но на ум приходит только одно: — Он настоящий. Психолог замирает, кидая настороженный взгляд на него, но кивает, призывая продолжать. Раньше он такого не говорил. — Значит, вы его знаете? Да. Куплинов работает в здании напротив. Он перебирает бумаги, одну за другой перекладывает стопки с документами и почти никогда не замечает того, что творится вокруг. Но тогда он заметил. Мужчина лет тридцати на вид, друг начальника, работающего в своем кабинете этажом выше. Высокомерное поведение, отстраненность в общении с охранниками и холодная улыбка, возникающая тогда, когда на него смотрит Куплинов. Его пугает этот человек. Потому что он помнит, и он знает, что Дима видел «это». И Дима мог рассказать кому-либо. — Я иногда вижу его на работе. Странный тип, весь в сером, с камерой в руках. — Он снимает вас? Нет. Поздний вечер. Дима собирается домой. Открытое окно. Камера направлена на лежащего на асфальте сотрудника той же фирмы, на которую работает Куплинов, и индикатор горит красным. Чужие бледные пальцы сжимают ее края, и на лице снимающего — улыбка. Друзья Куплинова зовут этого человека Лариным. Безумцем. Наркоманом. Психопатом. — Еще одну улыбочку, — приказывает он елейным голосом избитому парню, и тот хрипит, но выполняет. — Молодец. Вспышка. Хруст. Сдавленный вскрик. — Если ты еще раз… — начинает он тем же тоном, и Куплинов, стоящий у окна, завороженно смотрит на его темный силуэт, чувствуя, как по коже бегут мурашки. — Если ты еще раз расскажешь обо мне кому-нибудь… — парень мотает головой, выставив руки вперед, и умоляюще шепчет что-то, что Дима не слышит. Зато Ларин — да. — О, да. Ты не скажешь. Я знаю. Я лично приду убедиться в этом. Хруст. Кашель. — Дмитрий? — раздается обеспокоенный голос психолога, но звучит где-то далеко, по сравнению с хлопком закрытого Димой окна. И этот страх, когда Ларин оборачивается на звук и смотрит в его сторону, а он, Куплинов, не может сдвинуться с места и банально падает на пол, тяжело дыша и пытаясь успокоиться. В помещении стоит полумрак. — Он не снимал меня, — всё-таки отвечает мужчина Кольцеву, и тот глядит на него с недоверием, осторожностью. — Он… Он просто пугал. — Он снимал что-то, что запрещено? — предполагает психолог, и перед глазами у Куплинова встает холодная улыбка Ларина, проходящего мимо. — Да. На следующий день после того происшествия Ларин приходит к нему на этаж. Он долго оглядывается, наблюдает за работниками и даже перебрасывается парой фраз с кем-то, но потом замечает Диму и подходит к нему. Потому что Куплинов всегда забывает отойти от окна. Потому что Ларин помнит: именно здесь стоит свидетель. Потому что только Куплинов не смотрит на внезапного гостя в их офисе. И это странно. — Тебя ведь зовут Дима, правильно? — Ларин смотрит спокойно, его лицо — бесформенная маска, и на ней — рисунок «Ничего». — Да, — хмуро отвечает Куплинов, поднимая на него глаза, и замирает, понимая, что камера направлена на него. Индикатор горит красным. И Ларин замечает это. На его лице образуется почти безумная, невероятно широкая и радостная улыбка, искажающая его лицо почти до неузнаваемости, и Дима понимает: Ларин знает. Ларин чувствует этот страх и осторожность. И Ларин предупреждает его. — Будем знакомы, — говорит он с тем же выражением лица, что столь испугало Куплинова. — Я Дмитрий Ларин, твой новый коллега. Надеюсь, мы подружимся. Нет. — И вы видели, как он снимает? — задает следующий вопрос Кольцев, и Куплинов жмурится, пытаясь прогнать въевшийся в сознание образ. Да. И он хочет рассказать об этом полиции. Но есть одна загвоздка. За дверью, в коридоре сидит человек и ждет его. В руках у него камера. И индикатор на ней горит красным.