Издалека

      Танат не смотрит.       Некогда ему отвлекаться на постороннее, пустое – ножницы мойр без конца щелкают, заставляют с печальным эхом-треньком обрываться новые нити жизней.       Танат не смотрит – Танату не до того. Пред ним поле очередного боя, развязанного очередным басилевсом ради каких-то очередных глупых, жадных целей. Стоны умирающих, карканье воронья, привычно раздражающие вопли кер вдали – работа.       Рутина.       Предназначение.       Потому Танат и не смотрит – нет нужды. Каждый его взмах – продолжение вздоха, каждая отрезанная прядь – логичное завершение – выдох.       Об этом нет нужды думать. От этого нет нужды отвлекаться.       …только вот почему ласковое пение вдалеке сбивает мечника с четкого ритма, он не знает и сам.       Казалось бы, сколько времени, столько войн, моров, пожаров и наводнений уже пошло, да Танат все никак не привыкнет, что пряди-то теперь отрезает не только он.       Смерть вторая, блаженная, кружит по полю битвы медным цветочным лепестком – куда там Железнокрылому до такой легкости.       Напевает мотивчик, в котором не слышно слов, но на смертных он действует умиротворяюще: словно вместо пары нот им обещают вечное счастье.       Блеск и щелканье золотых ножниц во всей этой канители и вовсе выпадает из обзора.       Однако Танат все так же не смотрит – лишь вдалеке взмахивает мечом, выполняя очередное поручение Клото.       Макария, царевна и нежеланная напарница, на такую сосредоточенность кидает лишь лукавые улыбки. Впрочем, Танат не смотрит. Только вот после пряди сами ложатся под лезвие вкривь и вкось…       Керы держатся в стороне. Так уж повелось: если встречаются на поле жатвы две смерти, лишним там быть ни к чему. Более того – это еще и опасно: не могли подземные не вспоминать тот бой, когда грозное чернокрылое «чудовище чудовищ» лишилось двух прядей, получив взамен напарницу да «Бездарно дерешься» на всю арену. Не могли не восхищаться своей царевной, что могла с легкостью попивать амброзию на Олимпе, но вместо этого выбрала ИХ.       Не могли не шептаться, что после появления партнерши Танат стал не только бездарно драться, но и бездарно резать, словно все еще испытывает злость за проигранный бой.       Бог смерти не обращает внимания, только пристально смотрит на голову очередного воина, со стрелой в горле. Работа всяко интереснее девушки с золотыми ножницами.       Та на такое равнодушие не обращает внимания. Делать свое дело для нее не равно позабытому всему во Вселенной.       Ходит по полю брани все равно что по танцевальной площадке, периодически склоняясь то перед совсем перепуганным юношей, то подле мудрого, тяжко вздыхающего старца.       Чик-чик, перелет, чик-чик, перелет.       Однако Танат вдалеке. И да – не смотрит. Только железные перья нервно звенят, когда колокольчиковый смех оказывается совсем рядом. - Ты что-то сегодня не особо меткий, Убийца, - лукаво замечает царевна-напарница.       Воин не смотрит. Воин не замечает.       Только пальцы сжимают рукоять меча чуть сильнее.       Следующая прядь рубится с размаха – несчастный фракиец даже не успевает выпучить от страха глаза.       Макария задумчиво хмурится. - Ты не особо меток, но еще и сердит, - выдыхает. Танат игнорирует, едва скривив губы.       И не смотрит. Нельзя.       А богине блаженной смерти будто бы и все равно – щебечет и щебечет, окутывая пьянящим запахом цветущего граната, лепестки которого привязались к ее волосам также сильно, как Гипнос к чаше, а Эвклей – к еде. - Скажи мне, Убийца, - шепчет она, и что-то в ее голосе выдает заинтересованность и улыбку, - уж не я ли до сих пор причина агонии этих несчастных с криво срезанными прядями?       Танат умен – и достаточно хладнокровен, чтобы не поддаваться на ехидные уловки, скрытые за придворной вежливостью.       Танат не оборачивается, не смотрит – опытный мечник прекрасно чует засаду и не желает попадать в плен лукавых черных глаз.       Опасность оставляет лишь с двумя взмахами железных крыльев. Мигом переносящих на другой конец долины – к очередной практически полностью полегшей сотне.       Вновь свист меча, вновь стоны умирающих и карканье воронья.       Работа. Рутина. Предназначение.       Засасывающее сразу, надежно и с головой.       Он не смотрит и не видит, что брошенная царевна на внезапное бегство лишь странно изогнула губы, пытаясь будто бы сдержать неуместную тут улыбку. Потом – склонилась над очередным павшим в бессмысленном бою несчастным, затянула успокаивающую песню.       Танат же наклоняется над задавленным колесницей возницей. Росчерк самого пугающего оружия в Элладе на мгновение холодно отблескивает в воздухе.       Мечник не смотрит, а потому не замечает, как напарница осторожно взяла за руку воина, что адресовал ей по-особому мягкий взгляд. Уж Смерти ли не знать, что так обычно прощаются с вставшими перед мысленным взором детьми.       В глазах же его «подопечных» сейчас отражается ненависть. Смерти ли не знать, что именно ей чаще всего прикрывают страх.       Взмах, блеск меча – и проклинающие его обреченные уже ждут явления Гермеса.       За выполнением поручений мойр Танат не смотрит по сторонам. Ему всё равно, что Она преследует его взглядом, что не отпускает, сковывает железные крылья, тянет назад к окровавленной земле.       Но Танат делает свое дело и не смотрит.       Не смотрит на раздражающую царевну.       Взмах!       Не смотрит на непрошенную напарницу.       Взмах!       Не смотрит на свою л…       ВЗМАХ!!!       Танат взлетает, перелетает поле едва ли не по диагонали, приземляясь у очередного павшего отряда, уже приговоренного ножницами мойр. Танат заносит для удара свой меч снова и снова, подчиняясь работе-рутине-предназначению.       Ему абсолютно все равно и не до чего.       Танат смотрит.