Второй шанс

- Ты «своих» всегда так бездарно пугаешь? Прости, но когда я услышал про «Сибирь» - то чуть не рассмеялся вам в трубку. Сандерс произносит это врастяжечку, смакуя каждое слово. - Видимо, мало пугаю – если регулярно номер на прослушку не проверяют, - сухо бросает Олег, резко туша сигарету в пепельнице, которая даже возмущенно скрипит от такой бестактности. - И это – твой лучший воспитанник, - продолжает давить на мозоль Сандерс. - Он был лучшим. На третьем году службы. С тех пор остановился в развитии, - все также спокойно произносит русский, - Такое бывает. Поэтому до сих пор обычный оперативник. - Бывает, - все также издевательски поддакивает Эдриан. – Правда, обычно только в карьере. Это же твое двухметровое чудо осталось в 20-летнем возрасте по всем параметрам. Хотя наблюдать за его телячьими нежностями в адрес худосочной нимфетки-замарашки, вытащенной Соло из-под ржавого берлинского капота, местами было даже забавно. Большинство их подобных бесед проходили именно в таком тоне – Олег молчал, тщательно обдумывая каждое слово, а Эдриан пытался вывести его из себя. Иногда – получалось. Чаще – нет. Старая добрая привычка, возникшая еще… нет, не с первой встречи, а с того момента, когда оба поняли, что им – не по пути. Хорошо, что такие встречи редки. Слишком уж трудно после них вновь настроиться на рабочий лад. Все же они оба уже далеко не «первой свежести» - в голову начинают лезть воспоминания, сомнения и понимание, что ничего уже не изменить. Что в жизни останутся лишь новые, теперь не взывающие никакого интереса задания, цифры на банковском счете и груда не приносящего радости барахла в квартире. На мгновения такая жизнь становится почти невыносимой – и хочется приставить к виску дуло верного брауни и спустить курок. Удерживает слабая надежда, что эта встреча была не последней. Олегу лучше – у него есть Нина. Полевой ангелочек с круглыми щечками и в смешной пилотке на светлых кудрях – у русских эта шапочка, как и вся их форма, была самого нелепого фасона из когда-либо виденных Сандерсом. Похоже, модельер – или как его там, в России, называют? – немного страдал от нехватки женского общества. А может и не страдал. Может, ему было просто наплевать. И он, походя, изуродовал массу весьма привлекательных людей. Включая Олега, которого Эдриан заметил по-настоящему, только когда они смывали с себя едкую военную пыль прямо в Шпрее, не дожидаясь роскоши вроде душевых. Поскольку визави привычно «пропускает ход», Сандерс продолжает: - То есть это ты так ловко Уэверли свой личный «брачок» спихнул? Русский снова щелкает зажигалкой – длинное огненное перо, как у сказочной Жар-Птицы, на миг озаряет лицо с резкими складками у рта. От счастливой жизни такими не обзаведешься. - Стало жаль дурака. Действительно ведь наказали бы. Хоть и без всей этой патетики - чего-то он все же добился. Вы эту пленку тоже не получили. А по чести – это ваша разработка. Проторчи Теллер эти два года у вас, а не у Винчигуэрра… Кофе со сливками скисает на языке. Уел, да. Учитывая, что все козыри действительно были у Соло. Включая ясный рассудок. - Лишиться такого «счастья», как Курякин, куда как приятнее, чем по-настоящему лучшего агента, - скучным голосом продолжает русский, - Странно, что ты его отпустил. Хотя если эта воровская рожа – лучшее, что есть у ЦРУ… С другой стороны – смешно было ждать патриотизма от одиночки по жизни и бывшего вора, которого в конторе держал лишь поводок. И который никогда не упускал возможности «напакостить системе». И окатить презрительным взглядом босса-старпера, одевающегося по моде двадцатилетней давности. Зато Олегу – с его-то самым настоящим идеализмом, и ожидавшему подобного от своих подчиненных - сейчас, наверняка, еще паршивее. Поэтому даже не пытается защитить Курякина от насмешек – хотя обычно стоял за «своих» грудью, чем искренне забавлял Эдриана. Стало быть, уже вычеркнул мальчишку из списка «своих». Почему-то при этой мысли приходят на ум слова из давно заброшенной в дальний ящик Библии – «да изгладятся они из книги живых и с праведниками да не напишутся» - и мрачный ангел, который то вписывает эти хреновы имена праведников в эту книгу, то вычеркивает. И ангел этот совершенно не походил на розовозадых младенцев с рождественских открыток или бабоподобных сопляков с католических витражей. А еще - его работу тоже никто никогда не ценил. Люди вокруг – обычные люди с их мелкими грешками и добрыми делами, ни разу не праведники и не агенты – стучат бокалами и приборами, болтают и смеются. У блондинки за соседним столиком смех звеняще-колокольчиковый и чем-то неуловимо знакомый. Судя по тому, как неуловимо теплеют глаза Олега и чуть разглаживаются складки у рта – они подумали об одном и том же. Может Олег – долбанный идеалист, зато он счастливее. Наверное. По крайней мере, вспоминая себя самого – молодым и восторженным идиотом – Эдриан осознавал, что был счастливее. А может – просто был моложе. - Как она? - Работает, - коротко бросает Олег, тут же смурнея. Похоже, он до сих пор уверен, что Сандерс неровно дышит к его супруге. Хоть тот и таскался к ней, только зная, что Олег будет рядом. И Эдриан его не разубеждает. Почему-то ему кажется, что после этих слов все будет кончено. Окончательно и бесповоротно. Сейчас Олег его хотя бы уважает – как равного, как врага. Ну и ни к чему ему знать, что Сандерс его жену – куколку с железными нервами - терпеть не может. Почти с такой же силой, с какой ненавидит все идеологии в мире и долбанную Матушку-Россию, навсегда присвоившую сердце Олега себе. - Наверное, без внуков скучно. Жаль, что у вас так ничего и не вышло с детьми. - Жаль. Но мы с ней – не Курякины, чтобы все в дом, любимой детинушке - поэтому и не размножаемся. И поэтому вымрем. Как мамонты. Потерпите – еще недолго осталось. Эти слова настолько неожиданны, что Сандерс даже крякает и недоуменно смотрит, как Олег размазывает ложечкой сливки по поверхности кофе. - Ты меня, наверное, считаешь полным кретином, который не видит дальше всего носа и верит в сказки про светлое будущее… - Скорее я считаю, что тебе не хватает чувства юмора, - осторожно говорит Эдриан. Такие откровенности в их возрасте – штука редкая. Наверное, он меньше удивился, если бы на их столик вдруг уселась та самая Жар-птица – красно-желтое нечто из жутко потрепанной книжки, валявшейся в походной сумке командира советской разведроты Олега Б. - Работой отшибло. А на «гражданке» я в последний раз шутил в 1946 году, в Литве. Мы тогда сгребали эту погань, «лесных братьев». Это такие типа местные патриоты – ну ты должен знать, ваши их поддерживали. Ребята с длинным хвостом «подвигов» еще со времен войны – то есть идеально в вашем вкусе. Перебили своего мирняка в десятки раз больше, чем наших солдат и агентуры. Так вот возвращаюсь я как-то ночью – а Нина с трехмесячным Митькой в доме одна – и тут меня какой-то черт в бок толкает. Стучу в дверь и начинаю угрожать. На литовском. «Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие», - думает Сандерс, впервые жалея свою незадачливую соперницу, вообразившую, что за ней и ее ребенком пришли «лесные братья», только так распиливающие людей и сжигающие их живьем. ЦРУ о методиках этих своих «союзничков» действительно было наслышано. - И что? Олег раздвигает тщательно зализанные волосы, показывая старый шрам. - Пуля мне едва ли не в лоб. Прямо через дверь. - Ну, стреляла она всегда хорошо. И вообще – она права. Я б еще пару всадил – для верности. Стоп. Так все же у вас был ребенок? - Был, - снова сухо соглашается Олег. – Недолго. Тогда многие умирали или больными на всю жизнь оставались. Карточки, нехватка витаминов, малокровие. Мытарства эти бесконечные, нервы – мы же с ней не по римским «Плазам» жили. Потом уже ей операция нужна была – что-то там по женской части не заладилось. Но тут надо было денег больше, и надавить кое на кого. В личных интересах. Я не стал. Да она и не просила. Работы много. - Тогда чего ради…? - Наверное, ради того же что и ты. Только не говори, что веришь в вашу официальную байду о свободе и демократии, или не знаешь других способов заработать деньги. Не смеши старика. Эдриану не хочется смешить Олега. Напротив, хочется рассказать, когда в нем умер тот бодрый амбициозный янки, с которым русский и его «товарищи» когда-то столкнулись в перелесках близь Берлина. Когда солнечные лучи пробивались сквозь молодую весеннюю зелень, и все они жили нетерпеливыми мыслями об окончании войны. Не зная, что вместе с ней будет все кончено и для них. Наверное, это произошло в Хиросиме, в тот момент, когда Эдриан выдирал скукоженные и оплавленные от немыслимого жара ногти у мертвого японского мальчишки – по слезной просьбе его матери, чтобы могла послать своему мужу, все еще находившемуся в армии, хоть что-то оставшееся от сына. Ведь все тела подлежали кремации и захоронению в общей могиле. Когда он сделал это – и понял, что не сошел с ума. Его – как и многих других – направили в Хиросиму вскоре после бомбардировки: для сбора информации о размерах разрушений и эффективности нового оружия. Оружия, которое, как предполагалось, сможет защитить мир от «Красной угрозы». И которым СССР, вполне ожидаемо, скоро обзавелся сам. А потом через Берлин протянулась Стена. Поэтому Эдриан лучше, чем кто-либо из связанных с делом доктора Теллера – даже лучше Олега - осознавал, ЧТО хранится на том чертовом диске. И поэтому был бесконечно признателен этому сопливому ублюдку Соло, что он уничтожил эту дрянь, а не приволок ее в центр. Уже этим он полностью реабилитировался в его глазах за все свои грешки и левые заработки. Ну а то, что Соло явно косился на своего дуболомистого «коллегу» с тем же интересом, с каким сам Эдриан все эти годы на Олега – приятная вишенка на торте. Возможно, у них даже что-то получится. Ведь их время не так жестоко, да и сами они не столь уперты, какими хотят казаться. Молокососы мелкокалиберные. Примечания: Случай с «неудачной шуткой» - реальный. Чисто для справки, что творилось в эти годы в означенном регионе: в течение 1944−1958 гг. от рук «лесных братьев» в Литве погибло более 25 тысяч человек, из них около 23 тысяч — литовцы. Для сравнения: общие потери НКВД за весь послевоенный период составили около 8 тысяч человек (из них 4 тысячи — на Западной Украине). Упомянутый пакетик с детскими ногтями – экспонат музея в Хиросиме.