Заметался пожар голубой, Позабылись родимые дали. В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить.
В "Стойле Пегаса", как обычно, было темно и дымно. Легчайшее дуновение ветерка, поднимающееся от изредка открывающейся двери не могло разогнать тот терпкий и чуть горчащий дым от сигар и неуловимый запах алкоголя. Здесь никогда не было много людей - кафе не пользовалось большим спросом. Постоянными посетителями были поэты, писатели, художники, рвавшиеся сюда за безумным вдохновением, волной накатывающим, едва переступишь порог. Казалось, что все здесь - потолки низкие, крепкое дерево столов, даже воздух - было пропитано этим сладким губительным ароматом безумия. Никто ведь не сможет отрицать: быть творцом чего-то прекрасного - значит быть безумцем. Они приходили сюда часто, поэты, сидели за столом в дальнем углу и иногда просили кого-то прочесть что-нибудь. А еще здесь были такие, как она - замерзшие простые люди, любящие искусство и все с ним связанное. И пусть всего пара человек на все кафе, но они тут были и сидели, часто, прикрыв глаза, проживая отрывок из жизни поэта, выступавшего на сцене, вместе с ним самим. Анна давно поняла, что от всех стихов веет по-разному, все создают разную атмосферу, и, закрыв глаза, она особенно ощущала, как наполняется небольшое помещение леденящим душу и тело холодом, как пышущим жаром огнем наполняется воздух вокруг нее. В такие моменты особенно пробирали несдержанные короткие вздохи или прерывистое дыхание слушателей. Каждый поэт был творцом своего собственного мира, где можно было найти место для каждого жаждущего. Какие-то стихи были, словно отрезвляющая пощечина - резкими и правдивыми, некоторые - будто глоток воды измученному путнику в пустыне. Но больше всего Анне нравились стихи, насквозь пропахшие медом и молоком, только скошенной травой и неясным теплом. Они звучали нечасто и больше всего на свете девушка желала поблагодарить этого поэта за лучи солнца в этой прозябшей холодной Москве, но каждый раз, едва заслышав громкий, хрипловатый, пробирающий чуть ли не до мурашек голос, она закрывала холодными ладонями глаза и отворачивалась, боясь разочарования - слишком прекрасными были произведения и голос, чтобы столь же восхитительным оказался человек. А узнавать, что тот ангел, который показывался в её воображении, окажется лишь плодом фантазии, отчего-то совершенно не хотелось. Хотя, казалось, человек с волшебным своей простотой именем - Сережа, не может быть некрасив. Нечто внутри было против подобных мыслей и, оттолкнув их, Анна вздыхала и еще внимательнее вслушивалась в голос, словно гром, звучащий в волнующей тишине вокруг, надеясь услышать между строк еще больше, чем могли услышать остальные, хотя больше, казалось, некуда. Голос читал про леса, поля, залитые золотым солнечным светом. Конечно, Анна начала приходить сюда не так давно, поэтому почти ни разу не слышала другие, но не сомневалась, что их бессчетное множество. Она отчего-то не могла сомневаться в этом человеке, даже не будучи знакомым с ним. Но сегодня что-то изменилось. Настолько неуловимо, что понять причину девушка не могла. То ли после промозглой сырости ноября, она просто согрелась, то ли это было предчувствие чего-то незабываемого. Услышав радостные возгласы, просящие читать Есенина, Анна хотела уже отвернуться по привычке и слушать душой, но, затем, прислушавшись к себе, медленно выдохнула и немного прищурилась - из дальнего угла, где она сегодня села, было плохо видно "сцену" из-за дыма, хотя в другие дни его было намного больше. Это неясное глупое волнение, словно от долгожданного подарка, захватывало девушку, заставляя сминать на коленях приятную ткань юбки. Нервно выдохнув, она сильно ущипнула себя за руку - боль отрезвила и больше не было того напряжения. Лишь любопытство. Помучившись несколько мгновений между желанием подойти ближе к "сцене" - там как раз был свободен столик - и ленивым червячком, желающим остаться тут, мол, слышно-то всё равно будет, она решительно выбрала первое, и, поднявшись с деревянного стула, сделала шаг вперед, лишь на мгновение опустив голову, чтобы расправить складки на длинной светлой юбке. Впрочем, этой секунды вполне хватило, чтобы столкнуться с кем-то, кто так же как и она, видимо, решил подойти ближе - стихи Есенина здесь очень любили и всегда с нетерпением ждали его выступления. Смутившись, девушка опустила глаза и, пробормотав нечто, похожее на "простите, пожалуйста", быстрым шагом направилась к все еще свободному столику, не давая незнакомцу вставить и слова, и даже не догадываясь о заинтересованном взгляде, направленном ей в спину. Снова попросили Есенина. В помещении замолкали разговоры, даже шепот, и тот стих. В наступившей тишине по покрытому деревянным настилом полу был отчетливо слышен стук каблуков, а затем на небольшой помост поднялся сам Есенин. Кончики пальцев начало покалывать - предвкушение новой порции своеобразного волшебства было подобно теплу от печи, которую зимними вечерами так любила затапливать бабушка Анны - теплое, окутывающее с головой. Такими видела она строки Есенина. Надежными. Совсем молодой парень, как казалось завороженной девушке, оправил пиджак и, улыбнувшись отчего-то очень грустно, начал монолог Хлопуши. Вначале трагические выкрики каторжника показались театральными и излишне наигранными. Сумасшедшая, бешеная кровавая муть! Что ты? Смерть Но вскоре она в очередной раз почувствовала, что Есенин читает потрясающе, и слушать его тяжело до слез. Она не могла назвать его чтение артистическим, искусным и так далее, все эти эпитеты ничего не говорят о характере чтения. Голос поэта звучал несколько хрипло, крикливо, надрывно, иначе, чем звучал ранее, и это как нельзя более резко подчеркивало каменные слова Хлопуши. Изумительно искренно, с невероятной силою прозвучало неоднократно и в разных тонах повторенное требование каторжника: Я хочу видеть этого человека! И великолепно был передан страх: Где он? Где? Неужель его нет? Даже не верилось, что этот маленький человек обладает такой огромной силой чувства, такой совершенной выразительностью. Читая, он побледнел до того, что даже уши стали серыми. Он размахивал руками не в ритм стихов, но это так и следовало, ритм их был неуловим, тяжесть каменных слов капризно разновесна. Казалось, что он мечет их, одно - под ноги себе, другое - далеко, третье - в чье-то ненавистное ему лицо. И вообще все: хриплый, надорванный голос, неверные жесты, качающийся корпус, тоской горящие глаза - все было таким, как и следовало быть всему в обстановке, окружавшей поэта в тот час. Совершенно изумительно прочитал он вопрос Пугачева, трижды повторенный: Вы с ума сошли? Громко и гневно, затем тише, но еще горячей: Вы с ума сошли? И наконец совсем тихо, задыхаясь в отчаянии: Вы с ума сошли? Кто сказал вам, что мы уничтожены? Неописуемо хорошо спросил он: Неужель под душой так же падаешь, как под ношею? И, после коротенькой паузы, вздохнул, безнадежно, прощально: Дорогие мои... Хор-рошие... Наверное, спроси сейчас кто Анну, почему в её глазах стоят слезы, она не смогла бы ответить, а махнула бы рукой на белокурого парня, который, улыбаясь как-то совершенно иначе от всех жителей Москвы - одним уголком рта чуть сильнее - оглядывал растерянный восторженный маленький зал, который спустя мгновение буквально взорвался аплодисментами, и Анна не стала исключением - хоть и все еще находясь под впечатлением, она встала со стула и стоя хлопала уже покрасневшими ладонями, перчатки с которых были сняты уже давно. Казалось, ничто больше в этом свете не смогло бы впечатлить девушку ни сегодня, ни когда-либо еще, но в этот день кто-то наверху, наверное, решил её окончательно добить, когда все еще до сероты бледный и вдохновленный Сергей сел на стул напротив и, улыбнувшись её растерянности, проговорил хрипло: - Я так и не успел извиниться за то, что случайно толкнул вас, - и, не дождавшись ответа от хлопающей глазами Анны, явно пытающейся собрать мысли и слова в единое целое, фыркнул. - Не бойтесь меня. Право слово, я не настолько голоден, чтобы есть девушек, пусть и красивых. - Я... Я не держу на вас зла, правда. Просто немного растерялась, простите, - немного успокоившись, пробормотала девушка, подавляя в себе порыв начать рассыпаться в восхищенных словах и заваливать поэта вопросами. - Не думаю, что сегодня будет еще что-нибудь стоящее хоть толики вашего внимания - все уже разошлись, уже поздно. Как вы посмотрите на небольшую прогулку? Я провожу вас до дома, если желаете. Мне кажется, у нас найдутся темы для разговора - я совершенно уверен, вы тоже пишете стихи, - с каждым его словом казалась все более вычурной одежда на простом, как оказалось, парне. Говорил он быстро и горячо, что даже сравнить нельзя было с его выступлением пара минут назад - скорее с другими, когда он читал о родине. - Да, конечно. Правда, я не пишу, а просто люблю слушать. И сейчас с удовольствием послушаю вас, - не смогла сдержать ответной улыбки Анна.Поступь нежная, легкий стан, Если б знала ты сердцем упорными, Как умеет любить хулиган, Как умеет он быть покорным. Я б навеки забыл кабаки И стихи бы писать забросил. Только б тонко касаться руки И волос твоих цветом в осень
Есенин улыбался, вскидывая голову ввысь, к налитому свинцом почти черному небу, кажется, пытаясь разглядеть звезды, хотя какие звезды могут быть в такую погоду в ноябре? Смешливый, с невероятным талантом разговаривать даже самых молчаливых людей, он словно задавил всех внутренних демонов Анны и прочно поселился там. На какую-то долю секунды даже подумалось, что она влюбилась, но потом девушка решительно отмела эту мысль - просто с таким человеком рядом нельзя было по-прежнему оставаться молчаливой ледышкой. Он, словно костер, разбрызгивал вокруг себя искры, зажигая даже истлевшие уже души. - Сергей, позволите задать вам вопрос? - спросила девушка, и, дождавшись кивка, направленного, казалось, куда-то в небеса, продолжила. - Такая ненастная погода - холодно, сыро, а у вас очень хорошее настроение. Не спорю, этот день я вправе называть лучшим в своей жизни, но всё же, если не секрет, в чем причина вашего счастья? - В грозы, в бури, в житейскую стынь, При тяжелых утратах, и когда тебе грустно Казаться улыбчивым и простым — Самое высшее в мире искусство... - немного подумав, продекламировал Есенин, развернувшись к Анне - теперь он шел спиной вперед, рискуя споткнуться о какой-нибудь камень или выемку и упасть, - я часто говорю своим друзьям, что коль нам стоит сгореть, то лучше уж гореть, сгорая. Эта жизнь слишком коротка, чтобы растрачивать её на печаль и тоску. Хотя, никто, особенно я сам не могу знать, что ждет меня впереди - может, боль и страдания, которые сломят мой дух, может, я до самого конца проживу так, как живу сейчас, но сейчас у меня все прекрасно - я влюблен, у меня много друзей и есть любимое дело. Что я еще должен просить от жизни? К тому же, осмотритесь вокруг, дорогуша, разве этот мир не прекрасен? Разве эти деревья, эти звезды и дома не чудесны? Хоть мне и больше по нраву деревенский пейзаж, но город тоже чем-то завораживает. Улыбнитесь, и, может, звезды засияют в ответ настолько ярко, что пробьются сквозь эти тучи? Неосознанно, вслушавшись в тихий горячий шепот, Анна подняла голову к небу и улыбнулась. Слегка, словно случайно - именно так, как нужно было в данной ситуации. Время будто застыло вокруг них, не было слышно ни звука этого никогда не спящего города. Лишь шелест листвы, да тихое дыхание Есенина. Тот, кто говорит, никогда не сможет понять, как красиво звучат его слова, как замирает сердце, отказываясь стучать. И ведь в них не было ничего особенного, в словах. Весь смысл был в том, как они произносились, как незаметно дул ветер и тускло светили фонари. Все было в этом холодном ноябрьском вечере и дыхании, облаком вырывающимся из чуть приоткрытых губ. Еще какое-то время они шли молча, думая каждый о своем, и, как бы это не звучало, тишина была не напряженной, а такой, как у старых друзей - уютной и необходимой. - А расскажите о себе, Сергей. Я совсем ничего не знаю о вашей жизни. Интересно ведь, каким было детство известного поэта, - не сдержалась Анна, стараясь говорить как можно тише, чтобы не разрушать ту хрупкую нить, что повисла между ними. - Моя жизнь. Что ж, не думаю, что она окажется такой, какой вы себе её представляете. С двух лет был отдан на воспитание деду по матери, у которого было трое взрослых неженатых сыновей, с которыми протекло почти все мое детство. Дяди мои были ребята озорные и отчаянные. Один дядя меня очень любил, и мы часто ездили с ним на Оку поить лошадей. Ночью луна при тихой погоде стоит стоймя в воде. Когда лошади пили, мне казалось, что они вот-вот выпьют луну, и радовался, когда она вместе с кругами отплывала от их ртов. Когда мне сравнялось 12 лет, меня отдали учиться из сельской земской школы в учительскую школу. Родные хотели, чтоб из меня вышел сельский учитель. Надежды их простирались до института, к счастью моему, в который я не попал. - Есенин фыркнул, бросив взгляд на светловолосую спутницу, которая улыбалась, глядя куда-то вдаль, словно видела все, о чем он рассказывал. - Восемнадцати лет я был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и поехал в Петербург. Довольно самовлюбленный был, как мне сейчас кажется. Хотя это и было к лучшему - уехать в город. Не знаю даже, как бы повернулась моя жизнь, если бы я смирился и остался с родными. Писать меня учили поэты, с которыми я познакомился, едва приехав в Петербург. Вернее, как учили - скорее помогали добиться лиричности и плавности рассказа, учился я на своих ошибках. Сейчас, пройдя этот путь, я решительно отрицаю всякие школы. Считаю, что поэт и не может держаться определенной какой-нибудь школы. Это его связывает по рукам и ногам. Только свободный художник может принести свободное слово. Я вырос среди раздолья среднерусской природы, и она научила меня любить на этом свете все, что душу облекает в плоть. В природе видится мне источник вдохновения, я ощущает себя частицей природы, невозможно прожить среди утренней и вечерней зари, среди неба, покрытого грозовыми тучами, среди полей, красующихся цветами с зеленью и не полюбить их всем своим сердцем. Я воспеваю их, воспеваю их мощь и красоту в своих стихах и, кажется, мне это вполне удается. Хотя поэт не может дать оценку своим творениям - только зародившись, мысль, идея всегда выглядит лучше, чем вышедшие из-под пера строки. Впрочем, вот и все, что я могу рассказать о себе пока, не затрагивая дат. Они скучны и не думаю, что им стоит звучать этой тихой ночью. - Она прекрасна... Я имею ввиду вашу жизнь. Такая простая, деревенская, но наполненная настоящей жизнью, природой. Когда я была маленькой, - не сдержала девушка поток воспоминаний, - я мечтала жить вне города, где-нибудь даже в маленьком домике в лесу. Но родители были против, они считали, что только здесь меня будет ждать большое будущее. Может быть, когда-нибудь их надежды осуществятся, но не сегодня. Сегодня я всего лишь маленький человек, потерявшийся в огромном городе. - Теперь понятно, отчего вы не пишете сами. Куда легче писать о природе, которую ты видел, которая буквально вырастила тебя, чем о том, о чем знаешь лишь со слов других, - отметил Есенин, и неожиданно выпалил, - Я стал замечать, что чем дольше я живу в городе, тем меньше пишу о России и природе и больше - о другом. Не скажу, что мне это не нравится, но иногда я скучаю по прежней жизни и творчеству. Редко, конечно, но скучаю, - грустно закончил он. Его слова не нуждались в ответе, скорее в молчаливом понимании и ободрении. Да и не знала Анна, что сказать и промолчала, опустив взгляд, который был прикован к поэту в момент его откровений. Становилось холоднее, подул ветер, медленно унося свинец туч куда-то вдаль и порываясь сорвать шляпку с головы девушки. Казалось, прошло от силы минут десять с тех пор, как они вышли из "Стойла Пегаса", но на самом деле, разговаривая обо всем на свете, они пересекли многие улицы, и, под тусклым светом фонарей, уже подходили к небольшому двухэтажному дому, заметному в темной ночи благодаря мягкому свету из окон, освещающим дорогу, ведущую к парадной двери. - Что ж, было очень приятно познакомиться с вами, Сергей, - робко улыбнулась Анна, несколько неуверенно протягивая руку для рукопожатия. Руку Есенин, хоть и улыбнувшись, как умел только он - нежно и немного насмешливо, всё же пожал, практически неуловимо качнув. Даже сквозь перчатки Анна почувствовала, насколько холодными были руки Сергея и виновато проговорила: - Я бы с удовольствием пригласила вас войти, чтобы согреться, но, боюсь, матушка не оценит такого позднего визита. - О, право, все в порядке! Мне совсем недалеко идти до дома, да и ветер стих - будет теплее. - Что ж, тогда прощайте, - чуть наклонила голову вбок Анна, и, улыбнувшись на прощание, начала подниматься вверх по ступеням, ведущим к двери. - Скажите, Анна, - донесся до нее голос Есенина, - скажите, мы еще встретимся? - В определенный период жизни мы встречаемся с определённым человеком, необходимым именно в этот период. Но потом жизнь разводит в разные стороны, потому что каждому из нас надо идти дальше, входить в новый, следующий период своей судьбы, - девушка не пыталась повышать голос, зная, что будет услышана, даже если она скажет все это шепотом. А затем, последний раз, казалось, через силу, бросив на стоящего внизу Есенина взгляд, неслышно проскользнула в дом. Поэт, постояв еще с минуту под начавшим накрапывать дождем, вздохнул и, развернувшись, широким шагом заспешил домой. Спроси его кто, что занимало его мысли в тот момент, он бы, ни секунды не колеблясь, ответил: "Златокудрый ангел в белом пальто".Я б навеки пошел за тобой Хоть в свои, хоть в чужие дали... В первый раз я запел про любовь, В первый раз отрекаюсь скандалить.