Белоснежка

«...И вскоре она родила девочку: белокожую, с алыми, как кровь, губками и волосами чёрными, как смоль. Королева назвала её Белоснежкой.» — братья Гримм, «Белоснежка и семь гномов» Сегодня будет что-то странное, думалось ей, сегодня он выкинет нечто новое и совсем по-другому пугающее… Белоснежка понимала — ему хуже. Девушка часто оборачивалась в мнимом страхе, прислушивалась, ждала какой-то неприятности и, кажется, была сама к ней готова — кожей чувствовала, что что-то не так. Пробиралась в чащу леса, туда, где их никто не увидит, а ее слишком дорогое для таких прогулок платье собирало на себя всю пыль, оставляло маленькие кружевные кусочки подъюбников как маленькие белые цветочки (в том лесу только сухая колючая трава, конец лета, удушливо). В руках корзина с лекарством — последней надеждой, от которой столько тревог. Естественно, оно разбавлено в алкоголе, ведь он никогда бы не согласился лечиться сам. Хотя вряд ли оно сильно улучшит состояние: это что-то вроде снотворного, успокоительного. Так, временный эффект. Каждый раз перед приходом в это место на принцессу накатывала лавина разного рода волнений: сомнение, клокочущая в груди радость, страх быть пойманной, жажда баловства, детское счастье… Каждый раз шаг за шагом она представляла, как увидит его лицо, как он в первый раз за эту неделю посмотрит на неё — и пыталась успокоиться, что выходило неважно. Видеться им было нельзя. Но с той самой поры как они познакомились — юная наследница престола и разбойник, презираемый там, откуда она родом — их время было под угрозой, их странная дружба считалась пороком. Она и сейчас молода, но в день их первой встречи Белоснежку с трудом можно было принять за девушку, а только за милого и нежного ребенка. Столько чистоты в ее черных кудрях, розовых щёчках, кристально голубых глазах! Но в тот день, день их знакомства, они были блеклыми как никогда. Произошло это несколько лет назад. Дровосек, по обыкновению вещей несколько раз проверив искалеченное, мучающееся своим существованием изо дня в день, опаленное жилище, вышел в лес, когда уже садилось солнце. Он, вроде и не торопясь, но как-то нервно удалялся от своего дряхлого дома в сторону высоких стволов, таких же черных как и те, из которых состояло пристанище разбойника. Деревья в лесу чернели из-за многочисленности, а стены дома — от копоти. Они сгорели. Не то чтобы очень давно, но случился пожар, который чудом не уничтожил строение целиком и полностью. Зато погибли люди — семья Дровосека. Его жена и дочь по его же вине, которую, благо, он не осознавал (было бы хуже!), задохнулись там, а потом и сгорели. Вина, конечно, была неявная. Ведь много раз до этого он так же сумасшедше заботился о безопасности дома, терзаемый сомнениями. Вдруг, кто-то проберется внутрь? Что, если в темнеющей ночи таится опасность? Много раз мужчина, который тогда был почти юношей, сам видел — пугающие тени, и мелькающие огоньки с противным писклявым голосом. Кидал что-то тяжелое, а им — всё равно, только больше над ним хохочут. Или иногда под дверь и из-под стен просачивалась кровь, но это, скорее, раздражало, чем пугало. Правда, ни жена, ни дочка этого не видели, и убирать под настороженным взглядом супруги приходилось ему одному. Из-за всех этих маленьких, вывозящих из себя вещей, Дровосек стал нервным, и мог подолгу оставаться в состоянии дикого напряжения, если ему, например, опять что-то привиделось. Не лень было заколачивать окна и периодически менять замки, не лень было проверять ограду дома по несколько раз… В тот вечер разбойник, поддавшись своей алогичной тревоге, прочно заколотил окна, накрепко подпер дверь и ушел — сам теперь не помнит, куда — и пламя заполыхало, как только он скрылся из виду. Может, все случилось не просто так, не само по себе, но кто теперь разберет… Да и кому это нужно? Ведь эти люди были близки только ему, а он - им. Наверное, после их смерти одиночество окончательно разбило по сути своей хрупкое сердце, и душа его сгорела вместе с ними. Больше страха, боли, ужаса, а по ночам совсем плохо. Хуже всего. И мужчина пытался бороться: швырял предметами в невидимых призраков, чьи тени и голоса являлись ему, или резал собственную плоть в надежде изгнать оттуда ядовитые вещества, что чувствовались ему в венах, вместе с текущей кровью… Но сколько бы не старался, он не мог и всей своей силой победить этих врагов, ведь существовали они только в его голове. Но в тот день было относительно спокойно. Тогда он вошел в лес и закат стал просачиваться сквозь высокие кроны, и мужчина удивительно спокойно вдохнул наступающий вечер: на миг он ощутил умиротворение. Но только на миг. Как только он это понял, привычная тяжесть в груди появилась снова, и тревога завладела мыслями. Он начал углубляться в лес, осматриваться зло и обеспокоено, пока не услышал… Плач. Громкий и навзрыд, чтобы кто-то услышал и помог, очень детский и отчаянный. Сперва Дровосек подумал, что это неправда и голоса нет, и слышится он только его проклятым ушам, но плач становился все сильнее и сильнее, как мужчина шел вперед. Он не преследовал это взывающее о помощи существо, просто путь его пролегал туда же, откуда были звуки. Он шел, огибая деревья, и смотрел вокруг, как в один миг! — дыхание его остановилось, в голове застучала паника: его дочь стояла, подняв голову к небу, и заливалась рыданиями, и утирала руками слезы на щеках. Только что-то в ней было не так… Наверное, платье — таких платьев он никогда ей не дарил. Очень дорогое, такое носила бы принцесса, а в их деревеньке никто себе подобные одеяния позволить не мог. Слезы защипали глаза: не может быть, его дочь, живая, а не иссушенный, покрытый пеплом скелет, черный и маленький. А живая девочка. Она тоже услышала шаги, пугливо обернулась на них, но как только увидела человека, сразу же побежала к нему, улыбаясь и с вытаращенными глазами. И он понял, что это совсем не его девочка — глаза ребенка были голубыми, как ясное небо, а у его дочери сияли таинственным зеленым, как молодой лес. Словно удар поразил его сердце, и смотреть на то, как приближается это радостное создание, сделалось очень сложным, очень болезненным. Пальцы задрожали, сердце, стучавшее бешено, порождало в нем ярость. Но каким-то чудом, когда девочка спонтанно обняла его, трясущаяся рука полезла к кинжалу —, но остановилась, и просто легла ей на макушку. Погладила. Он этого не ожидал. То была эта самая принцесса, которую он спас, приведя во дворец. Ему в тот вечер достался подарок: маленький платок, снятый с собственных плеч — девочка перевязала им несвежую рану, на которую сам мужчина внимания и не обращал. Знак признательности за спасение, чему он придал иное значение — попрощавшись с принцессой, он снял его (перевязывать там было нечего, ему всё равно не больно) и сначала нежно, аккуратно вдохнул его аромат, будто боясь, что она увидит, а потом прислонил его к лицу и провел по носу, по губам, по щеке, представляя её бледное плечико вместо мягкой ткани… Потом как-то все завертелось, еще одна встреча с принцессой случайная, а потом еще одна и уже по ее желанию. Вот разбойник поначалу и не мог поверить, что проводит время с такой мелюзгой, не мог привыкнуть, что она все липнет и липнет к нему, грубому неотесанному убийце (смех да и только!). Но она все не отставала, настойчиво проявляла интерес, а вскоре он и сам не заметил, как с жаром рассказывает ей правдивые гнусные истории, которые неженка-принцесса только в книжках и видела. Истории… Хм, это он притягивает их к себе или они делают его тем, кем он является? Если подумать, всякое дерьмо, происходило с ним постоянно, а вот только в разрубании людей пополам, в разрывании их плоти огромным жутким топором, который, кстати, дал ему прозвище — вот в этом был интерес. Веселье. Которое и заставляло снова и снова идти на поводу у собственной ярости, не оставляющей никого и ничего после себя. Кроме, разве что, этой девочки, у которой душа — потёмки, где (странно признавать) и он боится пропасть без вести. Как этот чертов жуткий лес, как опустошение, преследующее его, как частые ночные кошмары и ощущение себя не в своем теле, или своё тело отдельно от самого себя… Да, примерно так же тревожно. Разговоры. Чаще молчание. Прогулки в свежести природы, до изящества простые занятия; она ему про книжки, он ей — о приключениях. Хрупкость этой связи чувствовали оба, она нависала над ними грозовой тучей, и может именно поэтому они не могли друг друга отпустить. Оба были склонны к странного рода зависимостям? Находили друг в друге приют от всего окружающего? В общем, держались вместе. Принцесса быстро шла, продиралась сквозь противные кусты, семенила, быстрее, быстрее, оглянуться бы еще разок, убедиться, что все в порядке, сжимает корзину крепче, дышать, виднеется их место..! - да, слава богу, да, он здесь. Явно не в порядке, слишком тих и недвижим, предчувствия не обманули — затишье перед бурей. Но он здесь! Мрачный, как обычно, но трезвый — нервно теребит пальцами краешек того самого платочка, ею подаренного, который пообтрепался за столько-то лет. Она улыбается и со смехом несется к нему, останавливается после взмаха рукой: — Не подходи… Пока. Держись от меня подальше, — стоит, прислонился к дереву и голова опущена страдальчески, что-то происходит прям сейчас, — хотя нет. Нет, пойдём. Нужно кое-что… Ты помнишь, та старая мельница, пойдём. Ты первая, — слова даются с трудом и слышно, насколько тяжким. Улыбка спадает с ее лица, в глазах теплится надежда — Белоснежка проходит вперед, а дальше узкая тропа, и путь предстоит не из приятных, по самой чаще. Оборачивается, приподнимает подол и окунается во мрак ночи с головой. Он продирается по темному лесу, за ее фигурой. Слишком тихо, для такого тяжелого дыхания, слишком громко, для таких легких шагов. В висках стучит. Руки сами по себе тянутся к хрупкой талии — содрать бы весь этот шелк и запустить пальцы в темные волосы! Дотронуться языком, облизать, чуть ли не съесть! .. Съесть эту маленькую девчонку, пока ее зыбкий силуэт не растворился в ночи, пока колючие ветки не превратили ее в остатки развевающегося дыма, пока она еще жива. Пока дышит, соблазнительно горячо и сладко дышит. Разноцветные круги мешают смотреть, и шум в ушах — лихорадочный танец сознания — слишком горячо и слишком холодно. Тело не поспевает за разумом или разум обгоняет тело? Или это все — чья-то злая шутка? — заставлять смотреть и ощущать весь шторм внутри себя без возможности и пальцем пошевелить, чтобы повлиять на ситуацию? .. Образ всё так же неясно маячит между насмешливо расставившими гнусные черные ветви деревьями, а следом тянется сладковатый шлейф, распаляющий каждую клеточку его тела. Преследует ее силуэт, не может оторвать взгляда — синий шелк волнами струится от корсета к подолу, выглядит совсем как вода, да и на ощупь наверняка такой же мягкий, а под ним куча кружевных юбок, которые раззадоривают нестабильное воображение. Ее кожа бледна сама по себе, выделяется из общего мрака и словно сияет… Смущенный хохот смешивается со звоном в его ушах, иногда удается уловить взгляды лёгкие и обжигающие, очаровывающие — тревожно. Он подходит; вырывается вскрик из красивого рта — хватать, трогать её, теплую, мягкую, смущенную и слишком живую. Мужчина притягивает девушку к себе за талию, проводит грубыми ладонями по бедрам - да, ткань нежная, податливая, того и гляди растворится в его варварских пальцах. Дровосек прижимается к ней всем телом, да так близко, что может чувствовать запах волос, и дотрагивается языком до мочки уха —, а принцесса уже в панике: запах перегара, щетина колется, его колено упирается прямо между ног! Никогда, никогда он еще не позволял себе таких мерзостей, о коих уже долгое время мечтал, а она не догадывалась. Принцессе было страшно, было страшно много-много раз, и чаще всего это случалось, когда он был рядом. Но настолько — лишь единожды… Осенний полдень. Они где-то у озера, в котором вода как туманное зеркало, и камыши похожи на чьи-то ресницы, порхающие. Разбойник кроме своей поклажи нес красивую корзинку с ягодами, что собирала принцесса, а она в обеих руках несла горячего и теплого, с короткой черной шерстью щенка. Он смотрел большими голубыми глазами и был совсем маленький, норовил облизать ей нос и всё время на руках елозил, иногда покусывая её спадающие волосы. Девочка подобрала его в деревне и думала приютить в замке. Все трое вышли к воде; Дровосек поставил корзинку на камень и сел чуть поодаль, снимая свое оружие, а Белоснежка примостилась на камне у маленького причала. Отпустила неугомонного щенка со своих рук и он тут же принялся скакать вокруг нее, лаять писклявым голосом, вызывая её невинное умиление. Девочка сняла шелковый пояс, завязанный бантом на её платье, и стала размахивать им прямо перед носом собаки, играя. И разбойник обернулся на звонкий хохот: иногда, в такие моменты, эта девочка была самой честной для него, самой непорочной и светлой, словно ангел, и мужчина чувствовал себя живым. Даже позволил слегка улыбнуться, так, что совсем не было заметно. Отвернулся и продолжил чистить топор под звуки игры девочки с собачкой. Но через несколько минут смех прекратился и сменился ласковым ворчанием: принцесса держала щенка на руках и шептала ему на ушко, какой он хорошенький. Она искренне умилялась его повадкам и чистейшей собачьей радости, поэтому не сдержалась и решила показать своему хмурому спутнику. Не выпуская животное из тощих рук, она подошла к Дровосеку и наклонилась прямо над ухом; щенок стал лизать его, щекоча маленьким язычком, и мужчина в этот раз даже непроизвольно засмеялся, хоть и сам того не желал. Но девочка, убедившись, что все в порядке, поскакала с корзинке с ягодами, чтобы подкрепиться. Маленький пес тогда сполз ему на руки, стал тявкать и пытался достать до лица мужчины, которое почти в ту же минуту снова сделалось угрюмым и мало что выражающим. Собака как собака. Ничего интересного. Щенок сначала не мог угомониться, но постепенно начал замолкать, и вместе с его писклявым лаем утихли беспорядочные движения; он перестал весело махать хвостом. Как-то поледенел и совсем перестал двигаться, маленькой черной шкуркой повис на руках у Дровосека. Закрыл голубые глаза, которые очень яркими каплями стали вытекать наружу из-под мохнатых век. И уши вязкой черной жидкостью обдавали холодом кожу, протекая сквозь пальцы — щенок убегал. Ускользал влажной и темной лужей, и скулил, только непонятно, каким местом — пасти у него давно не было. Но это же собака принцессы, куда же она, как же это? .. Мужчина стал собирать эти капли руками, пытался схватить это черное нечто и своими руками соединить его в одно целое, в то, чем оно было раньше — в обычное животное. Но оно утекало и утекало, сохраняя только очертания прежнего существа, а он просто не мог сохранить всё так, как надо было, пусть и очень пытался. Давил и давил цепкими ладонями на эту бессмысленную фигуру, и сжимал её со всех сил, пока бледные маленькие пальцы не начали царапать его ладонь: маленькая принцесса мешает! Не подумав даже о последствиях, мужчина одним движением отшвырнул её от себя, и еще несколько минут потом пытался справиться с этим бедствием. Наконец, нечто, напоминающее пса, получилось, правда, слишком уж угловатое. Разбойник кинул его туда, где в истерике сидела девчонка, зажимая губы, из которых всхлипами вырывалась боль. Он отошел. Умылся в холодной воде и около часа просидел на берегу, чуть поодаль — все странные картины стали забываться. То есть, он помнил, но все выглядело, как мерзкий сон — не реальность. Вернувшись к девчонке, он обнаружил, что взгляд у неё будто стеклянный и смотрит через весь мир. — Он же… Умер, — тихо-тихо проговорила она, — неужели ты не знал? Неужели не понимал, что делаешь? — она обратила заплаканные глаза на него, красные и полные горького вопроса. — Н-нет, это было не так, — силясь понять, а точнее, осознать, что из случившегося ранее было правдой, мужчина ухватился за голову. И понял. Все как всегда, эти адские видения, в них все дело. Разбойник никогда не знал, в какой момент они появятся снова, и никогда не мог им противиться, пусть после и понимал, что верить своим глазам было глупо. И он очень боялся навредить этой девчонке в такой момент, и просыпался от страшных снов, в которых это случалось, поэтому его душу настигло облегчение: только собака! Мужчина покачал головой, зажмурился, подошел сзади и просто положил руку ей на плечо, — Пойдем. Я найду тебе другого, — и всё не смотря ей в глаза. Она всхлипнула, встала и утерла нос; она начала понимать, о каких сложных вещах он ей рассказывал. Говорил ведь, что иногда видит то, чего не видят другие, и делает много ошибок из-за этого. Белоснежка вспомнила историю, которую до сего момента не принимала за правду. История была о том, что Дровосек убил человека, который привиделся ему демоном. Как… Жаль! Её друг так страдает, наверное, так страшится мира вокруг из-за своей слабости! О щенке она сейчас уже не думала: все мысли занимал лишь он и его таинственная болезнь. Принцесса раскинула руки и обняла мужчину, обливаясь слезами сожаления. Тогда ей было страшно, как никогда, но тот её не тронул — если не считать маленького синяка на скуле, доставшемуся ей при падении, который не заметил сам разбойник. Но она его простила в тот раз, и оба это помнили. — Пр…Прекрати! — тихий голосок выплескивается из горла отчаянным вскриком; никакой реакции. Он усмехается, чувствует клокотание в груди — слеза очерчивает путь прямо ему на язык, пока он ласкает ее порозовевшую щеку. У него во рту похоть и соленый привкус ее страха, у нее — невымученные мольбы о спасении. Потерпеть, зажмуриться и представить все вокруг страшным сном? Спокойнее, скоро все пройдет. К тому же он нестабилен и вряд ли успокоится, а вокруг густая чаща, не у кого просить помощи. Просто потерпеть… Никакие мысли не могут отвлечь от его языка, вылизывающего её невинные губы! Отвратительно похабно, и он не стесняется того, как слюна ползёт вниз по ее дрожащему подбородку, как Дровосек почти глотает ее рыдания, шум в ушах угасает, становится гораздо спокойнее, ведь ее тело теперь - его. Самый властный жест — поцеловать девушку так, как только он умеет, и заставить ее чувствовать себя отвратительной и грязной. Разбойник все еще дышит принцессе в лицо, проникает в рот настолько глубоко, насколько может, не дает ей вздохнуть, заставляет отвечать на этот тошнотворный поцелуй… Она в отчаянии закатила глаза: иронично, но когда-то ей хотелось его поцеловать. Не так, конечно, а в щеку или лоб, держа за руку. Чтобы он был трезвым и здоровым, и болезнь не съедала его личность по частям, и они могли быть вместе как друзья… Наверное, да, как друзья. Некоторые моменты длились годами. Например, как в тот день, когда разразился дождь, и они сели под большим дубом, пережидая. Девушка устроилась у него на коленях, укрытая его большим и тяжелым плащом, что хранил его запах, перемежаясь с ароматом леса и костра. Было безопасно, уютно и тепло, и время казалось правильным. Чувство, что всё так и должно быть. В такие моменты он молчал, а ей хотелось говорить: — Твои истории совсем как страшилки на ночь, — смотря куда-то в траву, говорила она. — Может, мне рассказать еще что-нибудь? .. — пока девушка не замечала, его тяжелый взгляд вперился в её лицо, —, а может, ты мне расскажешь? — Я? Все мои истории скучные и неинтересные, такие же неинтересные, как и люди, что живут во дворце. Да и сам замок…Там нудно. Только уроки себе и учи. Хотя ночью в отдельных частях страшновато. Тыковка как-то говорила, что видела призрака. Она сказала, что это призрак нашего дядюшки, который умер, упав с коня и ударившись головой. Еще говорила, что он якобы проскакал на лошади по коридору — вечно выдумывает всякие сказки! — девочка рассмеялась, при этом помотав ногами, с которых тут же слетели ее туфельки. Ножки остались голыми, но, похоже, этого ей и хотелось — по коже прошелся чистый осенний ветер. — Лучше расскажи мне еще что-то, — продолжила она. — А ты хочешь послушать еще одну страшилку на ночь? — Они жуткие, но мне, признаться честно, не страшно, — Белоснежка вгляделась ему в лицо, пристально и внимательно, будто принимает вызов. И разбойник начал рассказывать: про то, что было на свете одно место, которое все обходили стороной — одинокий безлюдный лес. Туда не ступал человек, и животных никогда не видели, а еще казалось, будто сам ветер боится туда заглядывать — поэтому воздух был спертый и запах гнили от многочисленных болот рассеивался по лесу. И люди слышали, особенно ночью, как кто-то рубит деревья (на этот моменте Дровосек угрожающе сжал в руках свой топор). Но никто никогда не заходил и не выходил оттуда! Поэтому звуки рубящихся деревьев наводили страх на жителей, пока не прояснилось, что некто разрубал вовсе не деревья, а человеческую плоть… — А эта история что… — запнулась девушка, — о тебе? — её тон был чрезмерно ласковым, словно она боялась разозлить его этим вопросом. Хотя на самом-то деле она знала на него ответ, а только хотела убедиться в своих догадках. И разбойник без малейшего налета смущения ответил: — Да, — он знал, что говорит очевидную истину, ведь даже эта девчонка догадалась, — обо мне. Чем ближе к опасности, тем дальше от неё, принцесса, — на этих словах он заботливо поправил плащ, съехавший с её крохотного плеча. Принцесса в ответ улыбнулась. Но вот он уже пытается забраться под юбку; крепко схватив ее лицо, и пачкает пальцы в своей же слюне; Белоснежка прозрачно смотрит вверх на кроны деревьев, которые будто сгущают темноту. Луна. Сияние. На всю землю здесь, внизу, льется молочный свет, детские грезы превращаются в кошмары, а это и есть волшебство. Она смотрит и понимает — больше так нельзя. Невозможно не попытаться еще раз. Девушка не терпит, ведь боится, что он совсем выйдет из-под контроля, поэтому всё-таки вырывается чудом каких-то странных высших сил и ускоряет бег. Не может совсем бросить его в таком состоянии, но и находиться рядом сейчас опасно. Где корзина с лекарством? .. Обронила! Там, у дерева. Но возвращаться нельзя, только не сейчас. Вперед, не разбирая дороги, она вытирает рукавом влажное лицо, плач сотрясает тело. Как назло вспомнились слова сводной сестры, рыжеволосой Тыковки, которая поучительным тоном предупреждала её общение с «таким опасным мужчиной». Ох, да пусть она сколько угодно нравоучает принцессу, и осуждает, и сетует на глупость, но как бы Белоснежка хотела сейчас попасть в её объятия! Тихие и уютные, родные. В этот вечер, перед тем, как уйти из замка, Тыковка обняла её так же, и кудрявые, поцелованные солнцем волосы легли на бледные плечи. Ведь сколько раз до этого сестра предостерегала её, сколько раз говорила, что он ей — плохая компания. Конечно, с любовью, ведь, пусть и неродные, сестры были очень близки — Тыковка была дочерью мачехи Белоснежки, и они проводили вместе уйму времени. По сути, когда девушка не была с разбойником, то посвящала время сестре — разговорам, секретам о всяких разных вещах, что не для приличных девочек, и учебе, которая, впрочем, ввиду их близкой дружбы была прескверной. Но только Тыковке она могла доверить свой секрет этой странной связи, только с ней могла обсудить загадочный цвет его глаз, твердый характер, и таящуюся в нем болезнь. И свою жалость, сожаление о том, что её другу приходится так мучиться. Но один раз сестра сказала то, что вертелось в голове сейчас, под быстрый топот ног: — Однажды он захочет поцеловать тебя… — тогда молчание воцарилось в комнате, и серые глаза сестры будто заблестели, а принцесса начала густо краснеть, — скажи, ты любишь его? Тебя выдадут за принца, но только скажи, любишь ли ты этого разбойника? Белоснежка спрятала взгляд, нахмурилась своим мыслям, из губ вырвалось невнятное бормотание: — Что ты такое говоришь, Тыковка! —, но так и не дала четкого ответа на вопрос. Но сейчас рыжеволосой девочки с ней нет, это заставляет бояться еще больше. А вдруг, они больше не увидятся? Быстрее, быстрее, ноги запутываются в платье, воздух обжигает легкие… — Хватит! — раздраженно раздается в тишине леса, и она не может поверить своим ушам, пробегает еще немного (внезапно понимает, что эта погоня продолжалась долго, и больше нет сил), успокаивается и замедляет бег, даже трава не шелестит под подолом юбок. Потому что его голос звучит осмысленно. Потому что она надеется обернуться и увидеть, как он ясно выжидающе смотрит, сложив руки на груди и слегка вздернув голову, как тьма рассеивается, и наступает утро. Чтобы забыть о его болезни, о страшной надежде и той спасительной корзинке с лекарством, которую она потеряла. Оборачивается — и видит знакомую расшатанную походку, и как он держится за висок, прячет глаза. Ничего. Только белая ткань нараспашку из-под куртки, грудь быстро вздымается, и ей страшно, что отнюдь не от бега: снова оно, снова это происходит. Тяжелый топор он сжимает в руке. Таким его трудно видеть — принцесса отворачивается, приложив руку ко лбу слегка манерно: светлее. Светом буквально залита поляна, на которую они выбежали — на месте, кстати. Трагично расставив искалеченные лопасти, возвышается старая мельница; дверь, как всегда, приоткрыта, гуляют сквозняки. Она снова смотрит на него, пьяно бредущего и сумасшедшего — наполняется нежной жалостью. Подходит, глотая неостывшие слезы, осторожно берет под руку и плавно ведет к двери. Он хрипит и будто готов сорваться. Внутри светло почти так же, как и снаружи: окна разбиты, воет ветер, а луна обласкала своим сиянием. Вся обветшалость кажется теперь загадочной, да и чувствуешь себя здесь совсем по-другому. Она смахнула с деревянного ящика пыль подолом юбки, мягко посмотрела на Дровосека. Он сел. Его мысли только больше отрывались от земли, когда тело, казалось, восстанавливается — тихо, светло, спокойно, хотя, может, мышцы излишне напряжены… Тук-тук-тук — она ходит взад-вперед на своих маленьких каблучках, раздражает все спокойствие. Сама принцесса хочет только выбраться из этой страшной ночи, найти какое-нибудь спасение, но чувствует, что только заражается его безумием: руки дрожат, разум в хаосе. Нельзя было доверять, он же не в себе! Сожаление подступило к горлу комом, как внимание привлекает протянутая рука. Сияющие в небесном свете зеленые глаза исподлобья словно говорят что-то, а волосы его растрёпанны, полуулыбка зияет на заросшем щетиной подбородке, а кожа в лунном сиянии выглядит светлее, будто совсем не смуглая — он кажется… Незнакомым. Подает ей что-то, улыбаясь, выслуживается. Что-то — это яблоко! Всего лишь просто оно. Невыносимо странная ночь! К чему это? Забыть то, что было? Из страха можно попытаться. Белонежка как раз голодна, да и раздражать его ни к чему, правда, довольно безумное на этот раз желание — из головы все не выходит его жуткий оскал. Откуда столько заботы? Или оно, какая дикость, отравлено?! Она расхохоталась бы, если бы не боялась своего замешательства так сильно. Соприкосновение — кожа к коже — чувствуется самым интимным, самым близким сейчас, после всего, что у них был, это наивный детский жест — это гораздо ближе, чем его алкогольное дыхание у уха и хищный язык на губах. А девушка и не догадывается, как он мечтает о её плоти, мечтает о том, как она сотрясается в оргазмической агонии, пока он сладко владеет ей, держит в своих когтях. Круглое, и даже в темноте видно, что румяное. Губы касаются мягкой кожицы, оно такое сладкое! —, а глаза пристально следят за разбойником. Идет как пантера, приближается к ней. Просто прелесть, просто невыносимо вкусно! Эти сменяющиеся ощущения продолжают пугать Белоснежку: спектр всего мрачного и волшебного крепко поймал её в свои сети, о чем она боится думать! Все меняется слишком быстро, главное — она сама. А Дровосеку невыносимо смотреть, как её маленькие зубки впиваются в мясистый дрожащий кусок плоти (почему он уверен, что это его? Откуда такое знание? Откуда бы оно ни было, все тело ноет, и он ясно видит своими собственными глазами, которые пока на месте — что такое же собственное сердце отдал на растерзание этой ведьме). Как же невинно она его пожирает! Оно еще пульсирует в изящных ладонях, пытается жить, и, кажется, что кусочки оплетающих его вен не потеряли способность функционировать. Темное, в ночи бьющееся сердце видится (забавно!) маленьким уродливым зверьком, тяжело дышащим и умирающим у нее в руках. Кровь капает с подбородка вниз, аж дорожка до груди, а глаза такие детские, ничего не понимающие, что так и придушил бы..! Стоп. Или..? Сейчас его руки, его руки, сжимая тонкую шею, лишают эту девчонку жизни? Его руки, прямо здесь и сейчас?! Не успел заметить, делает быстрее чем думает, интересно… Её хрипы, желание жить и смешные попытки остановить, справиться с его силой — утомительное зрелище, поскорей бы уже насладиться её видом — безжизненной, брошенной и обманутой куклы — за этот бесчестный колдовской фокус с сердцем, которое он отдал ей сам. О, появляется это знакомое чувство… Сжимает руки сильнее и сильнее, выхватывая жизнь, дыхание — вздох за вздохом. Ее силы затухают постепенно, незаметно, хрип сменяется шипением, кашлять невозможно, и алая капля слюны попадает прямо ему на щеку — дерзкая случайность, жест непокорности. Глаза закрываются, закатываются вверх, синеет полоска губ, тело безжизненно скатывается на землю, но! — этот сумасшедший импульс, желание разрушать не дает разбойнику просто отпустить ее, он продолжает и продолжает терзать давно истерзанную шею, мертвую и почти белую… Осознание того, что все кончено, наплывает как бы с самых краев сознания воздушной волной, такой незначительной и невесомой: и как только такое чувство может сковывать разум? Въедаться в него и не оставлять других мыслей, полностью собой заполонять? Все, мертва. Кончено. Голова набок, в руке все еще лежит яблоко, снова только лишь яблоко, никаких полуживых кусков плоти; юбка запачкалась в пыли, кровь вытекает изо рта тягуче-медленно. Как? И это - все? Но ведь не хотел же он так быстро и просто, не хотел всё так стремительно! Слишком, слишком неожиданно, когда его руки успели отнять целую жизнь? Да еще и такую горячую, наивную, желанную! Он дрожит всем телом; обхватывает бледное лицо и прижимается губами — кровь. Она размазывается вокруг рта, мужчина поспешно пытается вытереть её ладонью, но только сильнее растирает вокруг. Этого словно не скрыть. Сколько бы не тер, а кровь окрашивает прелестное лицо, расползается вокруг, расцветает изящной розой. Разбойник грязно проталкивает язык в еще не остывший рот, и будто бы может уловить едва различимый запах спелых яблок… И опять, словно случайно он понимает — теперь-то она вся его… Полное обладание во всех смыслах, он был волен даже лишить ее жизни! — что и сделал. Это же просто мечта! Недоступная красавица или ведьма она, теперь не волнует — девчонка в его власти. Пока не остыла, скорее, пока еще теплая..! Черт с этой кровью! Слизать бы её, конечно всю, но время, за которое это прекрасное тело может остыть, лучше потратить с большей пользой. Мертвое тело распластано на холодной земле, сухая трава касается её белой кожи, тоненькие черные прядки завиваются в узоры на бледном лбу, и это умилительное зрелище — особенно, когда тоненькая струйка крови спускается изо рта. Как бы он хотел видеть её лежащей, да только не на голой земле, а в теплой кровати, чтобы кожа её потела от желания, а не от быстрого бега, а рот был алым не от крови, а от того, как сильно он целовал её, покусывая горячие губы. Руки чуть расставлены, жест приглашающий — она будто его зовет! Мужчина буквально падает всем своим весом, зацеловывает безжизненное лицо, проникает в кровавый рот со звериным неистовством, пока его руки забираются под платье, шарят между слоями изящных юбок, пока не находят промежность. Очень сухо. Разбойник опускается, одной рукой держа множество подолов, и входит второй. Посмотрев пару секунд, плюет прямо в промежность, и та окрашивается в красный — в его рту была её же кровь… Красивое двусмысленное зрелище, думается ему, но любоваться не сейчас, потом. Успеется. Растрёпанное платье, рваные обрывки материи и её кожи, и сна, в котором он только что побывал. Пропасть между двумя сокращается, когда его пальцы залезают внутрь со сладким хлюпающим звуком из-за обилия своей же слюны; даже сердце стучит много тише из-за шума собственного дыхания. Дровосек как всегда по старой привычке, и даже еще более разбойнически, потому что с ней, входит в лоно — тяжело с мертвым-то телом, но радостно и блаженно, потому что с таким. Двигается. Несколько раз медленно (принцесса действительно девственница!), потом быстрее и быстрее, и почти как по-настоящему, когда приходилось заниматься этим с бессознательными пустыми (а может, и не раз мертвымм? Дальнейшей их судьбы он никогда не узнавал) телами, если не было времени или денег на женщин, способных обнять в ответ. Дровосек хватается за волосы, отчего-то со злостью крутит голову туда-сюда, спешно целует в скулы, глаза, мертвые губы. Жмурится: глубже, с ней, такой неподвижной, можно намного глубже! Насколько хватает сил разбойник проникает внутрь, закрыв глаза и представляя Белоснежку живой — как она сама раздевается, зовет его… Прилегает к губам, каменному лицу; кровь размазывается по бледной коже, а он целует и целует; доходит до глаз, чудесных и голубых как глубокая морская вода, и грубо разжимает мертвые веки грязными пальцами — пустота. Шея согнута, её черноволосая голова макушкой упирается в землю, зрачки закатаны наверх. Со злости, что не может заставить девчонку смотреть, он кусает тонкие веки, ресницы, и тусклые высыхающие глазные яблоки; он сам закатывает глаза, прижимается к телу сильнее и хмурится, силясь представить… — Д-да… — слабо, как ветерок, поговорила она. Дровосек тут же вздрогнул, его сердце упало; не может быть, жива! Боясь посмотреть на её лицо, он просто уперся взглядом в грудь, где алыми бусинками, тонкими завитками расцвели остатки кровавой слюны. Несколько секунд, и он предвкушает, не может сдерживаться (посмотри, посмотри, ну давай же, она просит тебя, она ждет тебя сейчас) и поднимает глаза на голубоватое в лунном свете лицо, лицо с похотливой улыбкой на красных губах, а в глазах словно черти пляшут… Она томно просит не останавливаться, но интонация нереальна, это завораживает; её деревянные руки тянутся к сильной шее -но только чтобы обнять, обласкать своими холодными пальцами-змейками, обвить и не отпускать. Он на грани, он слышит хитрый шепот и боится подумать, что это сон, такого с Дровосеком не было никогда, эта принцесса — самая настоящая ведьма, теперь он точно уверен. И больше, чаще, скорее, и когда она начала метаться в пугающих и сладострастных конвульсиях, он изливается в нее, падает на недвижимое тело и понимает — все это время она была мертва.