***
Я сижу тут уже третий час. Кажется… Не считала времени, не получалось за ним следить, ведь кроме тебя, лежащей передо мной, меня особо ничего не интересовало. Я слышу часы, которые висят на белёсой стене за моей спиной. Но за всё это время не обернулась на них ни разу. Я не поднимала головы на врачей, то и дело появляющихся здесь как по волшебству. Они что-то говорили, что-то обсуждали, тихонько спрашивали меня о моём самочувствии, так, будто бы боялись меня, будто бы я могла внезапно на них зарычать… Может, верно. Я сама напомнила бы себе, пожалуй, именно зверя, охраняющего самое ценное в его недолгой жизни. Тебя. Не хотела слушать их голоса. Они казались мне какими-то отстранёнными, будто бы они говорят не о тебе, не о живой тебе, которая лежит сейчас передо мной, а о неодушевленном предмете, судьба которого уже решена. Я не знаю, как мне удалось заставить их пустить меня к тебе. Я долго просила, но мне отказывали раз за разом, сухо и дежурно, ссылаясь на какие-то чёртовы протоколы… А мне было плевать. Мне кажется, решило всё то, что ты пришла в себя. Наверное, услышала мои крики в коридоре. Хотя, вряд ли, я была далеко от твоей палаты… Но почему-то мне сказали, что ты очнулась и хочешь меня видеть. Я тогда даже одернула себя: вдруг ошиблись? По логике и правилам, которые ты мне когда-то рассказывала, ты должна была спать ещё несколько часов… Всё-таки организм не настолько силён, чтобы поддерживать сознание почти сразу после такой операции… Тем не менее, я здесь. Я боюсь смотреть на тебя, боюсь впервые поймать твой слегка блуждающий взгляд. Ты мечешься от сознания к полудрёме. Я уговаривала тебя поспать, но ты лишь хмурилась и едва заметно мотала головой. Да, упрямства тебе не занимать. Я понимаю, ты хотела видеть меня. Я тоже хотела. Но теперь мне настолько страшно, что я даже не могу поднять голову, перестать разглядывать пол под ногами и шнуровку ботинок и посмотреть, наконец, на тебя. Но не ухожу. Я знаю, что одной мне было бы в сто раз хуже. И всё, что держит меня и не даёт рассыпаться, так это то, как ты произносишь моё имя, время от времени пытаясь поговорить со мной. Тебе хочется что-то сказать, но сил хватает лишь на слабое, едва различимое «Диана» Иногда я замечаю, как глубоко и порывисто ты дышишь, сжимаешь зубы, вцепляясь в простыни так, что костяшки пальцев становятся белыми. Тонкие губы едва заметно шевелятся, ты что-то шепчешь, зажмуривая глаза. А меня словно сжимает тисками, когда я внезапно осознаю, что последнюю долю обезболивающих тебе вкололи примерно три часа назад. И тебе больно, но ты не смеешь показать. И я знаю, что не покажешь, что будешь держаться. В этом вся ты. Господи, как же я люблю тебя… Я закусываю губу, жмурясь, вздыхаю. Я не знаю, сколько ещё способна выдержать здесь. Вот мы и выяснили, что ты сильнее меня. Нет, мы всегда это знали, но тебе нравилось притворяться слабой рядом со мной. А мне нравилось защищать тебя. И это не изменится. Всё ещё будет, ты не бойся, я не уйду, не посмею оставить тебя одну, ты только держись. Ты же сильная. Ты не можешь оставить меня. Не сможешь, ведь правда? .. Я медленно поднимаюсь со стула, который мне принесли сюда доктора, когда я отказалась уходить. Шея страшно затекла, ноги будто одеревенели. Вдохи всё ещё давались легко, но всё тело будто бы залило свинцом и шевелиться не хотелось совсем. Я подняла глаза, заметила, как тревожно ты смотришь на меня. Твои ресницы слегка подрагивают и сиплое, тяжелое дыхание царапает мой слух. Боишься, что я уйду. — Диана… — Всё хорошо, я не ухожу. Я испугалась, услышав собственный голос. Да, это было опасно. Мне нельзя тебя волновать. Не хватало ещё, чтобы ты переживала за меня. Осторожно накрываю теплой рукой твои холодные узкие пальчики. Действительно, холодные. Ты тихо вздыхаешь, закрывая глаза. Боль отступила, но ты всё ещё на грани потери сознания, и я думаю, было бы лучше, если бы ты заснула. Я думала сначала позвать врачей, чтобы тебе снова ввели дозу препаратов, но внезапно поняла, что не выдержу смотреть на это. Я слишком слабая. Хотя, я никогда не боялась игл. Мне ли их бояться?! Но мне страшно смотреть на то, как отстраненные, серьезные не по годам, врачи небрежно задирают рукава твоей старой рубахи и я вижу синие подтёки на сгибе локтя от многочисленных уколов, которым уже давно потеряли счет не только мы с тобой, но и врачи, как ты хмуришься, сжимая пальцы в кулак с каждым новым уколом, как глубоко дышишь, не позволяя себе издать ни звука… Один раз, когда я пришла и меня не пустили, я слышала как кто-то кричал. Это была женщина, её на каталке провозили по коридору прямо мимо меня. Она кричала от боли, захлебываясь собственными слезами и меня пригвоздило к месту, потому что мне вдруг показалось, что ты тоже могла так кричать. Я боялась этого больше всего. Но вот она ты, не открывая уставших глаз, измученная и потерянная, всё ещё сражаешься за собственную жизнь, цепляешься за меня, как будто бы это я, а не врачи спасаю тебя и удивительно стойко молчишь, не позволяя себе ничего, что разбило бы моё и без того истерзанное чужими шрамами сердце. Ты бережёшь меня. Даже когда тебе больше всего следует думать о себе, ты думаешь о ком угодно, но только не о себе. Глупая… Ты даже не можешь пошевелиться из-за многочисленных трубок и катетеров, из-за приборов, которые никогда не будут мне понятны… Врачи сказали мне, что их скоро уберут, как только организм очнётся от потрясений, перенесённых им… Этого я тоже не понимала. Они пытались мне что-то объяснить, но мне почему-то было всё это неважно, я действительно ничего не хотела знать. Я хотела просто видеть тебя. И если сначала моё сознание металось, как раненый зверь, стараясь убежать от его же собственных мыслей и вопросов, то это всё моментально исчезло, стоило мне поднять трубку и услышать голос врача, объявляющий мне, что я могу тебя видеть… Больничный запах уже кажется мне привычным, это легкое условие, если мне позволено видеть тебя. Почему-то вспоминаю вкус крови с молоком. Помнишь, мы с тобой как-то очень сильно поссорились? Ты разбила мне губу, ударив в ответ на мой выпад… Ссоры у нас всегда были сочными и жесткими. Ты завораживала меня этим коктейлем поистине женской нежности вперемешку со сталью и огнём внутри… И ты всегда давала сдачи. Не боялась. Я никогда не понимала, как ты можешь соединять в себе столько качеств, не способных жить в одном человеке? Это привлекало меня и подкупало. Пожалуй, я всегда тянулась к таким людям. К людям-ураганам. Поскольку сама была такой. И не изменилась бы. Но ты не хотела изменить меня. Ты любишь меня. Со всеми моими ломками, причудами и заскоками, честную и ершистую… Ты взяла меня на раз, пожалуй, с самого начала и сразу — цепко, так чтобы я не смогла уже уйти. Я не уверена что это во мне когда-нибудь выгорит. Мы с тобой повязаны, вместе, слышишь, Светка? Так что ты не имеешь права вот так вот меня бросить… Я не отпущу тебя. Просто не отпущу. Мы столько прошли вместе, столько натерпелись, тащили друг друга через болота, чтобы вот так просто утонуть? Нет, это нечестно… Внезапно меня будто бы пробирает холодом по нервам до самых окончаний, и салют взрывается где-то в солнечном сплетении когда я замечаю, как ты резко дёрнулась, снова с силой комкая влажные простыни слабыми пальцами. Понадобилось пару секунд, чтобы стряхнуть с себя оглушающее оцепенение, сжимая твоё тонкое запястье. Ты такая хрупкая, что мне страшно. Я боюсь сломать тебе руку… — Дин… — ты шепчешь, хрипло, зажмуривая глаза, снова пытаешься что-то сказать мне. Тише, глупая, не нужно, я всё знаю, не волнуйся… — Свет, всё хорошо… Я дышу сквозь зубы, стараясь не опускать глаза. Холод цепко обнимает меня за плечи, не давая унять бешеный стук сердца. Что я могу? Ничего. Я такая слабая, Света. Посмотри на меня: Дрожу, словно бы от холода, не могу успокоить собственные нервы… Желание сорваться и убежать уже почти пересилило, когда ты сдавленно простонала, отвернувшись к стене, и это пригвоздило меня к стулу, на который я осела. Ты попыталась скрыть это, но я заметила, как блестят слёзы на твоих щеках. Ты не хочешь чтобы я видела, бережешь меня… Не надо. Мне не нужна твоя забота такой ценой… — Что случилось? Ледяной голос врача возвращает меня в реальность. Но я не поворачиваюсь в его сторону. Он стремительно преодолевает расстояние от двери к твоей кровати, задумчивым взглядом поверх стареньких разбитых диоптрий изучает показатели приборов, изредка бросая взгляд на твое бледное лицо. — Я не знаю, это ваша работа, — это больше выглядело как мольба о помощи, нежели привычная мне колкость, обычно слетающая с языка так легко, словно это мой врождённый рефлекс. Я никогда не помнила себя настолько злой. Я хотела ударить этого чертова мужчину, который, с прилизанно-дежурным видом рассматривал все эти раздражающие лампочки, кажется, даже не соизволив обратить внимание на то, как ты мечешься по подушке, заставляя себя не кричать… «Помоги ей, сволочь! Не нужно вопросов, просто сделай что-нибудь, или я убью тебя…» — Видимо, действие обезболивающих кончилось. У нас сейчас нет свободных медсестер, придется подождать минут десять… — Что?! Я вскочила с места, так опрометчиво оставив твою руку. Ты попыталась удержать меня, но катетер капельницы не дал тебе даже приподняться. — Простите, но у нас таких пациентов целое отделение и есть более серьезные случаи… «Чёртов придурок, лучше бы ты этого не говорил…» Я не заметила, как сильно сжала руки в кулаки и короткие ногти оставили покрасневшие полосы на коже. — Это — несерьезно?! Она мучается от боли, а у вас нет свободных людей? Черт возьми, дайте мне иглу, я сделаю это сама! — Успокойтесь, — голос врача звенит сталью и холодом. Очевидно, я не первая такая у него. Конечно, наверняка он привык к истеричным родственничкам, приходящим сюда по пять раз на дню, чтобы завести душераздирающую слезливую речь том, как им худо. Но он ещё не видел таких как я… — Сделайте что-нибудь! — Если вы не понизите свой тон, мне придется попросить санитаров, чтобы они вывели вас за дверь. Вы этого хотите? Он разговаривал со мной, даже не смотря на меня, спокойно нажимал что-то на приборах и иногда чиркал в бумажках дешевой треснувшей ручкой. Я выдохнула. — Нет, я хочу, чтобы вы делали то, за что вам платят. — Что тут происходит, Александр Юрьевич? Молоденькая медсестричка впорхнула в палату, покачивая стройными бедрами, словно это не больница, а парижские дефиле. Мне стало дурно. Тошнота подкатила к горлу тугим противным комом. В нос ударил резкий, сладкий запах её духов. Ломает себя, изображая пай девочку, чтобы обратить на себя внимание этого полысевшего старого эгоиста, которого я бы даже не назвала мужчиной… — Лена, у нас есть свободные медсестры? Тут девушка после перитонита, помнишь, я оперировал пару дней назад? У неё боли сильные, вколите ей что-нибудь… — Конечно, я сейчас Наташу позову! Пухлые губы сестрички растянулись в подобии кривоватой улыбки, какая бывает у дорогих шлюх, выслужившихся перед мамкой, и она удалилась. Я осела на стул, до боли сжимая кулаки. Ты тихо постанывала в подушку, всё ещё смотря в стену. Я чувствую, как пожар медленно затапливает легкие. Дышать становится невозможно из-за духоты. Доктор, о присутствии которого я уже успела забыть, звонко ударил ручкой по металлической основе твоей кровати. — Ну, довольны теперь? Сейчас придут, помогут вашей бедной-несчастной. Давайте в следующий раз без истерик… Я не слушала его больше, не было нужды. Он кивнул и молча покинул палату, оставляя нас наедине. Я видела это выражение его глаз. Ему казалось, что он герой. Что он выполнил порцию добрых дел на сегодня и имеет полное право отправиться в свою панельную квартирку на окраине Питера и, потягивая дешёвый виски, подбивать клинья под очередную куклу на ночь… А может, мне просто показалось. Ты дёрнула рукой, резко выдохнув, повернулась ко мне. Ты не открывала глаз. Ресницы едва заметно подрагивали. Ты тихонько постанывала, не позволяя себе ничего, кроме едва слышных всхлипов, а я заново училась дышать в такт каждому твоему вздоху. Резкие и рваные выдохи резали меня будто бы пополам и я уже не чувствовала рук, когда дверь распахнулась и в палату вошли двое в белых халатах… Тогда ты больше не смогла держаться. Ты плакала. Слёзы лились на подушку, делая дешевую белую ткань грязно-серого цвета. Виски взмокли и на лбу выступила испарина. Ты всё искала меня, неожиданно полностью пришла в сознание и в полный голос звала меня по имени несколько раз. Но я даже не расслышала. Мне казалось, что я тону. Медленно ухожу под воду и я ничего не слышала вокруг себя. Тебе было больно и страшно, я была рядом, но реальность вокруг внезапно треснула и осыпалась нам под ноги, когда до моего слуха долетело жёсткое «Уберите её отсюда!» сказанное одной из медсестер. Я не сопротивлялась, когда меня осторожно, хотя и настойчиво вывели из палаты и захлопнули дверь прямо пред моим носом. Этот момент останется со мной на всю жизнь. Я поняла это сразу. Прошло всего три секунды. Один. Я отступила на два шага, глубоко втягивая носом тяжелый, железный, больничный запах, снова извлекая из памяти вкус крови с молоком. Два Ноги подвели и я по стене опустилась на одну из лавок у противоположной стенки. Пальцы зарылись в жесткие отросшие волосы. Три. Я, оцепенев от леденящего ужаса, услышала как ты закричала. Не истошно и дико, как это рисуют в дешёвых, насквозь пропахших искусственностью новых ужастиках, или шершавых чёрно-белых драмах. Сдавленно и тихо, будто бы в себя, а не наружу. Но ты закричала. Ещё через секунду всё затихло. Я отдаленно слышала копошение, металлический щелчок двери твоей палаты, далекий голос медсестры… Она что-то сказала, обратившись ко мне, даже коснулась подрагивающего плеча, но я не разобрала смысла. Все мои мысли безумным вихрем крутились вокруг одного конкретного звука, который, я знаю, уже не смогу забыть никогда. Мне было страшно идти к тебе. Я просидела в коридоре где-то полчаса, не решаясь подняться. Когда вошла, шаркая ногами по вылизанному полу, ты беспокойно спала в своей кровати. Хриплое порывистое дыхание я слышала у самой двери. Я тихонько присела рядом, старясь не смотреть на темно-фиолетовые узоры следов от игл на сгибе твоего локтя. Изящно очерченный каким-то неземным художником рот был чуть приоткрыт, на щеках горел нездоровый слабый румянец. Мои познания в медицине ограничивались знаниями о том, что делать при простуде, но даже я понимала, что такое количество обезболивающих для твоего организма может оказать очень нехорошие последствия… Но среди всех эти приборов, катетеров, опутывающих твое израненное маленькое тело, среди всей этой избитой больничной белизны, голосов за дверью и звука дождя, почти утихшего за немытым окном, я могла смотреть только на твоё лицо. Я знала тогда, что ты сможешь побороть это. Потому что ты не имела права меня бросить. Это, конечно, эгоистично, но это помогало мне держать себя, не позволять себе разбрасываться и теряться в собственных чувствах… Я осторожно сжала своё запястье. Рука почти непроизвольно потянулась ко лбу и я невесомо убрала мокрые пряди с твоего лица. Возможно, ты почувствовала моё прикосновение через слабую дремоту, но мне почему-то показалось, что ты начала дышать ровнее. Я не отдам тебя на растерзание болезням, врачам, лекарствам… Я буду драться за тебя. Защищать тебя.. Поэтому ты меня не оставишь. У нас слишком много впереди, поверь. Я вижу нас с тобой на большой сцене, вижу тебя счастливой, с моей любимой улыбкой, вижу тебя, поющую, и вижу глаза людей, горящие восхищением…***
Дождь кончился, едва сумерки коснулись крыш старого вокзального района города. Я не хотела уходить. Я не хотела домой, зная, что я не смогу заснуть, ведь ты здесь. Врачи долго спорили. Они позволили мне остаться, пригрозив, что если я сделаю хоть что-то не так, они больше не пустят меня к тебе. Но мне было плевать… — Дин? … Ты проснулась внезапно, когда я уже почти провалилась в наркотическую дрёму, сгорбившись на стуле. Я подняла глаза и увидела, что ты улыбаешься. Хоть и слабо и едва заметно, но ты улыбалась мне и твои глаза в полумраке комнаты казались мне невероятно яркими и самыми любимыми… — Я рада, что ты проснулась, — сипло произнесла я и тихонько придвинулась поближе к кровати, коснувшись горячими пальцами твоего плеча. — Ты не ушла. Я улыбнулась. — Нет, не ушла и не уйду. Не волнуйся. — Дин… Как тебя пустили? Я ухмыльнулась. Надо бы как-нибудь рассказать тебе о том, как ребята пытались пройти сюда всей толпой, тебе бы это понравилось! Гусь так отважно словесно сражалась с врачами и охранниками! Если честно, я не думаю, что услышу от неё когда-нибудь ещё раз такие слова… — Вообще, ещё много кто захотел тебя навестить, но их не пустили, а меня… — я вздохнула, — пустили, потому что я сказала, что я родственник. — А, ясно… — твой голос совсем уж осип, но ты будто не замечаешь этого, даже улыбаешься, - ну, по сути ты и есть мой родственник, так что ты даже не врала практически… Ты попыталась поднять голову, но я вскочила, мягко заставив тебя лежать на месте. — Тихо-тихо. Лучше полежи. — Дин, ты можешь дать мне попить, пожалуйста? Я вдруг заулыбалась, неожиданно для самой себя осознав, что я безумно рада слышать твой голос. Даже такой, сиплый и слабый, надломленный, но всё равно такой родной… Я осторожно поднесла стакан с заранее налитой мной недавно водой к твоим пересохшим губам и поддержала голову. Я видела, что тебе неловко было принимать подобную помощь. Ты не меняешься… Ты, опустив веки, сделала всего несколько малюсеньких глотков и бессильно опустила голову на подушку, глубоко вздыхая. — Спасибо… Доктор упоминал, что тебе надо больше пить, ведь обезболивающие сушат жидкость, надо больше влаги, а то до обезвоживания недалеко… — Как бы я была тут без тебя… Ты произносишь это так спокойно, будто бы в шутку и мне становится не по себе. Я наклоняюсь вперёд так, чтобы видеть твои полуприкрытые глаза. — Светка, ты иногда такая странная… Но знаешь, я это в тебе люблю до безумия… — Я… — ты сглотнула, наконец, закрыв глаза, — рада это слышать. Рада, что ты здесь. — Я никуда не денусь от тебя, пока ты не встанешь на ноги, поняла? Ты лишь улыбаешься, а мне кажется странным то, как уверенно звучит мой голос. — А потом? — И потом, — я кивнула головой, осторожно улыбаясь, — и через пять лет, и через десять, и через двадцать. — Динка… — ты вздыхаешь как-то слишком тяжело, несмотря на улыбку. Глупости говорю, да? Пусть. Может быть, сейчас это то, что нужно… — Что? — Ты так просто говоришь такие вещи… Даже не понимая до конца всей ситуации… — Мне не нужно понимать, — я прерываю тебя уверенно, всё ещё удивляясь, откуда во мне столько силы, — я в это верю. Значит, так будет. И ты тоже верь, хорошо? — Конечно… — твои слова на выдохе звучат совсем слабо и мне кажется, что ты сейчас провалишься в сон, — конечно, я верю тебе и в тебя, в нас с тобой через пять лет, через десять… — Хорошо, — мой голос звучит как никогда твёрдо, — я тебя не оставлю одну, обещаю, но ты должна выкарабкаться. Мы вылезли из стольких болот, и из этого друг друга вытащим. Ты снова улыбаешься, глубоко дышишь, твое дыхание впервые успокаивает меня, а не вспарывает. Я действительно верю в то, что говорю. Мы справимся с этим. Поставим точку и пойдем дальше вместе. И через пять лет, и через десять, и через двадцать… Дождь снова начался к утру. Я не уходила до самого рассвета, всё боялась, что ты проснешься, а меня не будет рядом. Но в конце концов, меня добила банальная усталость и я, взяв с врачей вторую клятву о том, что они будут присматривать за тобой, ушла. Дома ждал горячий кофе, безумно крепкий, странно, что он вообще остался, я не помню, когда в последний раз заваривала себе хоть что-то. Твой кот, голодный с прошлого вечера. Он, видимо, что-то такое чувствовал, всё маялся, никак не мог найти себе места, не давался на руки… Мы вместе с ним переживали за тебя и, не смотря на то, что я никогда не жаловала кошек, мне почему-то становилось так странно легче от понимания того, что в своей тоске в этой квартире я не одинока. Тёплое одеяло и подушка, всё ещё хранящая твой запах… Я заснула быстро, мне снилось что-то яркое и летнее, я будто бы чувствовала на языке привкус лимонного щербета из лавки на углу… Я чувствовала тепло твоей ладони в своей и, пожалуй, тогда ничего не было нужно больше… Вместе. Несмотря на все болота, болячки, перипетии и преграды. Вместе. И через пять лет, и через десять, и через двадцать… Я в это верю. Значит, так и будет. Ведь правда, Свет? …