Об ошибках молодости и грандиозных последствиях

Говоря откровенно, Диппер не слишком-то хорошо помнит вечеринку, посвященную окончанию семестра. Некоторые события всё же отзываются в похмельном сознании вспышками воспоминаний: вот, например, счастливая Мейбл неукротимым ураганом залетает в их комнату. Сшибает с края стола чашку, наступает на джинсы, брошенные у кровати, и оглушает Диппера абсолютно неадекватным количеством децибел: — Сдала, сдала, сдала, сдала, сдала, сдала! Диппер даже не пытается убедить её в том, что до объявления результатов еще как минимум две недели, и любой студент с равной вероятностью мог как провалиться, так и сдать на отлично. Сам он в своих силах не сомневается и знает, что безошибочно ответил на все вопросы, но положение Мейбл в этом университете куда более неустойчивое, здесь она переживает приступы неуверенности в себе много чаще обычного, и потому её нынешняя стойкость духа невольно передаётся самому Дипперу. Зря он, что ли, угрохал столько времени, помогая сестре с органической химией? Мейбл выглядит невероятно счастливой, и Диппер, заражаясь её радужным настроением, даже соглашается составить ей компанию на прощальной вечеринке перед летними каникулами. Уже на завтрашнее утро у них куплены билеты на автобус до Гравити Фолз, но до автобуса еще двенадцать часов, а значит, есть время не только собрать вещи и подготовиться к отъезду, но и как следует повеселиться. Следующее воспоминание: Мейбл тащит его под локоть в другой конец комнаты и, понижая голос до драматического шепота, тычет пальцем в какого-то незнакомого парня. — Он такой красавчик, — мечтательно тянет Мейбл и опускает голову Дипперу на плечо. Тот аккуратно отнимает у неё стакан с пуншем; подумав, делает глоток и лениво отмечает, что да, парень, в общем-то, нормальный, но серьёзно, девчонки, откуда у вас эта противоестественная тяга к личностям в узких джинсах? Парень, на которого Мейбл косится с искренним восторгом, небрит, патлат, и, будь воля Диппера, тот бы непременно купил этому бедолаге пару брюк размера на четыре больше. — Какой-то он мутный, — изрекает наконец Диппер, допивая остатки пунша. — Уже завтра я пожалею, что вообще заговорил об этом, но ты же у нас красавица, сестрёнка, он до твоего уровня не тянет. Забей на него. А вот, скажем, Тайлер Новак со второго курса… — Не хочу Новака, — моментально реагирует Мейбл. — Он рыжий, приставучий и уже три раза «случайно» пролил кофе на три моих любимых свитера. Хочу этого! — и она чуть отстраняется от брата — только чтобы приблизить к нему лицо и изобразить этот свой невероятный щенячий дядя-подайте-сиротке-на-хлебушек взгляд. После этого добавляет звенящим голосом: — Помоги мне, Диппер! Пожалуйста! Ну, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… На девятом «пожалуйста» Диппер, конечно, ломается. Он горестно вздыхает, вскидывает взгляд к небу (вместо неба получается тоскливо уставиться лишь в обшарпанный потолок) и наливает себе и Мейбл еще по порции пунша, несмотря на то, что голова уже от предыдущих бокалов идёт кругом. — Ну, и как же, — страдальчески интересуется он, — я должен тебе помочь? Мейбл в ответ сияет, как новенький доллар, и радостно целует его в щеку. — Ты знаешь, — говорит она, когда они расправляются с пуншем, и языки у них обоих начинают слегка заплетаться, — я слышала, он ужасно творческий. Пишет музыку, умеет прокалывать уши и соски, рисует, а пару месяцев назад купил все эти штуки для того, чтобы делать татуировки, и принимает всех желающих бесплатно. Ты мог бы заговорить с ним на эту тему, а потом перевести беседу в сторону того, как тебе повезло с сестрой-близняшкой. Расскажешь ему, какая я шикарная, красивая и умная, как сильно люблю татуировки и творческие начала, и он будет полностью покорён, и тут я появлюсь, как будто внезапно, и ты по-тихому смоешься с чувством глубокого самоудовлетворения. Согласен? Кажется, Диппер даёт согласие — очевидно, что он говорит «да», потому что других продолжительных и чётких воспоминаний у него в голове нет, и всё, что он помнит дальше: это улыбку Мейбл, длинные патлы парня её мечты, и то, что этот парень, которого зовут вроде бы Кевин, оказывается вполне себе ничего, несмотря на умение прокалывать людям соски, и Мейбл определённо производит на него впечатление, но после того, как его миссия закончена, Диппер не уходит и остаётся с ними, а потом есть только пунш, пунш, очень много пунша, и они с Мейбл показывают Кевину свои старые зарисовки — гномов, единорогов, гремлинов, много чего еще, и в конечном итоге всё заканчивается тем, что они приходят к Кевину в спальню: их собственная комната уже подготовлена к утренней сдаче, а вещи собраны, но после того, как Диппер, шагая за чужой порог, закрывает за собой дверь, он не помнит уже ничего. *** Наутро его захлёстывают ощущения самого прискорбного порядка. Во-первых, голова с похмелья гудит, точно по ней от души заехали бревном. Настойчивый звон будильника вызывает желание скорейшей смерти как себе самому, так и всем окружающим. Во-вторых, правая рука, которую Мейбл решила использовать в качестве импровизированной подушки, затекла за ночь и теперь ужасно болит. И, в-третьих — боль в голове и руке спустя несколько секунд окончательно вытесняет чувство куда сильнее. Дипперу кажется, будто поясницу ошпарило огнём. Там, где, судя по всему, находится основной очаг боли, прилеплен здоровенный пластырь, но как бы Диппер ни пытался вывернуться и посмотреть, что конкретно на его теле может вызывать столь омерзительные ощущения, разглядеть ему толком ничего не удаётся. Решив, что с этим можно разобраться позже, Диппер расталкивает сестру и, морщась от боли в области поясницы, сообщает, что через несколько минут им уже пора сдавать комнату, а потом нужно будет идти на автобус. Мейбл, пившая вчера на порядок меньше него, просыпается относительно бодрой, а потом, сфокусировав взгляд на лице близнеца, вдруг удивлённо охает. — Диппер, — тянет она, — скажи, мне же только приснилось, что ты и Кевин вчера… — Мы и Кевин вчера что? — не понимает Диппер, но Мейбл уже прыскает в кулак и тянет его в сторону двери: — Наверное, всё-таки приснилось. Потом расскажу. К слову, ты представляешь, — шепчет она, не без сожаления оглядываясь на растянутое на кровати бессознательное тело их вчерашнего знакомого, — мы с Кевином вчера обменялись адресами. Он обещал мне написать! — Круто, — мрачно буркает Диппер, стараясь не акцентировать внимание на боли в пояснице, которая с каждой минутой становится пускай не сильнее, но всё более и более раздражающей. — Рад за вас, ребята. А если найдешь мне аспирин — буду рад в троекратном объеме. В конечном итоге они слишком затягивают со сдачей комнаты, пытаясь отыскать ответственного за этаж, и едва не опаздывают на автобус. Во всей этой спешке Диппер начисто забывает и о похмелье, и о странных ощущениях на спине, и о том, что спал этой ночью никак не больше трёх часов. Они с Мейбл всё-таки засыпают друг у друга на плече, предварительно изучив пространство как под своими, так и под соседними сиденьями, и уничтожив весь утренний запас бутербродов. Когда просыпаются, время близится к трём часам дня, и боль в пояснице существенно притихает. Диппер решает, что запросто мог обжечься о самодельную настольную плитку, чью-нибудь зажигалку или еще что-то странное в повседневности, но вполне обычное на студенческих вечеринках, и вскоре совсем перестаёт задаваться вопросом, чем же это могло быть. До самого конца поездки они с Мейбл гадают, что в городке могло измениться с Рождества, когда они навещали обоих своих дядь в последний раз. Теперь эти двое с Зусом и Венди наверняка подготовили для них вечеринку. Гренда и Кэнди тоже непременно появятся, и будет здорово, если Пасифика, как и обещала в своём недавнем письме, сможет выбраться к ним хотя бы на пару часов. От возбуждения Мейбл едва не подпрыгивает на сиденье, и только отголоски головной боли не позволяют Дипперу в полной мере разделить её энтузиазм. Он страшно соскучился по каждому из них — по Стэну и Форду, по Венди, детская влюблённость к которой уже давно его отпустила, оставив место искренней и нежной привязанности, по Зусу, само собой, и по всем странностям Гравити Фолз, которые после невероятно однообразного семестра должны показаться им особенно прекрасными. Со всеми близкими они с Мейбл регулярно обмениваются письмами, но писем никогда не бывает достаточно, если речь идёт о семье и друзьях, которые для них обоих уже много лет всё равно, что семья. За беззаботной болтовнёй они и сами не замечают, как автобус тормозит у хорошо знакомой остановки. — Приехали, — выдыхает Мейбл и зачарованно припадает к окошку. — Эх, а наших отсюда не разглядеть. Диппер, будучи чуть внимательнее, замечает вдалеке три массивные фигуры — две квадратные и одну очаровательно овальной формы, — как и стайку фигурок поменьше, столпившихся рядом с этими тремя, но сюрприз сестре он решает не портить. Вместо этого отстёгивает их общий чемодан с верхней полки, передаёт Мейбл рюкзак и радостно мчится вперёд по проходу. *** Встреча, как и ожидалось, выходит прекрасной. Дяди по очереди стискивают их в объятиях — Форд при этом жалуется, что Диппер после медвежьей хватки Стэнли пахнет луком, дешевой газировкой и затянувшимся кризисом среднего возраста, а Стэнли бормочет что-то о занудных снобах с атрофированным чувством стиля и юмора, — но в целом братья, кажется, наконец-то нашли общий язык. Уровень взаимного презрения в обращенных друг на друга взглядах кажется откровенно напускным, но Мейбл всё равно ведётся на их маленькую игру и в самом деле расстраивается, пока не видит, как Стэнфорд шутливо взъерошивает копну волос на затылке брата, а тот, ухмыльнувшись, не пихает его под бок. Убийственные по силе объятия Зуса оказываются не менее приятными, чем то, как обнимает их Венди. При этом она шутливо натягивает Дипперу кепку на самый нос и замечает, что он, того гляди, совсем скоро перерастёт и её, и обоих мистеров Пайнсов, и даже самого Зуса. Они проводят вместе время до самой ночи, и Диппер в очередной раз ловит себя на мысли, что ничуть не жалеет о том, что они с Мейбл уже давно убедили родителей: им нет нужды возвращаться в родной город, их место — в Гравити Фолз. Родители собираются навестить их только к концу июля, и до этого времени они с Мейбл полностью предоставлены этому чудесному месту и друзьям. Пресловутые друзья, к слову, уволакивают их с Мейбл из Хижины сразу после того, как Стэнфорд и Стэнли, обмениваясь вялыми колкостями, отправляются на боковую. — Тут все наши собрались, — хмыкает Венди, держа Диппера и Мейбл за руки и волоча их куда-то в глубину ночного сумрака. — Нужно ведь было отпраздновать ваш приезд в исключительно молодёжной компании. Ну, знаете, без старых занудных пней, которые, конечно, крутые и всё такое, но опять выдули бы всю нашу выпивку и начали бы травить байки из молодости, половина из которых чревата последующими разборками в суде, а другая половина — серьёзными психическими расстройствами. Вскоре выясняется, что Венди привела их в свой дом, где в самом деле ждут все — и пришедший вслед за ними из Хижины Зус, и Пасифика, которая лишь пару дней назад вернулась из своего неимоверно престижного колледжа с зашкаливающим количеством нулей на присылаемых счетах, и вся компания Венди, включая даже Робби, и подруг Мейбл, на которых Диппер в последние пару лет не может смотреть без некоторого стеснения — в конце концов, с годами заметно похорошела даже Гренда, и пускай они с Кэнди совсем не в его вкусе, общаться с ними Дипперу бывает неловко. Неловкость эту он преодолевает уже спустя пару стаканов пива — на середине первого стакана он еще ловит себя на мысли, что за последние двое суток употребляет едва ли не больше спиртного, чем за весь семестр в целом, и что масштабная пьянка после такого похмелья — не лучшая идея, но Пасифика, задорно ему ухмыльнувшись, делает крупный глоток, и вид того, как она, красавица, чьи туфли, вероятно, стоят больше, чем вся Хижина Чудес, с удовольствием пьёт заурядное пиво, действует на него самым вдохновляющим образом. В результате часам к трём ночи Диппер в компании Мейбл, Венди, Пасифики и Зуса обнаруживает себя на крыше, и голова от выпитого снова идёт кругом, и мысли приятно тяжелеют, путаются, и Пасифика, лежащая на пыльной черепице в обнимку с Мейбл, весело ему улыбается, отчего Диппер чувствует себя еще более пьяным и окончательно счастливым. Счастье длится ровно до тех пор, пока Зус не подбирается к нему со спины и не хватает за талию, шутливо подкидывая в воздух. В первую секунду это действительно забавно. Диппер раскидывает руки и уже готовится радостно возопить в воздух: «Я орёл!», как крик вдруг комом встаёт в горле — Зус по неосторожности сдирает пластырь, закрывавший ожог, и Диппер шипит от боли. — Прости, чувак, — пугается Зус и аккуратно ставит его обратно на крышу. — Ты в порядке? — В порядке, не парься. Просто, — Диппер досадливо морщится, — спина болит с самого утра. Не знаю, то ли я обжёгся на вечеринке, то ли… — Боже, Диппер, — Мейбл вскакивает на ноги и изумлённо округляет глаза. — Значит, мне всё-таки не приснилось! — Ты это о чём? — О том, приятель, — ухмыляется Венди, уже успевшая подойти к нему со стороны и, нагнувшись, всмотреться в саднящий участок кожи под задранным краем футболки, — что ты получил билет в клуб «теперь я знаю, почему никогда-никогда-никогда нельзя напиваться на студенческих вечеринках». — Это татуировка, — поясняет Мейбл, пока Диппер, ошарашенно выдохнув, пытается вывернуть шею, чтобы разглядеть причину неожиданного веселья подруги. — Прости, Диппер, я действительно не думала, что это произошло на самом деле! Всё было так странно — словно во сне. Мы вчера показывали Кевину рисунки разных интересных штук из Гравити Фолз, и те ему так понравились, что он предложил тебе сделать татуировку по любому из этих эскизов. Вообще-то, он предлагал гнома, но ты был очень, очень упорен и настоял на… — Подожди-ка. Ты же не хочешь сказать, что у меня на пояснице теперь есть самая настоящая… — В народе, — доверительно сообщает Дипперу Венди, обнимая его за плечи, — подобного рода татушки на этом месте гордо зовутся «клеймом проститутки». Поздравляю, друг мой. Я предупреждала, что поездка в большой город не закончится ничем хорошим. — И ведь такого хорошего мальчика испортили, — беззлобно смеётся Пасифика, ничуть не смущаясь под его угрюмым взглядом. Венди с удовольствием подхватывает: — Распустили! А вспомните, каким он был в двенадцать лет! Кто же знал, что из этой лапочки в костюме барашка вырастет самая настоящая… — Венди! Девчонки только заходятся смехом, и даже Зус, весело усмехаясь, хлопает его по плечу. После такого количества выпивки Диппер и сам едва ли может серьёзно относиться к этому ужасающему открытию. В конце концов, думает он, любую татуировку можно свести. Процедура дорогостоящая и не из приятных, но если всё настолько ужасно… — Хоть скажите, — жалобно интересуется он, — Что у меня там набито? Шейп-шифтер? Гном? Зомби? Дядя Стэн в трусах-семейниках? Мейбл тут же перестаёт хохотать, и в её широко распахнутом взгляде Дипперу чудится искреннее сочувствие. — Говорю же, — тоскливо признаётся она, — мы с Кевином очень старались тебя переубедить. Только ты слишком уж твёрдо стоял на своём… *** После того, как Дипперу рассказывают о содержании его татуировки, а Венди даже находит зеркало, чтобы помочь ему разглядеть рисунок во всех подробностях, настроение у него моментально опускается до отметки «глубочайшее днищенское дно». Диппер искренне злится. На Мейбл, втянувшую его в эту историю, на патлатого придурка Кевина, набивающего вусмерть пьяным людям идиотские татуировки, и в первую очередь — на себя самого, совершившего подобную глупость. Серьёзно, лучше бы там была бабочка или единорог. Да даже паршивый гном был бы лучше того, что теперь красовалось у Диппера на пояснице! — Вот ты мне объясни, — качает головой Венди, когда общее веселье по поводу этого казуса идёт на убыль, — почему именно Билл Сайфер? Если верить тому, что вы о нём рассказывали, этот парень — редкостная сволочь. Выглядит он, конечно, стильно, тут не поспоришь, но смотреть в этот его глаз, торчащий над твоей, прости, задницей — удовольствие более чем сомнительное. — А я знаю? — страдальчески отвечает Диппер и обхватывает собственные колени руками. — Господи, чтобы я еще хоть раз напился в общежитии… — Ничего страшного — накопишь денег, съедешь. Не так уж это и дорого, если принять во внимание кошмарное содержимое твоей наколки. Другое дело — как бы этот рисунок не увидел сам Сайфер. Представляешь, что тогда будет? — Билл? Стой, но ведь Сайфера тут не было уже года два. Да и в прошлый раз он объявился исключительно для того, чтобы подействовать нам на нервы. Ты же не хочешь сказать, что он может снова… — Диппер заметно настораживается: черт, да любая мысль о Билле Сайфере в последние несколько лет вызывает у него целую бурю эмоций, которым почти невозможно подобрать верное определение ввиду их путаной сложности, — но он, разумеется, не желал бы очередного появления демона в Гравити Фолз. Пришествие Билла всегда ведёт за собой уйму неприятных последствий, а они с Мейбл определённо заслужили счастливое беспроблемное лето, да и прадяди уже по горло сыты компанией этого самодовольного засранца и, честное слово, Диппер совсем, ни капельки не хочет снова встречаться с Биллом, и если Сайфер вновь объявится в их городке, это будет настоящей катастрофой, и он, конечно же, огорчится, как же иначе, ведь эта дурацкая татуировка вовсе не означает, что он… — Эй, Диппер, приём! — Венди, ухмыляясь, щелкает пальцами у него перед носом. — Я ничего такого не хочу сказать, просто он… ну, типа, если вспомнить, что вы о нём рассказывали, то может сложиться впечатление, будто он не упустит возможности довести тебя до нервной трясучки. Я не пытаюсь страху напустить — просто предупреждаю, чтобы ты, ну, знаешь, был полностью готов. Диппер мрачно кивает. Пару минут они с Венди еще сидят на краю крыши, любуясь звёздным небом, и Пайнс, успокоившись, почти успешно заставляет себя забыть как о возможном появлении Билла Сайфера, так и о дурацком рисунке на своей спине. *** Вскоре обнаруживается, что Мейбл уже успела заснуть, удобно устроив голову у Пасифики на сгибе локтя, да и сама Пасифика спит сладким сном. Их решают не будить — Зус переносит девочек в свободную спальню, где на пару с Диппером заботливо накрывает одеялом, и Диппер оставляет для Мейбл записку перед тем, как уйти. Спать на местах братьев Венди ему не слишком-то хочется, и потому он прощается с подругой до завтрашнего дня, благодарит за отличный вечер, и вместе с Зусом идёт обратно к Хижине Тайн. Зус домой не возвращается — время позднее, и потому удобно устраивается на диванчике в гостиной, а вот Диппер с замиранием сердца поднимается в их с Мейбл комнату. Здесь всё лежит точно так же, как они всегда оставляют после очередных каникул. Кажется, дяди специально не трогают ни единой вещи, чтобы сохранить спальню нетронутой. Это место неизменно ассоциируется у Диппера с самыми счастливыми моментами жизни — ненадолго он даже забывает о всех переживаниях этой ночи и жалеет только о том, что Мейбл сейчас нет рядом, чтобы разделить с ним эту тёплую ностальгическую волну. Казалось бы — они уже давно выросли, но здесь, под этой крышей, в золотистом пятне лунного света из треугольного окна под потолком получается осознать как никогда чётко: никакое взросление неспособно изменить тот факт, что они с Мейбл… Стоп. Разве лунный свет бывает таким ярким, янтарно-желтым? О, чёрт. Диппер лишь успевает сесть на кровати, прижавшись спиной к стене, и укутаться одеялом в бессмысленной попытке максимально отгородиться от незваного посетителя, когда комната, и без того блеклая в ночном полумраке, окончательно теряет краски, и золотое пятно на полу становится еще насыщеннее и ярче, обрастает тёмными контурами, щегольским цилиндром и абсолютно позерским галстуком-бабочкой. — Так-так-так, — радостно провозглашает Билл, наворачивая триумфальный круг по спальне, а затем подплывая ближе и усаживаясь на кровать рядом с Диппером, — вот это да, какие люди, какие лица! А ты хорошеешь с каждым годом, Сосновое Деревце. Еще пара лет, и перестанешь напоминать очаровательного ясноглазого оленёнка, что, в сущности, неплохо, если следующей стадией не станет твоё превращение в масштабного половозрелого оленя. Смотрю на тебя — и прямо глаз радуется. Ха! Шутку понял? Понял? «Глаз радуется»! А чего не смеёшься? Да ладно тебе, я же знаю, что это смешно, не стесняйся, умник, возьми себя в руки. Это что, новая кепка? Выглядит в точности так же, как старая. Покупал на заказ? Любовно вышивал эту сосенку своими, кхм, умелыми пальчиками? Как неизменный единомышленник в плане любви к странным головным уборам, не могу не выразить своего восхищения подобной приверженностью традициям. Слушай, да ты расслабься. Я только поздороваться зашёл. Хотя если предложишь чай, кофе и потанцевать — буду исключительно счастлив. Или ты не танцуешь? Зря. Если что — обращайся, всегда готов научить. Когда-то я был более чем хорош в страстном фламенко, если ты понимаешь, о чём я. Хмуро косясь на Сайфера, чья нечеловеческая форма постепенно тает, расплывается и обретает совсем другие черты — к слову, отлично знакомые Дипперу по прошлым встречам, — Пайнс натягивает одеяло до самого носа и молчит, мысленно вознося молитвы всем известным богам: лишь бы этот придурок свалил, лишь бы ушёл прямо сейчас, лишь бы ничего не узнал. Его молчание Билла, кажется, ничуть не тревожит. Он продолжает менять свой облик на человеческий, но даже в процессе превращения не затыкается ни на секунду. Когда вполне себе обычная рука, обтянутая чёрным рукавом длинного плаща и такой же чёрной кожаной перчаткой, касается его плеча и стягивает одеяло на пол, Диппер нисколько не удивлён. Билл, долговязый и худощавый, кажущийся едва ли намного старше самого Диппера, широко ухмыляется, подмигивает ему единственным глазом, не скрытым под тёмной повязкой, и по-свойски обнимает за плечи, продолжая вдохновенно вещать: — Позволено ли мне быть банальным настолько, — с апломбом произносит он абсолютно неестественным, точно электрическим голосом, — чтобы поинтересоваться, скучал ли ты по моему светлому образу, или же твоей богатой фантазии хватало на то, чтобы воскрешать его в памяти особенно одинокими и холодными ночами, чтобы он грел тебя в невыносимо пустой постели, пока ты рыдал и кусал подушку за уголок, исступленно повторяя моё имя? Тут Дипперу нужно, пожалуй, послать Билла к чёрту или же, на худой конец, попросту проигнорировать, но вместо этого он делает худшую из всех возможных вещей — Пайнс избегает смешливого взгляда Сайфера и вдруг стыдливо, густо заливается краской. — С ума сойти, — шумно радуется Билл, — И вправду — кусал. Хотя чему я удивляюсь, если часть этого изумительного представления мне как-то даже удалось застать и увидеть собственным — внимание, сейчас будут шутки за триста, — глазом. Ты был очень, очень горяч, Сосновое Деревце. И весьма убедителен. Мне понравилось, честно. А повторить на публику не хочешь? Обещаю стать благодарным зрителем. Буду как никогда внимательно наблюдать за тобой во весь свой — окей, это уже почти несмешно, — глаз. Диппера хватает лишь на то, чтобы страдальчески застонать. Честное слово, лучше бы он сплясал сейчас перед всей своей группой в университете танец барашка, нежели выслушивал излияния Сайфера. Не говоря уже о том, что Билл, находясь в этой своей неприлично горячей форме, не имеет никакого морального права прижиматься к нему так близко, и касаться острым коленом его собственного колена, и мягко оглаживать кончиками пальцев открытую над воротом футболки шею. — Чего молчишь, Сосенка? — Билл смешливо щурится и наклоняется к самому его уху так близко, что Диппер невольно закрывает глаза — он почти уверен, что Сайфер, обожающий, если судить по их прошлым встречам, нарушать его личное пространство всеми мыслимыми и немыслимыми способами, распускать руки и доводить его до такого апогея смущения, что кажется: еще немного — и можно радостно шагать из окна, — сейчас непременно сделает что-то из ряда вон выходящее. Например, коснётся его кожи губами. Проведёт ловким языком вдоль ушной раковины, легко и с удовольствием прикусит чувствительную мочку… Разумеется, Диппер лишь предполагает, и вовсе не мечтает, чтобы произошло нечто подобное. Он не хочет этого, честное слово. Ни капельки. Ну вот совсем. И тот факт, что он издаёт вздох разочарования, когда Билл не делает ни единой вещи из тех, что Диппер от него ждал, не говорит о его желаниях ровным счётом ничего существенного. — Ты знаешь, — вкрадчиво говорит Сайфер ему на ухо, обжигая кожу тёплым выдохом, — я ведь частенько слежу за тобой, Сосновое Деревце. Как уже было сказано, я много чего видел. Например, то, как ты в самом деле повторял моё имя, лаская себя там, где приличные мальчики совершенно точно не должны себя трогать в каком-либо контексте помимо справления естественных нужд или сотворения детей, причём последнее, само собой, должно проходить при выключенном свете под одеялом с супругой, законной перед государством и ликом господним. А то, что делал ты, умник, было совсем по-другому. Ты ласкал сам себя — медленно, горячо, и шептал моё имя, раз за разом толкаясь в собственный тесно сжатый кулак, — и я видел всё это, от первой и до последней секунды. Хотел, право, присоединиться, но ты в те минуты был так хорош собой, что я решил не портить момент и дождаться твоего официального визита. И вот, — он щерится широким, хищным оскалом, — дождался. Ничего не хочешь мне рассказать, а, Сосна? — Сайфер, — хмуро отзывается Диппер, который, честное слово, уже успел вознести хвалу небесам за то, что убойная доза выпитого спиртного несколько приглушила чувство стыдливости. Кажется, что иначе к концу тирады демона он бы уже успел как минимум трижды поехать крышей и убиться о ближайший колюще-режущий предмет. — И без тебя тошно. Ну, побудь ты человеком хоть раз в жизни — сделай милость: заткнись и уйди. Подальше и основательно. Из окна, например. — Ух, какие мы сегодня серьёзные! — восхищается Билл. Он вскидывает руку в перчатке к самому лицу Диппера. Легко оглаживает щёку и вдруг крепко обхватывает пальцами подбородок, и тянет, заставляя юного Пайнса взглянуть на него, наконец, прямо. — Видишь ли, я, может, и дал бы тебе передышку на ночь, хоть и не был намерен терять время впустую, но мне, увы, довелось подслушать кусок вашего презанимательнейшего диалога с рыжей. Пройти мимо я, как ты понимаешь, не смог. Теперь будь котиком, Сосновое Деревце — удовлетвори моё любопытство. Не обещаю, что после этого я тебя отпущу, но будем реалистами: в противном случае я так могу хоть неделю просидеть, я, понимаешь, настойчивый и упорный, как танк, и в твоих же интересах объяснить мне всё прямо сейчас. Он с искренним живым любопытством вглядывается в нежно-пунцовеющее от смущения лицо Диппера и, поняв, что тот сейчас навряд ли сможет выдавить из себя нечто большее, нежели пару невнятных фраз, удивлённо хмурится: — Так что такого я мог увидеть, Сосенка? Что за страшный секрет, который ты так боялся мне раскрыть? Ты же в курсе, я всё равно узнаю, так что лучше бы тебе рассказать обо всём честно и по порядку. В его взгляде, цепком, пронизывающем насквозь, есть что-то в высшей степени невыносимое, чему Диппер оказывается неспособен сопротивляться. Он мысленно убеждает себя — дело лишь в том, что он до сих пор пьян, а присутствие Сайфера кого угодно может лишить остатков самообладания, и потом, Билл, возможно, уже не так плох: как минимум восемь их последних встреч он занимался исключительно тем, что трепал нервы ему и его семье, да и то делал, кажется, исключительно из спортивного интереса и под влиянием старых привычек. А были случаи, когда он и вовсе приходил им на помощь. Например, два с половиной года назад, когда Мейбл провалилась в вырытый на местной стройке котлован, земля вокруг которого была размытой и скользкой из-за прошедшего дождя, и потеряла сознание, ударившись головой, именно Билл нашёл её раньше, чем Диппер успел организовать поиски. Сайфер достал Звёздочку из ямы, магией залечил все ссадины и принёс прямо в Хижину, после чего исчез, не дожидаясь, пока перенервничавший Стэнли из чувства благодарности не запустит в него тапком или чем похлеще. — Ладно, — сдаётся Диппер, потупив взгляд. — Я лучше покажу. Но рассказывать ничего не буду: скажу только, что был смертельно пьян и абсолютно не понимал, что делаю, и, само собой, в трезвом уме мне бы в голову не пришёл подобный идиотизм, так что не думай, что это хоть как-то связано с тобой, или выдаёт моё к тебе отношение, или… — Сосенка, — повторяет Билл с приглушённой, почти ласково прозвучавшей угрозой в нечеловеческом голосе, — хватит действовать мне на нервы. Это чревато последствиями, которые, будь уверен, станут приятными исключительно в одностороннем порядке, причём удовлетворённой стороной совершенно точно будешь не ты. Показывай. Молча. Диппер, окончательно приняв неизбежное, стряхивает с себя руки Сайфера и поднимается с кровати. Закусив губу, стягивает футболку; нервно комкает её в пальцах и поворачивается к Биллу спиной. Он ожидает, на самом деле, чего угодно: вспышки безудержного веселья, издевательского хохота, шокированной ругани и подробных объяснений, почему у него, Диппера Пайнса, в голове вместо мозгов мышиные экскременты, — но проходит секунда, а за ней вторая, и третья, но никакой реакции на его признание не следует. Когда Диппер всё-таки решается обернуться, он видит страшное: как Билл Сайфер, могущественный, грозный демон, смотрит на него, широко распахнув единственный зрячий глаз и раскрыв рот, и, кажется, впервые за миллионы лет своего ужасно растянутого существования не может подобрать нужных слов. — Нравится? — тоскливо осведомляется Диппер и чувствует нечто очень похожее на мрачное удовлетворение, когда Билл заходится судорожным кашлем, а потом — переводит ошарашенный взгляд на его лицо. — Эм, — сдавленно изрекает Сайфер, — эмм… — Глубокомысленно, — оценивает Диппер и не удерживается от того, чтобы широко улыбнуться, потому что Билл вдруг спрашивает каким-то севшим, чужим голосом: — Иди сюда. Хочу… кхм, посмотреть поближе. Диппер только разводит руками. Он подходит ближе к кровати, не в силах избавиться от ощущения, будто происходящее с ним — какой-то дурной затянутый сон, — и снова поворачивается к Сайферу спиной. Тот протягивает руку и порывисто касается воспалённых краёв свежей татуировки, отчего Диппер болезненно вздрагивает и втягивает воздух сквозь тесно сжатые зубы. — Ого, — усмехается Билл, к которому, очевидно, постепенно возвращается привычное самообладание, — так это еще и больно? Диппер, не желая поддерживать беседу, хмуро кивает, и его положительный ответ приводит Сайфера в искренний восторг. — Вот это самоотверженность, Сосновое Деревце, — нараспев произносит он и, судя по всему, нагибается совсем близко к его спине, потому что Диппер чувствует на коже лёгкую щекотку от его дыхания. — Я поражён и сломлен. Выходит, ради того, чтобы запечатлеть на коже мой портрет, ты не просто переступил через собственное нелепое отрицание очевидных вещей — и да, я говорю о наших с тобой отношениях, Сосенка, смирись и даже не начинай спорить, — но и терпел боль, довольно продолжительную, насколько можно судить. И позволь заметить, что выбор места я считаю более чем удачным. Ты полон сюрпризов, дитя. Мне это дьявольски нравится. В следующую секунду случаются сразу две вещи: во-первых, внизу спины разливается странное тепло, и боль, похожая на жжение после ожога, бесследно исчезает, точно её и не было. Во-вторых — эти ощущения сменяет боль совсем другого характера. Острые зубы впиваются в чувствительное место сбоку от наколки - прямо на том уровне, где уже заметна изящная лунка позвоночника, уходящая в ложбинку между ягодицами над ремнём старых джинсов. Билл легко прикусывает тонкую кожу и вдруг проходится мягким языком по этой самой лунке, и по участку спины с обезболенной татуировкой. Диппер невольно жмурится от сладкой искристой дрожи, пробежавшей по всему телу от ловких прикосновений языка и пальцев, сжимающих его задницу прямо через джинсы, но из чистого упрямства и отрицания, от которого так просто не избавиться, делает порывистую попытку отстраниться, которая в случае успеха не оставит у него иных вариантов, кроме, очевидно, вышеупомянутого выхода из окна. Сайфер, конечно, всё равно поймает и вернёт на место, но попытаться-то стоит? Увы, Билл держит слишком крепко, а сам Диппер, пожалуй, не так уж сильно хочет давать отпор. — Сайфер, ну вот какого чёрта ты творишь? — спрашивает он просто потому, что чувствует необходимость сказать хоть что-нибудь, а не стоять столбом, млея от категорически неприемлемых прикосновений и пытаясь убедить себя в том, что крепкий стояк у него в штанах — неизбежное следствие слишком долгого воздержания, и ничего больше. — А какого чёрта ты творишь, мм, Сосновое Деревце? — ухмыляется Билл, после чего хватает его за талию и резко разворачивает к себе лицом. Тянет за шлёвки джинсов, и Диппер сам не понимает, как обнаруживает себя сидящим у Сайфера на коленях, сжимая бёдрами его талию и комкая в пальцах отвороты плаща. — Вынужден признать — это был высший пилотаж. Я всегда знал, что ты, умник — маленький злостный манипулятор, испорченный мальчишка, но тебе в очередной раз удалось меня удивить. Снимаю шляпу. Во всех смыслах, если позволишь. Эти цилиндры, безусловно, весьма хороши, но мешаются до жути. И к слову, Сосновое Деревце, — он заговорщицки понижает голос на пару тонов и произносит Дипперу на самое ухо, касаясь разгоряченной кожи губами, а в затянутых паузах между словами — юрким кончиком языка: — попробуешь свести татуировку — собственноручно набью новую. В два раза больше и на лбу. Усёк? — Тогда с тебя — собственная татуировка. Сосновое дерево, на том же месте, — мстительно припечатывает Диппер и нервно ухмыляется, потому что Билл отстраняется и снова смотрит на него абсолютно ошарашенным взглядом. Потом Сайфер, конечно же, улыбается — скалится широко, донельзя довольно, — и от вида этой улыбки Диппера ведёт до слабеющих коленей, до ёкающего в груди сердца, до дрожащих пальцев. — Само собой. Заключим сделку? — мягко интересуется Билл, зарываясь пальцами в волосы у него на затылке. И всё, что в данный момент может сделать Диппер: первым потянуться к Сайферу, чтобы поцеловать, и лишь за мгновение перед этим — согласно кивнуть в ответ.