Ромашов

- Ромашов, это вы! Вы убили его! Пронзительный и срывающийся в настоящую истерику голос Кати раздался в полуразрушенном подвале. Та, кого она назвала по фамилии, стоял тут же и смотрел в стену. Совиные глаза молодого парня были словно стеклянные. На секунду они наполнились подступающими слезами, но он тут же моргнул и от слез осталось лишь немного влаги. - Это не я…, - начал он тихо и почти не слышно, да еще не к месту прозвучала очередная автоматная очередь где-то далеко наверху. Город умирал и некому пока было его спасти. Ромашов сделал несколько шагов к остывшей печи. Грязные и со множеством царапин руки дрожали, пока он прикладывался к своей армейской фляге. Потом подхватил несколько больших обломков старого дивана, лежащих горкой и кинул их в потухающий огонь. Печь сразу начала разгораться заново, дымя и согревая пространство. Все это заняло буквально минуту, которая проходила в почти звенящей тишине. Казалось, что парень забыл про Катю, а та задумалась о своем. Она действительно задумалась о том, что ей сказал Ромашов – о смерти Саши. Девушка не могла поверить рассказу друга детства. В ее голове роились сразу сотни мыслей, которые красным углем из печки выжигали фразы «Ромашов убил Сашу» «Он врет» «Это сон» «Это сон» «Это сон этосонэтосоннетнетнет». Катя наконец пошевелилась; каблук сапога неприятно прочертил по бетонному полу и она опустилась на остов железной койки, покрытой несколькими порванными одеялами в подобие кровати. Койка сразу же прогнулась и громко заскрипела сеткой. Это вывело Ромашова из ступора. Он резко вскочил, повернулся, сделав страшные глаза – с огненными отблесками за спиной парень стал похож на демона. И демона совсем не из страшной сказки или библейских притч, а самого настоящего – как один из тех, кто сверху рушил их город и Родину. На Ромашове была немецкая форма, снятая с трупа еще на подступах. Иначе было просто не пройти. Глаза парня пристально смотрели на Катю, которая на несколько мгновений испугалась увиденной картины. - Это не я. Это не я. Это не я! – он повторил это словосочетание несколько раз, в последний повтор неожиданно громко выкрикнув; изо рта полетела слюна. Катя молчала и не могла оторвать взгляда от разозлившегося. Когда он сделал шаг к ней, она инстинктивно дернулась назад, с плеч из-за этого движения упал слабо державшийся теплый платок. Ромашов будто рыба открывал и закрывал рот, потом снова будто хотел выкрикнуть «это не я», но вместо этого с зубным стуком захлопнул рот. - Уходите, Ромашов. Я не хочу… Все это сейчас не важно, я вам не верю и не уйду из Города. Тихий и уверенный голос Кати как-будто горячей лавой втек в уши молодого солдата. - Ты… Никуда… Не… Уйдешь. Девушка не поняла, был это вопрос или нет. Ромашов медленно выпрямился и стал доставать почти до потолка со своим ростом. Комната хорошо прогрелась от печки, дыма стало меньше. Ромашов немного неуклюже снял свою серую зимнюю шинель, одетую поверх немецкой формы. Шинель упала на пол тяжелым комком. Темно-темно коричневая теперь фигура, почти черная в этом подвале, подошла в один шаг к девушке. - Я девять лет ждал. Катенька… Кажется, Ромашов уже все решил. Та история, которую он рассказал Кате, была почти правдой. Только финал у нее был другой, еще более мрачный. И доказательство этого он собирался ей показать. «Это не он, нет. Хотя и не за что ему было абсолютно любить… А теперь уже всем все-равно. И ему и ему и ей. Она не собирается уходить из Города. Он тоже не может. Без нее. Все останутся здесь. Все они.» - Катенька, - повторила фигура изменившимся голосом. Он был спокойным и каким-то апатичным, но было чувство, что слова могут сорваться в истерику или рычание. – Девять лет, Катя. Но он мешал, Катя… Мешал нам. Моя Катя. Длинная рука с такими же длинными и тонкими пальцами протянулась к удивительно чистой щеке девушки. Та в недоумении смотрела на нависшего над ней «немца». - Не знаю, что это? Безумие? Гипноз? Ты всегда была не умной, Катенька. Нет, не умной, но очень прозорливой. Очень понятливой. Еще с детства. - Ромашов… Это… Вы… Вы… Вы! Катя смотрела в его глаза, пока он говорил и поняла все. Еще не знала точно, но уже поняла. И выкрикнула то, что кричала несколько минут назад. Но слова не ложились на язык, конца фразы не получилось. Это был он. Он убил Сашу. - Ты… - неожиданно хриплый голос девушки и ее маленькие кулаки сжались, взлетев вверх и отталкивая с силой фигуру. Она все поняла, ее было не остановить. - ТЫ УБИЛ ЕГО! УБИЛ!!! Катя начала драться, крича в голос, она не думал куда бить и что делать, просто отталкивала его тело куда-то в угол, била по плечам, по груди, пыталась тянуть руки к шее и ненавистному ей, но красивому лицу. Ромашов как-будто снова впал в ступор на несколько секунд и удары сыпались на него как снег на улице сегодня. Но очередная пулеметная очередь высоко над ними и громкий взрыв неподалеку заставили его очнуться; как раз в тот момент, когда Катя потянула пальцы к его глазам. Высокая фигура резко перехватила ее руки, развела их широко в стороны, наклонилась почти на уровень ее лица и выкрикнула, широко открыв глаза: - ЭТО НЕ Я! ОН САМ! ПОДОХ! Крепко держа тонкие и ослабевшие руки, парень почти врезался своими губами в ее приоткрытый от криков и визга рот. Он смял потрескавшиеся, но мягкие и горячие губы, в насильственном и очень грубом полупоцелуе. Не останавливаясь, он тут же зубами прикусил часть нижней губы, на что Катя глухо застонала от сильной боли и начала дергаться в его руках. Она вырвалась, когда он слегка ослабил дрожащие от перенапряжения руки, сделала два шага назад, запнулась о свои же негнущиеся ноги и полетела спиной на бетонный пол. Упав на локти, девушка в шоке поползла к железной койке позади себя. «Немец» Ромашов больше не впадал в ступор. Как только он прокусил ее губу, то почувствовал горячую и вязкую кровь на своем языке. Он проглотил ее и ему тут же захотелось еще. Это была кровь его Катеньки. - Нет!, - Катя больше не могла кричать, она хотела пить, горло пересохло от страха еще быстрее. Ромашов приоткрыл рот в дикой полуулыбке. Он подобрался за секунду через все небольшое помещение к лежащей на полу девушке. Оседлал ее, придавив весом и двумя руками порвал на ее груди теплое шерстяное платье. Пуговицы, ведущие по застегнутому декольте и воротнику, разлетелись в стороны и зацокали тихо по бетону. Ромашов часто дышал еще в пылу драки, а увидев ткань белого бюстгальтера, он окончательно сорвался. Сильные руки психа придавили катины плечи к полу, светлая голова наклонилась, его зубы вцепились в ткань. Он задел зубами кожу, заставив трясшуюся от страха Катю вскрикнуть; Ромашов дернул головой, рвя легкую ткань бюстгальтера посередине; ткань трещит и достаточно большая, белая грудь Катеньки делается обнаженной. Она кричит, но Ромашов ничего не слышит. Огладив взглядом кожу и соски, он срывается с места, подхватывает дрожащее тело девушки за талию, задирая при этом шерстяное платье до середины бедер. Кинув на подобие кровати, поверх одеял, парень наваливается сверху. Он зажимает грязной рукой ее рот. - Тише, он нас услышит. Будет думать, какая ты нехорошая, неверная… И тихо отсмеявшись, Ромашов высовывает длинный красный язык, проходясь им по холодной от страха шее Катеньки. Та лежит под тяжелым большим телом, он кинул ее так, что обе руки подмялись под себя же и теперь она могла только выгибаться и извиваться, пытаясь уйти от него. Длинный язык оставляет влажные горячие следы на шее, быстро сползает на ключицы. Ловкая рука стягивает порванный бюстгальтер и растягивает платье в стороны еще больше. Грудь полностью обнажена; глаза у Ромашова стали совсем темными и совиными. Он чувствует только горячее тело под собой и громкий стук его сердца. Это бьется как птица в клетке катенькино сердце. Руки, зажимающей рот, касается что-то влажное – две дорожки слез из катенькиных глаз. Он больше не может медлить. Кажется, что только сейчас он заметил твердость в паху. Штаны немецкого солдата ему немного малы. Ромашов впивается как коршун в затвердевший сосок катиной груди, он не целует, а болезненно кусает его; другая рука за секунды расправляется с ремнем и штанами, белья на нем нет. Катя внезапно сильно дергается, маленький кулак ударяет парня по голове, прямо в висок, вызывая легкую боль. Дернув головой во время удара, он почти откусывает ее сосок, все это время крепко держа его зубами. Катя громко кричит и пытается убрать тяжелое тело насильника. Тот рычит, хватает крепко за руки и бьет ими же и своими ее по лицу. Кровоподтеки и красные следы от ударов, разбитая до крови губа – это через минуту лицо Кати. Она перестает сопротивляться, пытается сжаться в комок от ударов и плачет. Член Ромашова торчит из расстегнутой ширинки; он рвет ее платье до самого конца, стаскивает и трусики. Теперь белое гладкое тело лежит перед ним на серой шерстяной ткани и разноцветных одеялах, как труп на выгоревшей земле. Она закрыла лицо руками и тихо плачет, длинно постанывая от издевательств. Ромашов расстегивает ненавистную вражескую форму, раздеваясь полностью. - Тише, Катенька… Тшшш. – он прикладывает палец к губам. Ложится на нее сверху, раздвигает ее податливые бедра, сгибает колени. - Теперь ты мне веришь, Катя? Это не я… - хриплый шепот сумасшедшего прямо ей в ухо. Уже влажная горячая головка его члена касается ее между ног, давит с силой и проникает в очень-очень узкий проход. Тело девушки сжимается как бы изнутри, но Ромашов не дает ей зажиматься. Оба чувствуют, как что-то влажное потекло между ними снизу. Это катенькина кровь. - Д-да… В-верю, в-верю, Миша… – она в первый раз в жизни, кажется, зовет его по имени. – Я тебе верю, не делай, не делай этого, пожалуйста… Пожалуйста… Последняя мольба уже звучит сквозь возобновившиеся слезы, когда он делает резкое движение вперед и назад. - Теперь ты мне веришь, Катенька. Ты мне веришь. Это не я, Катенька. Снова резкое движение. Ледяная рука Ромашова гладит и сжимает ее грудь с нежностью. - Не волнуйся, Катя, не бойся. Я все знаю, знаю, что ты его любишь… Ромашов продолжал шептать страшным голосом, как-будто выдавая тайну. - Знаю, что любишь его, а не меня. Но и меня полюбишь. Мы будем все вместе, Катя, Катенька… Мы останемся и будем вместе. Еще несколько неспешных движений бедрами и много-много резких дерганых. На улице все затихло, поэтому в гулком пустом подвале слышно, как хлюпает кровь и сперма между ног Катеньки при каждом движении Ромашова. Он замирает вскоре, тянется на левый бок, опускает длинную руку с длинными пальцами на пол и ищет там что-то. Катя лежит, почти не дыша и только тихо всхлипывает, изнасилованная, чувствуя боль внизу живота и во всем теле. Рука солдата нащупывает армейский мешок, открывает его, развязав тесемки. Внутри что-то тяжелое. Катя как в замедленной съемке поворачивает взгляд влево в тот момент, когда рука Ромашова поднимает за отросшие немного волосы голову Сани. Ослабевшая уже рука не может долго держать предмет на весу, поэтому кладет на подушку рядом с головой Кати. Ромашов открывает рот в широкой дикой улыбке. - Катенька, он тут был, когда мы… Он все знает. Но мы еще в лесу обо всем договорились. Он не злится на тебя, не плачь, тише. Я сказал ему тогда – знаешь, что это такое? Это пистолет. А это? Это нож. Я сейчас взмахну рукою. И проблемы больше не будет. Он – ха ха ха – начал кричать что-то, что я слабак, трус. Я был не в обиде. Но потом он сказал, что поэтому Катенька никогда тебя не любила. Потому что ты можешь только говорить, слова слова, а сделать дело не можешь. Поэтому она выбрала меня, а не тебя. «Ромашка, клянусь, что я ударю тебя этим костылем, если ты не уйдешь. Ты врешь, тебе слабо со мной кончить». Ха ха, представь? Но я не ушел. Просто некуда было идти… Я выстрелил ему в здоровую ногу. Потом в обе руки. Мы с ним говорили о тебе, знаешь? Он был уже более разговорчив, а дел не делал. Прямо как я раньше, да, ха ха ха? Катенька, я сказал ему, что я умею не только говорить – вот парадокс – но и дела делать. Я сказал, что не брошу его и мы спросим у тебя потом, кого ты выбираешь. Я взял нож и стал резать ему горло. К сожалению, так много крови сразу… Он перестал говорить. Но я смотрел, я смотрел в его глаза, Катя! И говорил ему, что я не трус, не слабак, не «Ромашка», что я могу быть как он… Я могу стать как он и тогда ты меня полюбишь, Катенька! Кажется, он мне поверил. Как и ты мне сейчас поверила! Катя, я стал как он, я стал даже лучше, потому что от моего друга Григорьева осталась только голова. Но я не трус, чтобы бросать друга в беде. Поэтому я взял его с собой. Это не я, я не убивал его. Он сам, сам, от потери крови. А теперь ты мне веришь. Теперь вы оба мне верите и знаете, что я совсем не Ромашка, я Ромашов. Ромашов. Ромашов… Так кого ты выберешь, Катенька? С окровавленной подушки на молодого парня смотрели две пары глаз – остекленевшие и заплывшие белым и два поразительно красивых глаза Катеньки Татариновой.