Вечная гостья.

Она приходила всегда, когда они ссорились. В шортах, сапогах, зимней куртке, грея замерзшие ладошки теплым дыханием, топая ногами, чтобы сбросить случайные хлопья снега, и улыбаясь. Но так, что хотелось плакать. Она приходила всегда, независимо от того, какая на улице стояла погода и сколько показывали часы. Не интересуясь, дома ли он. Просто приходила, дрожа всем телом и стараясь спрятать слезы за длинными розовыми волосами. Она приходила только к нему, потому что он жил в соседнем доме, в двух шагах. Потому что он пропускал ее в квартиру, заботливо усаживал на диван и приносил ее любимый теплый плед. Еще он готовил горячий какао, а в доме всегда держал кучу сладостей, которые ненавидел, но которые так сильно любила она. Приходя, она никогда не плакала и не жаловалась. Говорила о всякой незначительной чепухе, смеялась над его шутками, пила маленькими глотками горячее какао, согревая свои вечно холодные пальцы. Он стелил ей в гостиной на диване — она никогда не соглашалась спать в его комнате — и уходил, выключая свет. Этими ночами он практически не спал, слушая ее тихие приглушенные всхлипы, сжимая футболку в области сердца и бесконечно злясь на своего друга — ее парня. Он слушал, как она вставала посреди ночи, убирала постель и, тихонько заглянув к нему и бесшумно сказав спасибо, уходила. Всегда уходила. А потом снова возвращалась. Замерзшая, заплаканная и такая одинокая. Он не знал, догадывается ли Саске о ее походах к нему, и не думал об этом. Ему было как-то плевать на его мнение, которое всегда разнилось с его. Да и вообще для него до сих пор оставалась загадкой их странная дружба, появившаяся из ниоткуда и ведущая в никуда. Они просто встречались, временами, пили виски со льдом, а потом, когда состояние граничило с обмороком, покрывали грязью все свои проблемы, ругались, иногда дрались, а потом расходились. Но Суйгецу никогда не перечил. А она продолжала приходить. Разговоры их обычно вращались вокруг ничего. Бессмысленно брошенные дежурные фразы, обычные, никому не интересные вопросы, кивки, полуповороты и взгляды, отражающие все невысказанные слова и незаданные вопросы. Он так и не заметил, как влюбился, и не мог сказать, когда это началось. Да и кончится ли? — Когда же ты перестанешь быть гостьей? — привычная насмешка на губах, легкий наклон головы и умело сокрытая горечь, перекрывающая доступ кислорода. — Не знаю, — искренне. — Ведь я, — как нож по сердцу, — все равно люблю его, — горькая правда острее любого клинка. «Лучше бы ты рубанула мне по шее, Сакура», — еще одна бесполезная, глупая мысль. А он пытался забыться, чередуя женщин с алкоголем, иногда употребляя все вместе. Но что были эти жалкие попытки? Ведь он не мог просто так вырвать из груди самую важную часть человеческого организма и с садистской улыбкой растоптать ее, наблюдая, как мясо расплющивается по полу. Он не мог просто долбануться обо что-нибудь с такой силой, чтобы лишиться памяти и больше никогда не вспоминать о девушке по имени Харуно Сакура, больше никогда не видеть недодруга Учиха Саске и больше никогда, слышите, никогда не влюбляться. Потому что реальность — не сказка. Реальность — не сладкий пирог, а скорее протухшая банка с солеными огурцами и горой плесени. Тошнотворная. Один кусочек — и ты прибит к кровати с недельным расстройством желудка. А его пожирала безысходность, с аппетитом выедая все внутренности. Иногда ему хотелось все просто выблевать, залезть рукой и вычистить все нутро, избавиться от осточертелых эмоций, которые ломали всю его жизнь. Ему так хотелось кого-то ненавидеть, на кого-то сваливать все проблемы. Этим «кем-то» и стал Саске. Он начал страстно его ненавидеть. На их совместных пьянках он не упускал ни одного момента, чтобы расквасить эту самодовольную учиховскую рожу и задеть его ублюдистую сущность, от которой его воротило. Он ненавидел его так сильно, что просто не мог порвать все связи. И эта ненависть, закипающая каждый раз, когда в голове всплывало противное «Саске», стала его единственной отрадой, благодаря которой его воспаленный мозг все еще не свихнулся. — Случилось что-то хорошее? — насмешка, кривая ухмылка и яростно блестящие фиолетовые глаза. Брюнет удивленно изогнул бровь, продолжая неторопливо потягивать терпкий виски со льдом. — Сегодня ты выглядишь самодовольнее, чем обычно, а, значит, случилось что-то хорошее, — ответ на немой вопрос. Фирменная учиховская усмешка, сопровождаемая ледяным с долей презрения взглядом из-под полуопущенных ресниц: — Котенок выпускает свои коготки. И этого Суйгецу было достаточно, чтобы до скрипа сжать зубы и залпом опрокинуть стакан, заливая пылающий мозг алкоголем. Но, как известно, спирт — легковоспламеняющееся вещество. А она снова приходила с покрасневшими от мороза щеками, с нервно поблескивающими зелеными глазами и с грустной улыбкой на покусанных губах. Приходила и убивала одним только взглядом, раздирая в клочья все его существо. Садилась на тот же самый треклятый диван, запутывалась в чертовом пледе и улыбалась, мать вашу, улыбалась так, что ему хотелось взять базуку и размазать мозги Саске по стене в его же комнате. Точнее в их комнате. В той комнате, которую она делила с Учихой. Не с ним. А она замечала. Замечала его пылающий яростью взгляд, сжатые до побеления костяшек кулаки, напряженную спину. Видела, как играют на скулах желваки, как он прерывисто дышит сквозь стиснутые зубы. И, черт возьми, улыбалась! Сострадательно, понимающе, заботливо! Улыбалась! А ему хотелось рыдать… А потом снова уходила. Укрыв его одеялом, сказав какую-то непонятную чушь, проведя пальчиками по щеке. Уходила. Снова и снова. Раз за разом. Не хлопая дверью. Тихо. Не слышно. Иногда ему думалось, что она — всего лишь призрак, плод его больного воображения. Но реальность — не иллюзия, как не выкручивайся. Ты можешь хоть до посинения вдалбливать в собственное сознания уверения о том, что это просто бредня, которую породил твой воспалённый недруг, обитающий в голове и зовущийся Мозгом. Ты можешь отрицать, лгать себе, разражаться пламенными речами о том, что тебе все равно. Где она. С кем она. Кто она. Ты можешь делать это сколько угодно. Но, друг мой, реальность безжалостна. Она убийца со стажем. Закаленная в боях. И она никогда не отступает, сколько бы ты не молил, ни угрожал или ни ползал на коленях. Она здесь. Прямо перед тобой. В тебе и во всем вокруг. Поэтому терпи и продолжай влачить свое жалкое существование, слушая звук ее тихих шагов. Слабый скрип двери, чуть всколыхнувшаяся тьма светом из коридора. Ее силуэт. — Мне пора, — осторожный тон, нежно, но в тоже время безоговорочно. Еще один шаг к нему навстречу. Легкое касание: ее пальцы на его лбу. — Ты ведь понимаешь меня, Суйгецу? — всхлип. — Я ведь так люблю его… — дрожь. — Мне не вырваться. И не убежать, — безнадежность. И снова тьма. И разорванное на куски сердце. И блестящие слезы на побелевших щеках. И ненависть! Ненависть! Черт возьми! Ненависть! И чертова, проклятая, ненавистная любовь! А ему так хотелось взаимности. Хотя бы раз. Один жалкий разочек сжать ее в своих объятьях, зная, что она отвечает. Зная, что ее голова забита мыслями только о нем. Зная, что сейчас это нежное, маленькое и такое теплое создание с глазами цвета первой листвы принадлежит только ему одному. Один раз. Тщетно. Персональный совет от Ходзуки Суйгецу: не воображайте. Потому что эти видения перед сном, мечты — называйте, как хотите — еще одна ступень в пропасть безумия. Потому что так. Никогда. Не. Будет. Даже не пытайтесь. Лучше обрубить все на корню, пока «это» не пустило щупальца вам в душу, пока мозг не осознал: «Как же прекрасно мечтать…». Но для него было поздно. Он закрывал красные, с полопавшимися от перенапряжения сосудами глаза и воображал, как он держит ее маленькую холодную ладошку, как греет ее пальчики своим дыханием, как целует ее. Воображал их взаимность. И умирал с каждой новой секундой. А она все равно приходила… И уходила. Замкнутый круг. А для него пытка. Самый настоящий ад. Нет, не жизнь, что вы. Горький воздух и надежда досуществовать до их следующей встречи. И снова звонок в дверь. Его потухший взгляд, в котором появляются искорки слабой надежды: «А если…». Ненужное воспоминание о том, что в баре как раз стоит бутылка недопитого виски, наверное, им придется сегодня помочь друг другу. Поворот ручки. Скрип петель. Замерзшая. Дрожащая. Улыбающаяся. — Прости, уже поздно, — смущенный взгляд. — У тебя еще остался шоколад?.. Но все-таки, как иногда, чудесно умирать заживо. Любить и умирать.