Не всегда

Юре девятнадцать, и умирать чертовски не хочется. Он закусывает нижнюю губу, чтобы не заскулить, и прижимается щекой к спине Рогозиной. Ткань пальто грубая и влажная, пахнет терпким сигаретным дымом, а где-то глубже – закрыть глаза и вдохнуть – Эскадо «Desire me», сладкий с ноткой карамели – любимые матери. Он жадно втягивает носом воздух – единственный способ почувствовать мать рядом сейчас. Не в том месте, не в то время. Голос полковника сипит: - Отпустите мальчика… Но зачем им свидетель? Не в то время, не в том месте. Первый выстрел оглушает. Он вскрикивает и пытается отпрянуть – бесполезно. От неудобной позы и долгой неподвижности тело затекло и не слушается. В нос бьет запах крови и пороха. Он зажмуривается и отсчитывает удары собственного сердца. Один. Два. Три. Не в том месте и не в то время. Горло сдавливает сухость. Хочется взвыть. Суки, что же вы медлите?! - Чего тянешь, пацан понравился? Нет времени развлекаться, - рычит один из них. Двое. Юра все-таки открывает глаза. Он закончился. Пара долбанных секунд, и он труп. Матери ведь не позволят им заниматься. Им и Галей. Не должны. Отстранят. Вот черт. Надо было сказать про татуировку. Страх рассасывается за секунды до. Он смотрит прямо. - Вас найдут, ублюдки, - уверено произносит он. – Она вас найдет… - слова продираются сквозь глотку сами. – Найдет… - перед глазами красная пелена. Юра облизывает сухие губы, кривит их в ухмылке. – Мне только жаль, что я не увижу, как вы будете умолять о смерти… - он тянет связанные и отекшие руки к Гале. Кожа все еще теплая. Второго выстрела он уже не слышит.

***

Валентина не замечает, в какой момент мир становится черно-белым. Она открывает глаза, но не видит цветов. Монохром. Из зеркала в глаза смотрит пустота. Она опускает руки под струю ледяной воды и держит, пока кости не начинает ломить. Еще жива. Еще хоть что-то. По комнате гуляет ветер, на улице минус, с отоплением, как всегда, опоздали. Но женщина не замечает холода, она опускается в кресло, ведет ладонью по небрежно закинутой на спинку толстовке сына. Она помнит – та была красной, яркой, с изображением этой безумной «злобной птички», красной на красном. Круглов сказал: «Нас отстранили, - помолчав, добавил, чуть усмехнувшись: Неофициально – мы работаем. Валечка…» - он неуклюже сжимал ее плечо. В кабинете на всем отпечаток Рогозиной. И Антонова смотрела на дверь в ожидании, что сейчас та войдет, глянет на них, прищурится и слегка поведет бровью. В коридоре отголоски чужих шагов. Николай присел на стул напротив, сжал ее ледяные ладони в своих. «Валя…» - но оборвал слова и просто притянул к себе. Ткань пиджака гладкая и прохладная, в нос ударил острый древесный запах одеколона. Валентина прошептала: «Дай мне время». Николай прижимался щекой к ее макушке, гладил широкой ладонью между лопаток. «Столько сколько нужно, столько сколько нужно», - тихо повторял он. Она не знает, сколько ей нужно. Мысли слишком вязкие, а ноющая боль в сердце пока не позволяет ненависти разгореться. Пустота не сводит с ума – обволакивает, утягивает, Валентина принимает ее легко, как отсутствие красок. Она наполняет ее тягучим и резким ирландским фолк-роком из плейлиста Юры. Возводит преграду, надевая рубашку Гали, закатывает рукава и пьет водку из горла. Мало кто знал – из крепких напитков Рогозина признавала только ее – ледяную и тягучую. В стенном сейфе в спальне – шкатулка с общими драгоценностями, Макаров, коробка патронов и два завещания. Первым пригодилось Галино. Оружие личное, официальное, и его Валентина оставляет на месте, берет только украшения. В голове проясняется по щелчку. Пустота сменяется ненавистью – та выжигает внутренности – все четко и предельно ясно. Она давно со смертью на «ты», ей не нужно оружие, чтобы убить. Пистолет – это слишком просто, слишком легко. Когда она доберется до… Их смерть не будет простой или легкой. Надо подготовиться и просто ждать – ФЭС найдет быстрее, чем кто-либо. ФЭС всегда находит. А Тихонов – слабое звено – он позвонит сам. Вывалит информацию, не понимая, что делает, или наоборот, прекрасно понимая. Галя его икона. За нее, ради нее… Только сам он не сможет. Он не знает смерть так хорошо, как она. Еще боится. Иван действительно звонит, когда нападает на след. Всего двое суток. У Антоновой еще одна непочатая бутылка в запасе. Он судорожно шепчет в трубку: - Я знаю, кто заказчик, Валя, я знаю… вычислил и исполнителей… Она не отвечает, карябает имена в блокноте карандашом. Не благодарит, не просит придержать информацию. Он все сделает сам. Уже соучастник. И будет прикрывать ее до последнего. Валентине сорок два, и она не думала, что убивать будет так легко. Кровь черная на белом кафеле и на ее защитном костюме. Вместо глаз они видят пустоту под стеклами желтой маски. - Я знаю смерть очень хорошо, - сипло произносит она со зловещей улыбкой. Ей верят. Сколько вскрытий на ее счету? Сколько дел? Стоны и мольба не приносят удовлетворения. Ненависть все еще обжигает внутренности, когда она закрывает дверь в подвал, поднимается наверх и выходит на улицу. В воздухе лениво кружат снежинки. Дом принадлежит одному из них. Имена – бессмысленная информация. Просто очередные трупы. На отшибе опустевшего с осени дачного сообщества. Антонова натягивает на голову капюшон и прячет руки в карманы слишком объемной красной толстовки. И вглядывается в вырывающийся из металлической бочки огонь. Во внутреннем кармане три билета на выбор: поезд, самолет, автобус, три направления. Старый чихающий «Фольц» припаркован на другой стороне лесополосы. У Круглова не будет сомнений в ее виновности, но не будет и доказательств. «Всегда остаются следы», - часто повторяла Галя. - Не всегда, Галчонок… - она сжимает ключи от машины в кулаке. Огонь все еще пирует.