***
Он не утерпел: под каким-то предлогом выскочил из дома тем же вечером, с трудом нашел в своем районе работающий автомат, набрал еще раз особенный номер, услышал хрипловатый мужской голос, видимо, ее отца − и тут же дал отбой.***
Он звонил ей раз в неделю по выходным. Никогда не говорил ни слова. Она же произносила свое: «Я слушаю… Здравствуйте… Вы снова молчите?.. Ну хорошо, не отвечайте… А почему люди звонят и молчат?.. Я слушаю… Здравствуйте… Это снова вы?.. До свидания…» Интересно, размышлял он, почему она не догадается, что звонит ей кто-то из сверстников, всегда обращается на «вы», никогда не сердится, не раздражается? Другая бы уже послала куда подальше таких звонильщиков. А эта не только не бросает трубку, но и позволяет слушать свой…какой?.. он не мог найти слов, способных описать ее голос. Потом, много лет спустя, он начал их подбирать одно за другим: дивный, светлый, певучий, драгоценный, небесный… Потом. А тогда, в школе, он исподтишка наблюдал за ней, вечно окруженной одноклассниками и что-то им рассказывающей, но ни разу не решился подойти. Зато звонил. Молчал. Слушал. «Здравствуйте… Вы снова молчите?.. Ну хорошо, не отвечайте… А почему вы молчите? Интересно…» Ему тоже было интересно, что с ним происходит и для чего он звонит малознакомой девчонке из параллельного класса, не предпринимая никаких действий, чтобы поговорить с ней о чем-нибудь не по телефону или пригласить в кино. Но и самому себе он не отвечал.***
Он вспомнил. На лекции по органической химии, записывая длинную формулу − вспомнил две средние цифры ее номера. Семь лет прошло с того момента, как он набирал этот номер в последний раз. Столько событий, переездов, новых людей, бесконечные потоки информации — не удивительно, что даже такая отличная память, как у него, дала сбой. Нужно не забыть и проверить, правильно ли, сделал он мысленную пометку. Любопытно чисто экспериментально. Хотя не факт, что его ждет явное подтверждение: она могла перебраться на другую квартиру, уехать из города или, оставаясь на месте, сменить телефонный номер. И все же он позвонил по междугородке из ближайшего почтового отделения. Три длинных гудка, щелчок — и на него веет последней весной в родном городе, ароматами ранних цветов в прозрачном звонком воздухе. Это звучит ее голос — ничуть не изменившийся, хрустальный с серебром: — Я слушаю… Слушаю вас! Говорите! Вас не слышно! Память так удивительна, так непредсказуема… Надо же… Он повесил трубку на рычаг, поражаясь собственному радостному волнению. Какая глупость!***
Он позвонил ей вновь через полгода. Отметил в ее голосе ноты веселья, даже непривычной бесшабашности − как будто бы она была слегка пьяна. Это его озадачило, и спустя день или два он позвонил ей еще раз: убедился, что мелодия ее голоса осталась прежней, и успокоился. Ему было хорошо и спокойно почти год. И, заканчивая этот самый спокойный, самый легкий и, возможно, самый щедрый год в своей жизни, он позвонил ей из своей первой съемной квартиры. Прервал на половине строки текст, который печатал на машинке, придвинул поближе телефон. Гудков было непривычно много, он даже испытал иррациональную тревогу − хотя кто они такие друг другу в конце концов, чтобы так волноваться − но вот прозвучал ее голос, чуть запыхавшийся и при этом, как всегда, музыкальный, полный звонких и ясных переливов: − Слушаю! Алло! Кто это?.. Его молчание в тот миг − задохнувшееся, переполненное, вот-вот готовое пойти трещинами. И вдруг она воскликнула: − Это − ты? Почему ты молчишь? Я вчера… Он испуганно нажал на рычаг.***
Наступивший год был тяжелым и скорбным. Болел и умер его отец. Вокруг все менялось − к худу ли, к добру, неизвестно. Возникли проблемы с темой диссертации. Распался его первый брак − скоропалительный и недолгий, но оставивший по себе горькие, досадные переживания. О них он никому не рассказывал, с первой женой больше никогда не виделся и не без облегченного вздоха перевернул последний лист календаря. И позвонил ей уже в наступившем году. Услышал тот же волшебный, чистый и бесстрастный голос. «Все хорошо, − сказал он и себе, и — мысленно − ей: — Теперь все будет хорошо…».***
И в самом деле было хорошо. Было двадцать плодотворных, горячих, активных лет. Еще два брака, двое детей, две диссертации, два десятка стран, где пришлось побывать. Двадцать звонков, всегда зимних, в Новогодние или Рождественские праздники. Всегда легкое опасение, что она живет в другом месте, или у нее изменился номер, или теперь нет стационарного телефона, а лишь мобильный, который он вряд ли когда-то узнает. И всегда издалека, но так ясно и четко, будто совсем рядом, звучал ее голос: − Я слушаю… Алло! Вас не слышно, перезвоните, пожалуйста. И в нем, в этом голосе − не тронутые годами чистота, свежесть и умиротворенность.***
Три года он ей не звонил. Забывал. Было много работы, хлопот с устройством взрослых детей. И последний роман − он точно знал, что это уже в последний раз, больше он таких глупостей и такой роскоши себе не позволит − отнял много сил, времени и средств. Один раз он вспомнил о ней почему-то в Праге, попав под ливень. И даже хотел позвонить и, наконец, поговорить. Спросить, как она жила все это время, чем занималась, счастлива ли была… Впрочем, это последнее − не его дело. Но не позвонил. Назвал себя выжившим из ума романтиком и не позвонил.***
Он ярко, мучительно вспомнил о ней после скандала со старшей дочерью. В самом скандале не было ничего нового: вечные имущественные претензии второй жены перешли по наследству к их дочери. Он терпеливо переносил внутрисемейную вулканическую деятельность, в чем-то уступал, в чем-то отстаивал свои интересы − обычная жизнь… Но тут он вдруг осознал, как давно не слышал красивого голоса: кругом − визгливость, повышенные тона, или тусклое бормотание, или хрипотца и надтреснутость. Кое-как уладив разгоревшийся конфликт и даже напоив строптивую дочку чаем, он поспешил остаться один. Было лето. Летом он ей еще не звонил. Касался кнопок с цифрами дрожащим пальцем. Почему-то возникло тягостное предчувствие. Но после первого же гудка прозвучал ее голос: − Я слушаю вас!.. И этот голос был по-прежнему ясный, нежный, прозрачный, будто принадлежал очень юной девушке, которая не знала ни бед, ни любви. «Может быть, она их и не знала, − подумал он. − Может быть, ей повезло».