Три камеры

Мы сошлись на том, что всё было подстроено. Скримджером. Или Дамблдором. Или даже Волдемортом, несмотря на то, что он уже год как лежал в могиле. Сначала пришли за Снейпом. Этому-то, конечно, никто не удивился. «Допрос, - уверял нас директор, - обыкновенный допрос. У него же всё-таки есть метка». Я пожимал плечами, ожидая, когда же на допрос погонят нас всех. Гермиона испуганно прижимала ладошку ко рту, не особенно веря словам Дамблдора. Рон хмыкал, надеясь, что Снейпа с допроса так и не отпустят. Что ж, в тот раз прав был именно Рон. Он первым сообщил мне эту новость, залетев в дом на Гриммо с радостным криком «Снейп в Азкабане!», и он же первым начал писать прошения о том, чтоб Снейпа отпустили. Не знаю, почему: то ли совесть заела, то ли Гермиона. А может, Рон просто очень быстро повзрослел. Через месяц пришли за мной. Представительные люди в чёрных мантиях аккуратно постучались ко мне в дверь и, уже открывая, я представлял и почти слышал, как Дамблдор успокаивает Рона и Гермиону: «Обыкновенный допрос. Гарри же был в самой гуще событий. Он же герой. Ничего страшного». Ничего страшного – это пять дней в Министерстве. Потом ещё два дня непосредственно в аврорате. А потом – это я тоже очень живо представлял – Рон забегает в коттедж мистера и миссис Грейнджер и с выражением абсолютного отчаяния на лице кричит «Гарри в Азкабане!» *** Камера оказалась аккурат напротив камеры Снейпа. Проход узкий, решётка на всю стену. Я мог видеть всё, чем занимается ублюдок. Но и он, в свою очередь мог видеть всё, чем занимаюсь я. Я представлял себе это так: двухкомнатная квартира, принадлежащая государству. Мы снимаем каждый по комнате. И на чужую территорию не зайдёшь, и за свою можно не переживать. Но существовать мы можем исключительно вместе. Соседние камеры пусты. Вообще такое ощущение, что всё крыло какое-то вымершее. Никаких звуков, никакой человеческой речи, только дементоры иногда снуют мимо. Но какие-то они хиленькие, эти дементоры. Их и не замечаешь даже. Первую неделю у нас со Снейпом негласный бойкот. Я пытаюсь навесить на решётку изъеденную и протёртую грязную простыню, которую нашёл на соломе. Снейп сидит возле крана, облокотившись спиной о стену, и пьёт воду из алюминиевой кружки. Пьёт медленно и наблюдает за мной. Как только вода заканчивается, он набирает новую. Я бы подумал даже, что он свихнулся, но вся его поза буквально пропитана сдерживаемым сарказмом. Хорошо, что я не могу разглядеть выражение лица – очки отобрали. Простыня в очередной раз падает на пол, Снейп привычно хмыкает, я плюю на это дело и заваливаюсь на солому – мечтать. *** Через неделю приходит Дамблдор. Убеждает меня, что у меня лучшая камера, - зеркальное отражение камеры Снейпа, директор. Что кормить меня будут хорошо, - один раз в день зелёной жижей непонятного происхождения. Что он лично приложит все усилия, чтобы я как можно скорее отсюда вышел, - а лучше вынесли, ногами вперёд, как же. Я улыбаюсь и молчу. Он говорит: «Ты же понимаешь, Гарри. Им надо убедиться, ты же победил Того-Кого-Нельзя-Называть. Магия нестабильна. Надо обезопасить население», я слышу сплошное бла-бла-бла. Всё и так ясно, директор. Можете не утруждать себя. Я молчу. Полчаса назад на моём месте сидел Снейп и тоже наверняка молчал. Мы с ним в одной лодке, а с Дамблдором по разные стороны баррикад. Не дело добропорядочным волшебникам якшаться с преступниками, заключёнными в Азкабане. Я всё так же молчу. Напоследок Дамблдор говорит, что навестит меня, как только дело сдвинется с мёртвой точки, что уже, наверно, в следующем месяце. Я улыбаюсь и киваю, говорить не хочется. *** - Он больше не придёт, - заявляет Снейп, как только мы остаёмся одни. Между нами две решётки и полтора метра прохода. - Я догадался, - смеюсь я. - Ну, если даже для Вас это было очевидно, - тянет Снейп, - то старый интриган совсем потерял хватку. Я начинаю подумывать, что плохо старался с простынёй и что должен предпринять ещё одну попытку, но тут Снейп начинает смеяться. И это у него так тихо и заразительно получается, что я тоже смеюсь. Со стороны, наверно, похоже на истерику двух сумасшедших. А ведь всего неделя прошла. То ли ещё будет. *** В снейповской камере, помимо всех прочих радостей жизни – отсыревшей соломы, протекающего крана, грязного толчка, - был ещё и череп. - Остался в наследие от предыдущего хозяина этого уютного обиталища, - мрачно пошутил Снейп, демонстрируя мне его. По вечерам профессор читал черепу стихи. Я несанкционированно подслушивал. У Снейпа к стихам настоящий талант – с его-то голосом! До костей пробирает, до мурашек, до трупного окоченения. Мне это всё напоминает Гамлета. Но у профессора, разумеется, получается лучше. Хотя с другой стороны, я никогда не видел живого Гамлета, чтобы сравнить. Я заснул под душещипательную историю про Мэри, которой все завидовали. *** Мы буравили друг друга взглядами с самого утра. Уселись у самых решёток и принялись рассматривать друг друга. У Снейпа, конечно, получалось лучше, он-то не был очкариком без очков. Сидели мы долго, потому что делать всё равно было нечего. Этакая медитация, средоточение внимания на сокамернике, ускоренное обучение йоге, специальный тюремный курс. Даже мне с моим не слишком уж хорошим зрением удалось разглядеть, что лицо у него осунулось, щёки впали, волосы стали походить на изъеденную мочалу. - Дерьмово выглядите, профессор, - заключил я. - Дерьмово выглядите, Поттер, - передразнил он и беззлобно усмехнулся. Вот что-что, а голос у этого мерзавца не изменится никогда. Всё такой же бархатный и манящий, как на первом курсе. Не то что бы я помнил, каким был его голос на первом курсе, но руку могу дать на отсечение: таким же. Я вцепился в решётку пальцами, обхватил надёжный металл ладонью и сжал, что есть сил. Чувства совсем атрофировались. Всего две недели. Только две недели, а я уже совсем разваливаюсь. Я был спокоен и, пожалуй, даже собран. В этот момент меня заботили только две мысли: как Сириус продержался здесь двенадцать лет и что таится под потрепанной рваной мантией профессора. Тюрьма тюрьмой, а мантию эту ему почему-то позволили оставить. Она – жестокое напоминание нам двоим о том, что геройствовать опасно, что режимы выбирают не солдаты и что победителей не судят. Победителей – это их, а не нас. Мы, как ни посмотри, пешки. - Снейп, - тихо зову я. Профессор отрывается от созерцания моих грязных босых ног и мычит в ответ. - А Вы песни знаете? – спрашиваю я и тут же поражаюсь своей наглости. Это же мать его Снейп! Будь мы хоть на виселице, если я нарушу субординацию, он прикончит меня раньше, чем петля. А сейчас я её практически нарушил. Ещё самую малость, и начну ему тыкать. Уж он-то найдёт способ пришить меня через эти две решётки – как пить дать. Кстати, неплохой вариант на случай, если находиться здесь станет уж совсем невмоготу. Снейп долго молчит, а потом заунывно затягивает «Favorite Things». Я подхватываю, как только до меня доходит, что он это по-настоящему. *** - Ты здесь уже почти два месяца, - вздыхаю я на исходе двадцатого дня, подслеповато щурясь на мужчину в соседней камере. Тыканий Снейп не замечает уже четыре дня подряд. Скорее закономерность, чем случайность. – И я подумал… Ну… Ты, конечно не так уж и молод… - его ноздри опасно раздуваются и это могу без труда заметить даже я. – Я имею ввиду, у тебя нет таких уж сильных потребностей в Этом, - я делаю многозначительную паузу, договаривать как-то неохота. Он фыркает: - Ты про секс, Поттер? Отвернись к стенке и дрочи, сколько тебе влезет. Подсматривать я не собираюсь. - Мне здесь… никак. Проблемы с «Этим» у меня начались ещё на прошлой неделе. В смысле, я нормальный половозрелый парень и проблем у меня никогда не было. Всегда есть ванна старост, или душ в раздевалке, или на худой конец кровать с пологом. Но это же Азкабан! В смысле: я сижу в сырой и холодной камере, а в камере напротив сидит Снейп. И даже если ему плевать, что я здесь тискаю свой член, я-то знаю, что он рядом. Стоит мне закрыть глаза, выхватываю его ровное дыхание. Стоит их открыть, натыкаюсь взглядом на замшелую стену. Я уже пробовал ночами, когда профессор засыпал. Дёргал член замёрзшей рукой пару раз, но дальше как-то не складывалось. Чуть он повернётся во сне, мне кажется, меня поймали на чём-то омерзительном. Чуть зашуршит солома под моей спиной, я сразу же боюсь, что это его разбудит. Ну и стены. Стены давят невообразимо. Через пару лет в таких стенах станешь импотентом. - Подойди, - вдруг подаёт голос Снейп и сам располагается у своей решётки, удобно подмяв под себя ноги. Я подчиняюсь. Собственно, смысла сопротивляться я и не вижу. У него такой вид, как будто он придумал развлечение. Поразвлекаться я сейчас не против. Я подхожу, но сесть не успеваю. - Разденься, - командует он. - Что? - Раздевайся, - устало вздыхает зельевар. – Поттер, я знаю, что делаю. Просто подчиняйся мне, и сбросишь своё напряжение. А что Поттер-то? Поттер почти месяц как сидит в Азкабане. У Поттера в перспективах или пожизненное, или смертная казнь – это если реально смотреть на вещи. Если фантазировать, то примчится добрый Дамблдор и выпустит бедного Поттера. Но Поттер не такой уж и дурак, и с фантазией у героя плохо: никак не получается вообразить Дамблдора, восседающего на белом коне и несущегося на помощь несчастному Гарри. Так что терять Поттеру нечего. Я пожимаю плечами. Стягиваю с себя серую робу и немного робко смотрю на Снейпа. Если повезёт, то он не обсмеёт меня. А если и не повезёт, то насмешек его хотя бы никто не услышит. Но Снейп не смеётся. Снейп рассматривает. Это смущает и даже пугает. Но я же мать его герой войны, так что упрямо вздёргиваю подбородок и гляжу на него в ответ. - Покажи мне свой член, Гарри, - мурлычет Снейп, и интонации его голоса так одуряющее действуют, что я хоть и не понимаю, чего конкретно от меня хотят, беру пенис в руку и немного приподнимаю его, вроде как демонстрируя зельевару. - Хорошо, - кивает профессор, - сожми свои соски. Сильно, Поттер, сожми их сильно, не халтурь. И потяни вперёд. Я с неохотой отпускаю член и сжимаю соски. Готов поклясться, что секунду назад этот самый член был вялый и безжизненный, но сейчас он быстро наливается кровью и увеличивается в размерах. Честно: это невероятно. У меня такого не получалось с тех пор, как я здесь. - Не отвлекайся, Поттер, - одёргивает меня Снейп, его лицо бесстрастно, но глаза следят за мной строго, - потяни соски вперёд. Я сжимаю пальцы чуть сильнее и тяну вперёд. Это немного болезненно, но почему-то ужасно приятно. - Отпусти, - негромко выдыхает Снейп. Я отпускаю. Соски, оказывается, тоже умеют стоять. Этого я за свои семнадцать лет ещё не знал. У женщин, конечно, да, это ясное дело. Но неужто у мужиков так же? - Сожми свои соски ещё раз, - властно говорит мастер, наблюдая за моим лицом. – Сожми сильнее, покрути, почувствуй боль. Я с упоением бросаюсь выполнять команду. Я тискаю себя так, как будто это обеспечит мне как минимум амнистию. И да, теперь это уже не болезненно, а больно. Но мне действительно нравится. - Потяни и отпусти, - слышу я приятный голос. Будь моя воля, я бы поиграл с собой ещё немного, но мне так хочется подчиняться. Снейп, похоже, действительно знает, что делает. - А теперь, Гарри, оближи свои пальцы, - требует зельевар. - Но ведь это же… - пробую было возразить я, но натыкаюсь на снейповский взгляд. Да будь у меня зрение в два раза хуже, я бы всё равно не решился с ним спорить. Я тяну руку ко рту. - Сперва открой рот пошире, - командует мастер, я подчиняюсь. – Пошире, Поттер, посмотри на меня и скажи «а». В самом деле, это ужасно глупо. И я чувствую беспощадное смущение, но возражать всё ещё не отваживаюсь. И хотя мне всё это кажется несуразным, мой член стоит так, что им можно заколачивать гвозди. - Теперь высунь язык и положи в рот три пальца, - кивает зельевар беспристрастно, - подвигай ими, хорошенько их оближи. Я пытаюсь всё сделать правильно, я пихаю пальцы так глубоко, как только могу, я посасываю их, облизываю, когда я вынимаю их и раздвигаю, между ними повисают ниточки слюны. Я смотрю на это то ли с отвращением, то ли с восхищением, и заталкиваю их обратно в рот. - Ладно, - подытоживает Снейп, - повернись боком и вставь в свой зад один палец. Наверно, у меня очень красноречивый взгляд. - Ты подчиняешься мне, Поттер, - выплёвывает Снейп ядовито, и притворно ласково добавляет, - не так ли? - Так, - выдыхаю я, вставляя в себя палец и тут же начиная двигать им. Мне не неприятно. И не больно. Мне как-то даже хорошо. Мысли отключаются, телу становится жарко, и член дрожит от нетерпения. - Встань на колени, - приказывает Снейп. Я опускаюсь аккуратно, но с радостью. Мне уже очевидно, что ноги скоро перестанут меня держать. С коленей падать будет не так больно. - Ещё один палец, - с улыбкой произносит зельевар. – И можешь приласкать свой член. Приласкать! Как же! Едва я дотрагиваюсь до него, как сперма вырывается из меня жаркими толчками, я совершенно перестаю себя осознавать, и только слабо двигаю пальцами внутри себя. Меня накрывает с такой силой, что я приваливаюсь плечом к холодным прутьям и даже не замечаю этого. Меня трясёт, я хриплю, потому что стонать не получается, и жмурю глаза. Ладно, он снял моё напряжение. Это было круто. *** Я привожу себя в порядок, изгибаясь перед краном с тонкой струйкой холодной воды, и укладываюсь на солому. Засыпаю я уже после того, как Снейп глухо стонет сквозь прикушенную губу. Стало быть, и с себя он тоже снял напряжение. Нетрудно догадаться, кого он себе в это время представлял. И почему-то мне нравится, что он дрочил на меня. *** - Так уж вышло, - добавляет Гермиона, печально рассматривая меня из-под длинных тёмных ресниц. Вид у неё цветущий: шёки покрыты румянцем, глаза горят, только губы немножко потрескались. Её камера рядом с камерой Снейпа. Если она подойдёт к самому краю, то я без труда могу её видеть. Волосы собраны в пучок, а роба выглядит совсем ещё новой. И не скажешь, что она в тюрьме. По виду она как будто в санатории какого-нибудь строгого режима. Если опустить условности, то так оно и есть: будет изучать с нами азы медитации, камерную философию и английскую поэзию. Поэзию, ясно, со Снейпом. - А я Вам всегда говорил, мисс Грейнджер, что не нужно быть такой выскочкой. Даже Поттеру понятно, что Вы здесь из-за того, что слишком умны. - Вот как, - обиженно хмыкает Гермиона. Ну, теперь я, по крайней мере, знаю, из-за чего её сюда упекли. Двадцать восьмой день. Вчера мы как раз исчерпали все темы для разговора. В общем-то, Гермиона сейчас чертовски кстати. Я прижимаюсь к решётке лбом и улыбаюсь. Мне действительно весело: если сюда посадить всех, с кем я учился в Хогвартсе и если порой открывать камеры, то местечко это будет очень даже милым. По крайней мере, здесь светло, хоть окна и под самым потолком. - Поттер, - зовёт меня Снейп, и я вскидываю на него блестящий взгляд, - передайте мисс Грейнджер, что я не хотел ранить её чувства. Я могу видеть и полное брезгливости лицо Снейпа, и удивлённые глаза Гермионы, недоверчиво глядящие на меня. Занятное зрелище. - Герми, профессор не хотел тебя обидеть. Скорее уж это можно считать комплиментом с его стороны, - подмигиваю я ей. Выглядит она шокированной. - Ну ты и скажешь, Поттер: комплимент! Просто не хочу портить отношения с… - Снейп подбирает нужное слово, делая в воздухе неопределённый жест рукой. Задача не из лёгких: сокамерниками нас назвать нельзя, а друзьями по несчастью – у него язык не повернётся. Можно считать, что зельевар завис. Я мягко улыбаюсь Гермионе, пока он не видит, и та со вздохом спасает ситуацию: - Я поняла, профессор. *** Через четыре дня они уже неплохо спелись. Читают стихи друг другу и игнорируют меня. Видеть друг друга они не могут, зато могут слышать. Подходят к общей стенке и разговаривают прямо в неё. И поют дуэтом. А я ревную. Не знаю, кого к кому ревную сильнее, но мне жутко неприятно наблюдать за всем этим. Вечером тридцать пятого дня я дожидаюсь, когда Гермиона пропадёт из моей видимости, и с невозмутимым видом подваливаю к решётке. - Профессор, - говорю я достаточно тихо, чтобы казалось, что я не хочу, чтобы Миона услышала нас, и достаточно громко, чтобы она всё-таки услышала, - профессор, подойди. При ней я ещё не фамильярничал. Но сейчас я хочу показать: между нами кое-что есть, что-то вроде доморощенной тайны или чего-то такого. Снейп подходит к решётке сразу же и заинтересованно рассматривает меня. Уже догадывается, ублюдок, но всё равно спрашивает: - Что такое? - Я хочу, - выдыхаю я одними губами и цепляюсь за прутья замёрзшими пальцами. Чтобы сомнений не оставалось, опускаю взгляд вниз и дёргаю бёдрами вперёд. Снейп красноречиво бросает взгляд на соседнюю камеру. Я пожимаю плечами. Ничего ведь не поделаешь – хочу и всё тут. - Раздевайся, Гарри, - усмехается он. Моя игра ему явно по вкусу: глаза у него горят, губы кривятся в ядовитой улыбке, и голос точно как у меня – громкий ровно до той степени, чтобы казалось, что говорит он это только для меня. Из камеры Гермионы ни звука. Мы оба знаем, что она прислушивается, это как будто витает в воздухе. Я снимаю робу и прижимаюсь грудью к решётке. - Как скажешь, профессор, - говорю я. Он рассматривает меня с интересом. Я провожу руками по бокам, раздвигаю ягодицы, оглаживаю себя по ним, переступаю с ноги на ногу от нетерпения и чуть приоткрываю рот. Я уже возбуждён. Возбуждён от одной только мысли, что сейчас я веду себя на удивление отвратительно. При любых других обстоятельствах мне было бы стыдно. Но я уже месяц в этой яме: на толчок хожу у него на глазах и слышу, как ссыт Миона в соседней камере. Ни хрена мне сейчас не стыдно, мне весело. Если уж и прикончат меня завтра, то я хотя б не буду ни о чём жалеть. - Сделай это снова, - ласково произносит Снейп. – Раздвинь свою задницу снова. Только сначала повернись ко мне спиной и встань на колени. «Это классная игра, - думаю я, подчиняясь. – Наслаждайся». Для пущей убедительности я прижимаюсь щекой к полу и смотрю на камеру Гермионы. Мне видно только её угол. Конечно, сама её обитательница прячется в глубине и испуганно прижимает ладошку ко рту. - Почему ты ещё не облизал пальцы? – спрашивает Снейп, пока я старательно раздвигаю перед ним ноги. Я торопливо тянусь рукой ко рту и чавкаю гораздо более шумно, чем мог бы. Моя цель – сделать всё очень мокрым. И сделать это как можно громче. Я не дожидаюсь его команды: я вставляю в себя сразу два пальца и шиплю от боли. - Вот что бывает с непослушными мальчиками, - констатирует профессор. – Раз уж так любишь трудности, продолжай. Наверно, он всё же издевается надо мной. Совсем немного, но издевается. Это заставляет меня чувствовать себя каким-то грязным. Но меня это мало заботит, пока он смотрит на меня. Как по мне, быть грязным – это здорово. Весело и необременительно. Сплошные плюсы. Я трахаю себя двумя пальцами. Снейп указывает мне «быстрее», «медленнее», остановись». Я всё исполняю. Это мне тоже нравится. Необходимость думать отпадает. Когда я кончаю, в уголке Гермиониной камеры появляется сама девушка. Она сидит на коленях и смотрит на меня со смесью ужаса и восторга на лице. Я кончаю так сильно, что готов потерять сознание. И готов разнести все стены здесь. И удивляюсь, как моя стихийная магия всё ещё не вышла на свободу. - Гарри, - говорит профессор своим будничным тоном, - она смотрела? - Да, - выдыхаю я, глядя Гермионе в глаза, - она смотрела. - Молодец, - отвечает Снейп. И лично мне непонятно, кого из нас всех он имеет в виду. *** На тридцать восьмой день наша маленькая игра повторяется снова. - Да, - отвечаю я на вопрос зельевара и добавляю почти спокойно, - она тоже дрочила. Вместе со мной. Гермиона улыбается мне заговорчески, устало и счастливо. Она лежит спиной на полу, её голова запрокинута, глаза цепко держат мой взгляд. От пола до уголка рта натянута ниточка слюны. Ох, как же эта чертовка мотала головой, когда в кровь кусала губы, удерживая стоны. Снейп смотрит на меня непонимающе. Я улыбаюсь Гермионе в ответ. Вот тебе и заучка-Грейнджер. Грёбаный Азкабан. *** Всё происходит на сорок девятый день. У нас уже дружная семейка сложилась Снейп-Грейнджер-Поттер. А тут раз, и переворот. К власти приходит Артур Уизли и мощные силы оппозиции. Все участники Ордена Феникса освобождены. Ремус Люпин, Сириус Блек, Фред и Джордж Уизли, которые сидели в других помещениях. Ну и мы трое тоже. *** На Гриммо я успеваю только почистить зубы, наложить косметические чары и надеть парадную мантию, как меня утаскивают на вручение Ордена Мерлина. Я стою на сцене, и зал передо мной расплывается. Очки мне так и не вернули. Впрочем, я уже как-то даже и привык без них. Я немного хмурюсь, выслушивая хвалебную речь в свою честь, бегаю взглядом по залу, не пытаясь, в общем-то, никого разглядеть, и неожиданно вижу Снейпа. Снейпа я узнаю сразу же и без труда. И я знаю, что он смотрит на меня. И я, стало быть, тоже на него смотрю. Даже когда мне на мантию нацепляют тот самый орден – мой взгляд прикован к глазам Снейпа. Ему-то хорошо, ему этот орден выдали три минуты назад. Я в этот момент счастливо наслаждался тыквенным соком и выслушивал восторженные возгласы Рона. На профессора я не смотрел. А потом под шквал аплодисментов меня вытянули на сцену. - Скажи пару слов, Гарри, - мягко улыбается Дамблдор. Дамблдор при любом режиме сможет не только выжить, но и оказаться у власти, без него политическая система магической Британии была бы какой-то неполной. Он стоит передо мной и поправляет орден у меня на груди. А я гляжу на Снейпа. И ни черта не могу с собой поделать. - Спасибо, - говорю я. Ничего умнее в голову не приходит. На негнущихся ногах я ухожу со сцены и направляюсь к зельевару. Дамблдор просит благодарную публику извинить меня, потому что я только из Азкабана. С корабля на бал, так сказать. А я в это время хватаю Снейпа за руку всего на секунду. И он мне шепчет в самое ухо: - За мной, Поттер. Думаю, это звучит действительно глупо, но я привык ему подчиняться. В конечном счёте, мы выходим к каминным сетям и переносимся в дом на тупике Прядильщиков. Похоже, это и есть тот самый обветшалый дом профессора. Здесь сыро и холодно. Абсолютное запустение. Паутина по углам. Толстый слой пыли даже на полу. Замызганные кресла. Книжные шкафы с огромными фолиантами. И кресло у камина. Несмотря на всё это, дом пропитан каким-то странным уютом. Сложно было бы пытаться это объяснить. Я отчётливо понимаю, что будет сейчас. Я отхожу от Снейпа на два шага и снимаю свою мантию, новую парадную мантию с орденом Мерлина. Она падает прямо в пыль. Под мантией у меня, конечно, ничего нет. Хорошо, хоть носки успел надеть. Снейп ублюдочно усмехается. Я обвиваю горячими руками его шею. Он кладёт ладони мне на задницу. Совершенное совпадение форм. Никакой неловкости. Мы оба хотели этого что-то около месяца. И мы оба были уверены, что это желание останется неудовлетворённым. Профессор достаёт из кармана баночку. Я понимаю всё сразу же. Ему и говорить ничего не нужно. Я хватаюсь за пыльную спинку кресла, становлюсь на него коленями и прогибаю спину. Ни в какое сравнение. Его пальцы длиннее, чем мои. И ещё он, конечно, гораздо более умелый. И ещё у него есть смазка, это, оказывается, тоже существенно. Северус Снейп растягивает меня аккуратно, но отнюдь не ласково. Я пытаюсь расставить ноги так широко, как позволяют мне подлокотники кресла. По честному: я буквально сгораю от нетерпения. В камере я готов был полжизни отдать за то, чтобы он прикоснулся ко мне. И вот сейчас здесь мне это кажется по меньшей мере невероятным. Я даже никаких усилий не прикладывал, а он тяжело дышит сзади и размазывает гель по моей заднице. - Снейп, вставляй уже, - хриплю я. Терпеть дольше невозможно. Он мне нужен сейчас, как никто другой. Или я сойду с ума. Странно, что ещё не сошёл. – Снейп, пожалуйста. Он шуршит мантией, расстёгивает какие-то застёжки, что-то опускает, гладит мои ягодицы скользкими руками и резко толкается в меня своим большим длинным членом. И мне чертовски больно поначалу, но затем неожиданно становится чертовски хорошо. И я как будто балансирую между болью и удовольствием, пока он медленно размеренно двигается внутри меня. Я того и гляди сорвусь. Я не замечаю, как начинаю стонать в голос, как выкрикиваю что-то бессвязное. Я даже не знаю, как долго это длится. Просто он трахает меня, а я ловлю с этого кайф. Он накрывает мой член своей ладонью, сильно сжимает его и проводит пару раз по всей длине. Я точно знаю, что извиваюсь в его руках, как самая популярная проститутка из борделя на Косом переулке. И это заставляет меня чувствовать себя ещё прекраснее. Безусловно, позор – самая заманчивая из всех человеческих эмоций. Мы кончаем одновременно. Я ору его имя, раздирая глотку, а он изливается во мне, шипя сквозь прикушенную губу. В ванну он несёт меня на руках. Под ржавой холодной водой я чувствую себя счастливейшим человеком на свете. Хороший секс всегда здорово поднимал мне настроение. *** Мы не разговариваем до вечера. Апатично убираем дом, расставляем всё по местам, исследуем шкафы на наличие боггартов. Уже темно, когда до меня начинает доходить, что напрашиваться остаться на ночь было бы неприлично. Я подхожу к камину, беру горсть дымолётного порошка и слышу голос Снейпа: - Ты куда? - На Гриммо, - пожимаю я плечами. Уж не на банкет же мне возвращаться в самом деле. - За вещами? – спрашивает Снейп. - За вещами, - соглашаюсь я. Ответить сейчас по-другому было бы как-то совсем уж неправильно. *** Лондон не так и идеален. Здесь хватает несправедливости и нищеты. Тут бараки стоят и вокруг них в поношенных плащиках бегают голодные дети. Детство Северуса Снейпа, наверно, проходило когда-то так же. Некрасивый и грязный он убегал из этого уютного дома, чтобы не слышать вечную ругань родителей. Он приучался не доверять людям, чтобы не испытывать боли и надёжно защищал своё сердце от любви, чтобы никогда не повторять ошибок матери. В конечном счёте, зельевар совершил немало своих собственных ошибок. И за них настрадался вряд ли меньше, чем его мать когда-то. Но хоть орден Мерлина получил. Неисповедимы пути Господни. Может, это действительно было подстроено, и мы неслучайно оказались в Азкабане в камерах напротив. Может, так и планировалось закончить эту войну. Без героев, без особенных смертоубийств и без самой войны как таковой. Я даже так думаю, может, оно и было бы верно. Вот только никто не ожидал, что оппозиция окажется так сильна, и что добродушный мягкий Артур Уизли вдруг отважится возглавить её и захватить министерство. А может, у меня паранойя и ничего подстроено не было. Это было бы неудивительно. *** Но теперь я живу в домике в тупике Прядильщиков. В этом доме кухня, гостиная, ванна и спальня. Одинокая спальня на втором этаже. И ещё кладовка. И подвал. Не коттедж, а трёхкомнатная квартира. У нас маленький садик, в котором Снейп выращивает маранду и зверобой. И крыша у нас течёт, не смотря на все бытовые чары, которыми она нашпигована. И ещё тараканы. Это ж, чёрт его дери, шестнадцатый век! Тараканы в доме! А в ванной даже пауки. Снейп совершенно не умеет готовить, его тосты вечно подгорают, а яичница получается сырой. Так что завтраки делаю я. Перед тем, как убегаю на работу второсортным курьеришкой в отделе по сохранению секретности. Снейп работает на дому: варит зелья в своём подвале и продаёт их аптекам и магазинам, и министерству тоже, и аврорату. У профессора большая клиентская база. Наши ордена сиротливо пылятся в серванте между хрустальными салатницами, оставшимися ещё со свадьбы многострадальной Эйлин Принц. *** Раз в два месяца или около того к нам приходит Гермиона. Она чинно разувается, проходит на кухню, сама варит себе кофе, рассматривает нас, будто бы мы диковинные экспонаты в кунсткамере, и подолгу вздыхает, делая маленькие глотки. Она тоже работает в министерстве, начальником отдела по правам магических существ. Ну, у неё всегда была деловая хватка. И поэтому она искренне не понимает нас двоих. Но она церемонно допивает кофе и поднимается по скрипучей лестнице. Я послушно плетусь за ней. Снейп приходит чуть позже с какими-то зельями и мазями. А потом мы трахаем её на жёсткой двуспальной постели вдвоём. Бывает, трахаем часами. Бывает, она теряет сознание во время секса. Тогда мы продолжаем трахать её, пока она не очнётся. Это чистой воды взаимовыручка. С утра мы с Гермионой отправляемся в министерство через камин, а Снейп отсыпается до вечера, пока я не приду и не поцелую его. *** Никто никогда не догадается, что же там произошло между нами в этих трёх азкабанских камерах. Я бы тоже сейчас не отважился сказать наверняка. Но когда я покупаю замороженную курицу в дешёвеньком магловском супермаркете, а потом иду под противным моросящим дождём и размышляю, что сейчас буду готовить ужин для ублюдочного зельевара, мне кажется, что, возможно, именно в той клетке площадью три на пять, я и научился любить.