О вредных привычках

Рё ненавидел дорамы Окуры. Сюжеты, роли, пафосные фразочки, спецэффекты — не так важно. Бесконечно длящиеся съемки — да, бесило, но не так, как… Больше всего Рё ненавидел его коллег по съемкам. Женщин. Ненавидел эти их актёрские поцелуи, то, как Окуру сводили с каждой, как пресса крутилась вокруг них. Как он проводил с кем-то дни съёмок, общался с этим кем-то, а он точно знал, что Окура общался с коллегами и за кадром, ведь это Окура. Болтливая натура. Свободный человек. Свободный ли? Рё задумался, можно ли назвать их отношения свободными. Когда-то давно он переспал с кем-то другим, даже не по пьяни, просто прочитав пару сплетен о «новых отношениях Окуры Тадаёши», потеряв от этого голову. Пытался найти в незнакомой девушке те знакомые черты. Похожий цвет волос? Нет, другой. Может губы? Не то. Вон та родинка? Совсем не похожа. Отвратительно. Когда на следующую ночь Рё крепко держал руку засыпающего Окуры, он захлёбывался горечью в горле. Виной и странной болью от того, как легко Окура впустил его обратно. Паршиво. — Таччон, я даже…- посмотрев на закрытые глаза младшего, — Даже не помню её имени. Окура почему-то шмыгнул носом и, руша надежды Рё на то, что уснул и ничего не услышал, тихо-тихо ответил: — Но моё-то ты помнишь. Рё так и не понял, почему он плакал той ночью. Сжимая подрагивающую руку. Сейчас Рё подумал, что свобода приходит и уходит. Прямо как он сам. Паршиво. — Они снова хотят фотосессию нам с тобой. Я тоже… — Опять? То есть… — Что значит «опять»? — удивленно в трубку. — Ну, как-то, я не об этом. — Ты не хочешь? — Нет, просто, это, — Рё ненавидел то, как он повторял бессмысленные слова-паразиты не в силах остановиться. — Что? — Как-то, не, я не говорю, что… — Слушай, если не хочешь, — не скрывая выливающуюся обиду, — Я не заставляю. Рё подумал, что пора бы уже собраться и сказать что-нибудь. Что-нибудь внятное, что-нибудь без «как-то». А то… — Делай, что хочешь, с каких это пор я решаю, сниматься тебе или… — Таччон, — резко, подождав, пока словесный поток закончится. — Ну что? — Когда уже съемки, Таччон? — усмешка. Когда Окура забрал сигарету изо рта Рё, последний вздрогнул и был готов к приговору, но вместо ожидаемого «хватит дымить», Рё услышал шумный вдох. Окура затянулся. — Ты что? — Рё попытался забрать сигарету, — Выбрось! — Ещё чего, — прямой взгляд. — Ты понимаешь, что делаешь? — Не трёхлетний. — Ты всегда ненавидел… — Я тут подумал, если я буду курить тоже, то тебе достанется меньше. Рё замер. Не смог сдержать улыбки. — Говнюк. — Рё, да я просто снимаюсь с ней! Засунь свою ревность подальше. — Какую нахер ревность? — Хочешь сказать, ты сейчас не ревнуешь? — Ревнуют только идиоты. — Ты идиот, Рё. — Вот и иди уже к Мару, он ждёт. — Вообще-то я с Ясу собирался… — Ну к Ясу, к Мару, идите к чёрту все трое. — Рё! — А, точно, ещё всех, с кем ты «просто снимаешься» прихватите. — Ты меня вообще слышал? Я никогда не думал о них, как о… Звонок завершён. — … Как о тебе, Рё. Но для Рё самое время напиться. И это случилось снова. Клуб, алкоголь, много алкоголя, ещё больше алкоголя. Неизвестная девушка, неизвестный дешёвый отель в полночь. Зато известная горечь во всём теле, спутанные мысли, ища что-то похожее на… — Таччон, — Рё топтался у порога, всматриваясь в темноту квартиры. Неуверенный, имеет ли он теперь право входить. Окура с облегчением выдохнул, глядя на Рё, пропадавшего где-то всю ночь и вот так внезапно стоящего у порога, но тут же нахмурился, почувствовав запах перегара и… — С кем ты был? — Не с тобой, — легко. Чувствовать себя ублюдком. Окура напрягся сильнее, хотел что-то сказать, но, видимо, не нашёл слов. Кивнул и пошёл вглубь квартиры, так и оставив Рё на пороге. Но и не прогоняя. Рё охватывало непривычное, давно забытое давящее чувство, словно ему больше сюда нельзя. — Таччон? — немного потоптался и шагнул внутрь, — Прости за вторжение. На эти слова обычно не отвечают в самом прямом смысле, но… — Прощаю, — Рё вздрогнул от голоса в паре шагов от него и непонимающе моргнул в темноту: — Что? Всхлип носом в ответ. Окура прошаркал в ванную комнату и вышел только тогда, когда Рё решился лечь в кровать. — Почему ты не спал? — прошептал старший, глядя на часы, которые показывали только пять утра. — Привычка одна, — тихо. — Какая? — Рё никогда раньше не замечал никаких привычек во сне Окуры. — Засыпать с тобой, — ещё тише. Рё тихо чертыхнулся. Чувствовать себя ублюдком. — Прости, — едва нашёл голос сказать это. — Я говорил. — Что? Сегодня Рё не понимал слов Окуры. — Я говорил, прощаю. Сегодня Рё чувствовал себя ублюдком. Когда Окура взял в руки пачку сигарет Рё, тот грозно зыркнул на него и забрал коробок: — Ты опять? — А тебе жалко? — сдвинул брови и упрямо надул губы. — Мне тебя жалко, придурок. — Но ты тоже… — Я плевал, что я тоже! Ты рехнулся? Думал, я позволю тебе так просто дышать этим дерьмом? — А ты? — Себя мне хватило, — помял упаковку в ладони. — Как — хватило? — Вот так, — разжал пальцы над мусорным ведром. Окура удивленно хлопнул глазами, взглядом проследив за упавшим в урну коробком, а на губах появилась едва заметная улыбка. Рё подумал, что ради этой улыбки он мог бы не только не «дышать этим дерьмом». Ради этой улыбки, он мог бы просто не дышать. Рё махнул головой, отгоняя приторно-ванильные мысли, разбавляя их своим сиплым: — Ненавижу тебя. Не ожидая, что от этих слов улыбка Окуры станет только шире: — Я тебя больше. Когда Рё наблюдал за спиной Окуры, играющего на барабанах, он думал, что, наверное, Окура и был его самой вредной привычкой. Хоть и не такой раздражающей, как подозрение и ревность, но ещё более неконтролируемой, чем слова-паразиты. Более приятной и менее вредной, чем алкоголь. Рука по привычке потянулась за коробком сигарет, но Рё выдернул её из кармана, следя за мышцами на спине, каждую родинку которой он мог отличить от другой. Он думал, Окура — как сигаретный дым. Такой же плавный и спокойный, обволакивает всё вокруг, незаметно смешиваясь с кислородом, становясь потребностью жизни. Только вызывает большую зависимость, проникает не только в легкие, но и в разум, во всё тело до каждой клетки. В душу. Он думал, Окура — привычка хуже, чем курение. Только вот Окуру бросать он не собирался.