Крик

Кажется, он кричал. Потому что фуджитоид вздрагивает, роняя датапад из металлических манипуляторов, и взгляд его холодной зелёной оптики, казалось бы, не умеющей что-то выражать, смотрит удивлённо и ошарашенно. Лео сидит где-то там, в углу, на коленях, пытаясь сосредоточиться и издали наблюдая за восхищёнными друзьями и братьями, которые утонули в тщетных попытках откреститься от того, что произошло недавно. Или давно? Сколько времени прошло? Час, десять, сутки, неделя? Почему-то Лео не знает даже примерно. Или не понимает. Скорее не понимает. Потому что как-то в одночасье у него в душе рухнуло всё, пошатнулось мирозданье, исчезла многолетняя опора, стёрлись мотивы и цели. Просто этого больше нет, это забрали. Без веской причины, просто махнули рукой, дескать, не будем заморачиваться, и просто всё уничтожим. Кажется, он кричал. Потому что холодный металл касается плеча, потому что Ханикат понимающе стучит по панцирю, говоря что-то на запредельно низком уровне громкости голоса, потому что семья вдалеке восхищённо глядит в бесконечный космос, туда, во Вселенную. Только Лео на неё смотреть не может, никогда не сможет. Его мир, его Вселенная, его самое дорогое место, его самые дорогие сердцу существа исчезли. Навсегда. И не только они. Семь миллиардов, что были убиты эгоизмом одно-единственного психопата. И Леонардо с ними, тоже там остался, где-то там умер. Но всё ещё братьев не бросил, всё ещё тут. Не с Отцом, которому поклялся спасти положение. Не с Карай, которую обещался спасти и защитить. Не со Шреддером, которого клятвенно заверил в том, что отомстит. А с братьями. Здесь, во Вселенной. Живой. Кажется, он до сих пор кричит. Лео чувствует, как глотку режет и жжёт изнутри, как душу раздирает на части, как голос срывается и как из глаз невольно брызжут слёзы. Только звука почему-то нет. Ни единого. Лишь какая-то слабая улыбка, едва сравнимая с тем, что было тогда, дома, на Земле. И голос с фальшивой уверенностью в давно проигранное «завтра». Леонардо ведь лидер, нельзя. Нельзя давать слабину. Он знает, нельзя. Но его оглушает собственный крик. Истошный, мучающий, надрывный. И слышит его только он. Только он один во всей этой Вселенной. Кажется, он кричит. В голос, ночью — или днём? Здесь нет Солнца, это совсем чужая система, — в одиночестве. И всё равно почему-то никто не слышит. Никто, кроме профессора, который снова касается сталью руки и понимающе что-то шепчет, позволяя лидеру беззвучно кричать. Потому что фуджитоид слышит. Слышит крик того, кто потерял всё. Слышит крик сильного, не сумевшего защитить то, что было дорого. Беззвучный крик потерявшего место в этом мире существа. - Ты кричишь, — тихо и незаметно для счастливых остальных, играющих рядом, — сквозь улыбку. И Лео кивает, вспоминая ту ночь или день, или вовсе утро. Уже далёкое, почти забытое. - Но я слышу. И хочу помочь. Леонардо улыбается. И — фуджитоид слышит, где-то там, глубоко в душе, навзрыд плача от облегчения, — прикрывает глаза. - В конце концов, ты ведь всего лишь несмышлёный ребёнок, которому нужна сторонняя помощь. «Делай, как знаешь» — бросая это через плечо, Леонардо удаляется к братьям и друзьям. На дрожащих ногах.