True Love

      Россия в одиночестве стоял в небольшой гостиной, пытаясь привести мысли в порядок. Последний год был бесконечно запутанным для него. Он потерял человека в кандалах, которого любил много лет, но приобрел презираемого им врага в постели. Все это казалось вихрем эмоций, криков боли и стонов наслаждения. Естественно, Россия вел себя холодно и отстраненно. Это было бы опасно, дать знать Пруссии, точнее, Восточной Германии, насколько глубоки на самом деле были его чувства. Россия мог делать вид, что это всего лишь похоть, но он знал: это были чувства, прошедшие многие века.       Вздохнув, Брагинский попытался выкинуть мысли из головы и принялся наматывать круги по комнате, хотя его длинные шаги делали эти круги очень маленькими. Затем он подошел к окну и раскрыл одну из драпировок. Снаружи было темно, солнце уже село, оставив после себя лишь красное свечение на самом краю горизонта. Россия потерял счет времени, не догадываясь, что уже довольно поздно. Его сознание настолько сосредоточилось на приближающейся встрече, что он не имел возможности проверить время. Теперь, когда он понял, что его концентрация обходится ему чувством времени, он взглянул на часы. С замиранием сердца он осознал, что больше ждать не придется.       Дверь на другой стороне комнаты распахнулась, и Пруссия вошел внутрь. In walks the villain of this tale, the door closing silent behind you       Альбинос прекрасно выглядел, учитывая, через сколько он прошел после окончания войны. Пустота все еще проглядывалась в его глазах — напоминание о голоде и пытках. Новая серая форма Восточной Германии идеально ему походила. Россия установил ту форму, в которой, по его мнению, Пруссия смотрелся неотразимо. Но, в этот момент, он пожалел о своем решении. В бликах света, исходивших от тусклых ламп, серый, казалось, превратился в черный; форма стала похожа на эсэсовскую, которую Пруссия носил, когда предал Россию. Старый гнев снова закипел в его крови. Было слишком тяжело сохранять контроль. Война кончилась, и Пруссия понес наказание за совершенные грехи. Россия должен был сохранить в себе свои чувства, это было необходимо, чтобы Байльшмидт считал его бесчувственным манипулятором. Только так он мог сохранить контроль над ним. С этой целью он прямо смотрел на вошедшего с легкой улыбкой, мягко расположившейся на его губах. I smile and offer you something to drink.       На столе уже стояли бутылка и пара бокалов. Естественно, это была водка. Подходящий по ситуации напиток, распространенный и крепкий, идеальный в случаях, когда так много было погребено на поверхности. Что важнее, это заставляло Россию чувствовать себя комфортнее. Все это принадлежало ему: и напиток, и человек, сидящий рядом с ним на диване, закинув ногу на ногу.        — Много времени прошло, Гил. Вот, выпей. Расскажи, как идут дела в Берлине? — произнес русский, протягивая ему стакан с водкой. Лицо альбиноса осветилось, и он ухмыльнулся. In hopes that a taste will remind you.       Выражение его лица, поза и игра света на форме вернули воспоминания о другой встрече, произошедшей более десяти лет назад. Россия полностью доверял и верил во все, как ребенок. Возможно, это и сделало его безумным. Альбинос лгал красиво, используя правильные слова, позволяющие ему играть на чувствах русского. That poison tastes better with grenadine, that deceit's always lovely with lime.       Байльшмидт потянулся за предложенным напитком, сокращая небольшое пространство между ними. Его пальцы коснулись кожи на руке России, когда он забирал стакан с водкой. Касание было мягким и волнующим настолько, что заставило стаю мурашек пробежать по коже русского. Но его сознание все еще цеплялось за другую ситуацию другого времени. Он думал о том, как впервые коснулся рукой его лица. Это был их первый романтический контакт, но все это было ложью. Россия продолжал поддерживать этот контакт до момента, когда Пруссия наставил на него пистолет. That bitterness can be so sweet, when it is served in the right place and at the right time.       Боль предательства снова выплыла стайкой пузырьков на поверхность, как это происходило каждый раз, с тех пор, как он стал контролировать Восточную Германию. Он обратил свое внимание обратно к настоящему, или, по крайней мере, попытался. Пруссия все еще смотрел на него глазами, полными чего-то очень похожего на привязанность. Но Россия не доверял эмоциям, его уже вводили в заблуждение фальшивым восхищением.       Альбинос сделал глоток, прежде чем ответить на вопрос:        — Как пожелаешь, Иван. Америка принял идею, что разделение между Востоком и Западом является постоянным. Мой брат, кажется, не разделяет эту мысль.       Россия слышал его слова, но они не имели для него значения. Он уже знал эти новости и спросил просто так.        — И что ты думаешь об этом? — красные глаза сузились, словно пытаясь обдумать вопрос. Россия видел, как тщательно страна измеряет свой ответ, прежде чем ответить:        — В смысле?       Хоть он знал, что вопрос был совершенно понятным, Россия уточнил:        — Какого это, быть постоянно разделенным со своим братом-капиталистом? Быть моим навсегда?       Пруссия сделал еще глоток и, наклонившись вперед, твердо и уверенно ответил:        — Я бы ничего не хотел менять. Я верю в силу нашей идеологии.       Русский хотел бы знать, насколько это являлось правдой, хотя звучало очень убедительно. Он решил, что часть этого была результатом промывки мозгов, а часть— страха.       Он вновь посмотрел на Пруссию и с надуманной улыбкой произнес:        — Что ж, давай выпьем за нашу возможную победу. And we'll toast to a lifetime of happiness       В полной тишине они прильнули к стаканам. Это был первый раз, когда Россия выпивал во время разговора, но алкоголь поддерживал его меньше, чем он ожидал. Он заметил, что альбинос раздвинул ноги и немного наклонился вперед, посылая тонкий намек на свои скрытые желания. Россия понимал, что он должен быть счастлив из-за этих знаков похоти и преданности, но не мог избавиться от желания иметь чего-то большего, чего-то глубже этого. Но также он боялся, что его чувства будут использованы против него, как это случилось раньше.       Он мягко положил руку на бедро альбиноса, теплота его кожи чувствовалась даже через слои одежды. Жест выражал возможность, а не уверенность. Пруссия придвинулся ближе, тем самым отвечая на прикосновение.        — Мы не единственные коммунистические страны, имеющие роман, знаешь ли, — произнес он с беззлобной издевкой.       Россия знал, о ком говорил Пруссия: он не был полностью равнодушен к отношениям других стран. Он продолжил, передразнивая его тон:        — Польша и Литва, кажется, наслаждаются обществом друг друга.        — Я всегда думал, Литва предпочитает парней, — с легким смехом отозвался альбинос.       Резкие остроумные комментарии были именно тем, что Россия всегда любил в пруссе, эту беспечную надменность. Он со смехом ответил, двигая руку выше по бедру страны:        — Ты жесток, Гил. And we'll catch up on mutual friends. Yes, we'll laugh with good cheer and not mention that we're just a means to each of our ends.       Они находились слишком близко друг к другу, Пруссия пристально смотрел в фиолетовые глаза России.        — Я думал, это то, что тебе нравится во мне, — произнес он с дразнящей улыбкой на губах. Россия почувствовал мороз, пробежавший по коже из-за тона его заявления. Он видел похоть в движениях альбиноса. Залпом допив свой почти нетронутый стакан водки и поставив его на стол, он положил свободную руку на щеку Пруссии. Если бы он полностью расслабился, Россия сломался бы и открыл Пруссии всю правду о том, как быстро сейчас бьется сердце в его груди. Его волнения об этих отношениях и страх быть обманутым снова испарились в чистом порыве эмоций.       Отчаянное, безрассудное чувство поднималось на поверхность, но Россия пытался сделать все, чтобы подавить его.        — Это правда. Я скучал по тебе эти дни, Гил, — ровным голос ответил он. Он не собирался добавлять последнюю часть, но это все равно вырвалось само. Это была правда. Брагинский отправил альбиноса обратно в Восточную Германию на несколько дней, чтобы официально установить коммунистический режим. Однако, он обнаружил, что скучает по теплому телу в его постели. And by midnight you'll be so convinced that all of our time apart was some mistake       —Я тоже скучал, — ответил Пруссия. Он сделал паузу и мягко добавил, — господин.       И без того трепещущее сердце русского ускорило свое биение, потому что в ответе прозвучало слово, которое Россия приучал его использовать. Этот знак преданности и любви Брагинский не мог игнорировать. Это была последняя капля— он сократил расстояние между ними, наконец соединяя их губы. Он обвил свои руки вокруг Пруссии, чувствуя всю отзывчивость его тела. I'll hold you, my love, and never let go. I'll hold you, my love, and never tire.       Прижавшийся к нему теплый Пруссия— это было тем, чего он так хотел. Россия все еще привыкал к мысли о том, что он может свободно целовать человека, который всегда был таким недостижимым. В этом было что-то невероятное. Чтобы взять инициативу, он сильнее прижался языком к его языку. Вкус был не таким, каким он ожидал его почувствовать, когда фантазировал об альбиносе. Поцелуй был мягче и слаще, чем он представлял. Углубляя поцелуй, он почувствовал, как Пруссия перемещается на его колени. Вес его тела странно успокаивал. Они приостановили поцелуй, чтобы восстановить дыхание. I'll hold you, my love, by the throat. I'll hold you, my love, over the fire.       Он посмотрел в эти рубиновые глаза и непроизвольно вспомнил момент из прошлого. Вспомнил те же глаза, насмехающиеся над ним из Ленинграда. Ярость нахлынула снова. Он положил руку на бледную кожу на его шее. Одной рукой он мог бы закончить жизнь Пруссии. Но однажды он уже пытался. Он психологически был неспособен сделать это, даже в разгаре битвы, даже когда раны от войны еще не зажили. Поэтому он принялся нежно ласкать его шею, спускаясь к незастегнутому воротнику. Обе руки альбиноса лежали на плечах России, крепко прижимая его к себе.       Естественно, он позволял русскому доминировать, поэтому терпеливо ждал, когда Россия расстегнет последнюю пуговицу на его форме, открывая себе доступ к фарфоровой груди. Когда верхняя часть формы была полностью открыта, Брагинский аккуратно схватил розовый сосок. Он знал, что грудь Пруссии была чувствительнее, чем у других людей. Он немного повернул сосок, и этого было достаточно, чтобы вызвать хриплый стон. Внутреннего мазохиста Пруссии было легко заставить трепетать от боли. Стон был прекрасно беспомощен и покорен. Россия наблюдал, как разгоряченное тело на нем реагировало на ласки, выгибая спину и закусывая нижнюю губу. Его дыхание стало частым и прерывистым. Россия наклонился еще ближе, лишь сантиметр разделял их губы. So breathe with me, love; only love will work now       Внезапно в полуприкрытых кровавых глазах появился блеск. Без предупреждения Пруссия взял инициативу на себя и припал губами к его рту. Битва языков снова продолжилась, Россия позволял ему думать на мгновения, что он одерживает победу. Смелость альбиноса забавляла его, это было клеймом страны-завоевателя. Не отрываясь от его губ, русский обратил внимание на ловкие бледные руки альбиноса, притягивающие его за шею и зарывающиеся в пепельные волосы. Хватка была сильной, почти собственнической, будто Пруссия требовал Россию полностью, как Россия требовал его. Hold onto my love like it was stolen       Альбинос прервал поцелуй только чтобы хрипло прошептать:        — Я скучал по твоим прикосновениям, Ваня.       Вместо ответа, Россия вновь припал к его губам. Его страсть, наконец, освободилась, и он мог делать все, что ему заблагорассудится; все, что он давно хотел сделать. Он крепче прижал к себе Пруссию. Одной рукой альбинос расстегнул пуговицы на рубашке русского. Расстегнув ее до конца, Пруссия отстранился, Россия заинтриговался его действиями.       Вначале он был сосредоточен на их встрече, но сейчас происходило что-то в разы интереснее. Пруссия ухмыльнулся и принялся целовать его шею, спускаясь ниже. Из-за мягких поцелуев и прижимающихся к нему бедер Пруссии, кровь русского буквально кипела. Но, будучи во власти немца, в нем пробудились насильственные желания. Он подумал о нацистах, порочных людях, практически полностью разрушивших Европу. Его чувства— гнев, перемешанный с желанием— привели его к желанию доминировать. Он может контролировать, он может доказать, что выиграл. I burn with your love like I was Burkinau       Желание доминировать одолело чувства России: у него не было выбора, кроме как действовать. Он схватил альбиноса и перевернул, нависая над ним. Его руки дрожали, когда он стягивал с себя штаны. Втягивая Пруссию в поцелуй и проглатывая его возражения по поводу смены позы, он избавился от штанов немца. Он провел руками по алебастровой коже и поставил ноги по обе стороны от его талии. Пруссия таял под прикосновениями русского, становясь более гибким. I'll conquer your love like you were Poland       Россия знал о чувствительности шеи альбиноса, поэтому воспользовался этим. Он оторвался от поцелуя и принялся целовать его белоснежную шею. Россия мог почувствовать бисеринки пота на коже Пруссии. Между стонами и вздохами альбинос смог произнести только «Прекрати дразнить меня!». Но он не мог командовать, находясь в таком положении. Россия был нетерпелив, но ему хотелось продлить момент.       Он хотел наблюдать такого Пруссию вечно, поэтому не позволял себе торопиться. Он наклонился ближе и прошептал на ухо:        — И что это было, мой питомец?       Русский провел рукой по внутренней стороне его бедра, вызывая у него дрожь.       Пруссия попытался снова:        — Просто сделай это. Просто возьми меня.       Это все еще звучало, как приказ, но теперь уже было достаточно. Настолько мягко, насколько он мог, со страстью и желанием насилия в венах, он вошел в него. Он знал, насколько больно без подготовки, но это было частью плана. Здесь не могло быть мягких прикосновений. I'll act on my love like Pontius Pilate       Альбинос прогнулся и застонал, упираясь грудью в Россию. Брагинский почувствовал биение сердца напротив его собственного. Два биения идеально дополняли друг друга, будто они зависили от заданного Россией темпа. Он начал медленно двигаться, заставляя альбиноса стонать и дрожать под ним, но не смог сдержаться и ускорил движения. Он знал: чтобы заставить немца кончить, ему достаточно взбудоражить мазохистскую сторону Пруссии, поэтому он, дразня, захватил его сосок губами, а затем впился зубами в нежную кожу, чувствуя привкус крови на языке. I'll give you my love like I was Brutus       Этого и еще двух или трех толчков было достаточно, чтобы Пруссия кончил, а следом за ним и Россия. Не желая принимать, что это конец, Россия не вышел из него. Он чувствовал волны тепла, исходящие от белоснежной кожи. Сама кожа блестела от пота, грудь альбиноса вздымалась от глубоких вдохов. Россия смутно подумал, что он находился в похожем состоянии. Он чувствовал слипшиеся от пота волосы, падающие на лоб. I'll radiate love like Three Mile Island       Не контролируя себя, Россия выдохнул:        — Я люблю тебя, Гил.       Как только он произнес эти слова, ему тут же захотелось вернуть их обратно. Но встретившись с Пруссией взглядом, он увидел его красные глаза, полные нечитаемых эмоций. Альбинос с улыбкой, почти ухмыляясь, ответил:        — Я тоже тебя люблю. Думал, ты знаешь.       Его слова зажгли что-то в груди русского, что-то теплое и приятное. Он не думал, что любовь возвращается теплым свечением. Совершенно искренняя улыбка появилась на его губах. Он ничего не сказал; вместо этого, он наклонился, соединяя их губы. I'll prove my love like I was Judas.