*
— Я не гей.
Говорит он Хосоку, когда тот аккуратно сплетает их пальцы, пока морская вода омывает их ноги. «Ну, конечно», — думает Хосок. — «Не гей». В его мире всегда существовало лишь два важных пункта: танцы и Пак Чимин. Пак-гребаный-Чимин. С их первого знакомства в начальной школе. Сколько требуется времени человеку для того, чтобы окончательно и бесповоротно влюбиться? Год, шесть месяцев? Хосоку хватило три секунды с улыбки. В его памяти вырисовывается детский образ пухлощёкого маленького озорного пацанёнка, который никогда ни в чем не знал меры. Смутился в первый раз, когда им было по семь лет: Кан-сонсенним, их многоуважаемый классный руководитель, просил называть имя самого важного человека каждого ученика. Чимин был невысоким, пухленьким, несуразным и очень маленьким 7-летним мальчиком, но его смущенный и брошенный почти на шепоте ответ "Хосок-хён" стало чем-то невероятно большим. Размером с космос или вселенную. И сделало маленького Чимина самым важным и большим человеком в маленьком мире Хосока. Он поцеловал его впервые на пьяной вечеринке у Юнги, когда им было по 18. В стельку набухавшийся Чимин был беззащитен и не соображал совсем, а Хосоку в первый раз снесло башню. И он поцеловал. Смачно, страстно, как только возможно. И уснул после на его плече. Наутро он красиво и изящно лгал о том, что ни с кем Чимин не переспал и ничего такого не произошло за пьяную ночь, разве что Юнги-хён перебрал с алкоголем и бегал голым по крыше коттеджа (ну, с кем не бывает). А ещё мы целовались, думает Хосок, но слова съедает, когда Чимин сладко растягивает губы в ласковой улыбке и тихо говорит: "спасибо, хён". Не за что, думает Хосок, а потом пропадает внутри. Потому что Чимина любить очень хорошо и больно.*
Ветер шумно гуляет по волнам, ударяя Чимину в лицо. Хосок не сдерживается: запускает пальцы ему в волосы и притягивает к себе. Чимин охает, глаза прикрывает, а сам тянется за поцелуем. И они целуются. Как будто в последний раз, как в самых грустных книгах. — Я не гей, не гей. В перерывах, на выдохе шепчет он, но целуется со всей возможной страстностью, сжимая ладошками майку Хосока на груди. «Но тебе же нравится», — думает Хосок. — «И мне, чёрт подери, так нравится, так нравится, так нравится». — Ты нравишься. — Я знаю, хён. Я знаю. Подставляя шею под хосоковы тёплые губы. Потому что, кажется, идёт дождь.*
У Чимина в голове горит красная кнопка и орёт сирена, когда он врёт Джину (соседу по комнате), что "да-да, Хосок-хёну требуется помощь с корпоративной работой, а я в этом шарю". А на выходе он бросает "не жди, сегодня переночую у него", а потом всё — тотальный пиздец, вулканический взрыв, погиб Помпеи. Хосок очень нежный сам по себе человек. Особенно сейчас, когда стягивает с Чимина надоедливый свитер через голову, целуя ярёмную впадину и плечи. Они смотрят минуту внимательно друг другу в глаза. Близко-близко, да так, что дышать почти нечем. У Хосока в глазах океаны нежности плещут, это настолько ярко выражается, что Чимин замирает на пару секунд и отводит взгляд в сторону. Слишком красиво, думает Чимин, он такого не заслужил. Глупый такой Пак Чимин. Всегда отталкивал, никогда взаимностью не отвечал, часто обижал. Но делай так всегда, ещё, постоянно, пожалуйста — говорит он про себя, когда Хосок притягивает его к себе и снова целует, подминая под себя. Чимину неловко. Хочется провалиться сквозь землю, когда он лежит голый, а Хосок скользит губами по внутренней стороне бёдер и раздвигает ему колени. Чимин стискивает зубы — ни единого стона. Жмурит глаза и краснеет, как 13-летняя девочка. Он не хочет себя таким показывать сейчас, он хочет Хосоку понравиться. И долго сдерживается, сильнее стискивая зубы и закрывая ладошками рот. Но когда Хосок берёт в рот, у того просто система "сдерживайся, ты же мужик!" даёт сбой, и он издаёт первый протяжный стон, который отпечатается Хосоку в памяти навсегда. Оказывается, что когда он стонет, то тональность его голоса становится выше обычного. И Хосок матерится, потому что тормоза отказывают окончательно, Чимина хочется нестерпимо и по-блядски сейчас. Он растягивает его неумело, целует за ухом, шепчет невнятности (Чимин правда не понимает), смазано проводит губами по щёкам и не затыкает рот поцелуем. Когда он двигается, Чимин скользит пятками по простыне и дёргается в его руках. Боль накрывает по полной, но Хосок рядом, он целует и одновременно толкается вперед, и Чимин орёт. Оттолкнуть просто не может. Слёзы сами наворачиваются, он не хочет плакать, но боль, ебаная боль. Хосок шепчет: — Потерпи, Чиминни. И Чимин мысленно соглашается — потерплю. Перед глазами вдруг пробегает целая жизнь: вот Хосоку 8 лет и он дарит его первую игрушечную машинку Чимину в свой же день рождения. Пак слишком маленький и глупый, чтобы отказаться, а Хосок, видимо, слишком зависимый; вот Хосоку уже 15, а Чимину — 14, и он дарит Чимину свой велосипед, потому что семья Пак считала, что нечего тратиться на такую ерунду, как велосипед; вот Хосоку 19, и он впервые говорит Чимину, что любит, а Чимин слишком вредный, чтобы ответить тем же; я не гей, я не гей — ежедневные повествования, чтобы задеть сильнее. В глазах назойливо начинает щипать. Чимин уже по-настоящему плачет, совсем забыв о физической боли. Он обхватывает ногами хосокову талию, а руками притягивает его за шею и целует глубоко-глубоко, чтобы с головой уйти в оргазм. Когда Хосок доводит его до разрядки, рвано выдыхая, Чимин стонет ему в шею. Последнее движение рукой и всё — схождение планет, звёзды взрываются, глаза распахиваются, а воздух кончается. Хосок кончает следом за ним, выдыхая уже тому в приоткрытый рот. Хосок записывает в памяти своеобразную аудиозапись.*
— Я солгал тебе. Говорит резко. Чимин поднимает голову с его груди и смотрит потерянно тому в глаза. Хосок смотрит в потолок. — По поводу? — Не помнишь? Чимин сжимает сидя одеяло в руках, натягивая до груди и, уставившись в пол, растерянно перебирает кладовку воспоминаний, но не может ничего понять. Ему страшно. Страшно услышать: "Не знаю, что ты себе там понавнушал, но я тебя просто трахнул". Разговор, кажется, плавно переходит именно в это русло. У Чимина дёргаются губы, он заикается, потому что сейчас, кажется, дамбу вот-вот рванёт, и водопады солёных капель сползут по щёкам. — Ты чего? — удивляется Хосок, накрывая ладонями его щёки. — Дай угадаю: ты проспорил с кем-то на "развести на секс", верно? — Чимин, мы целовались, — холодно отвечает Хосок. Чимин поднимает взгляд, смотрит непонимающе, но глаза красные. — У Юнги-хёна на вечеринке. Я тебе солгал. Мы целовались. Ты был пьян, я — нет, вот и воспользовался моментом. Чимин сглатывает, слёзы всё же застилают глаза. Ему стыдно перед ним. Потому что у Хосока — большое сердце, а у Чимина слишком маленький мозг был, чтобы что-то понять. Он утыкается куда-то ему в плечо и громко плачет, а Хосок обнимает в ответ так утешающе, в его объятиях так тепло, что Чимин заталкивает своё занудство и капризы куда подальше. Говорит: — Я тебя люблю. Очень-очень люблю. И Хосоку хватает. Большего не надо. Он ждал этих слов столько лет, что сейчас, когда он плачет, уткнувшись тому в плечо, вся подаренная любовь кажется ничем по сравнению с той любовью, новой волной, которая накрывает его в этот момент. Внутри нас тепло, а снаружи начинается ливень. Целуются снова. Теплее. Нежнее.До самого утра.