Нечестная игра

Соло любил трахать Илью, когда у того были скованы руки за спиной. Как только щелкали наручники, Илья сразу затихал, вся его бешеная агрессия, которой не было выхода – никуда не уходила, спрессовывалась еще больше. Он только глазами сверкал, и, кажется – расстегни наручники – сразу потянется к горлу, выпуская джина из бутылки, впадая в неконтролируемую ярость. Но на самом деле это обман, контролировать бешеный русский себя умел. В первый раз, в тот самый, первый, недосекс, сразу после успешно завершенного задания в Турции, когда сидели в номере, пили, внезапно – много пили, Габи срубило, и Илья ляпнул, то ли нарочно, то ли хотел зацепить – ты так смотришь, ковбой, что я всерьез начинаю беспокоиться. Не добавил – за свой тыл – но в насмешливо приподнятой брови, чуть-чуть, на миллиметр, что для русского означало тонны сарказма и иронии – все читалось легко, тем более Соло на самом деле думал как раз об этом. Как бы завалить русского на ближайшую горизонтальную поверхность, а тут он вдруг сам – говорит об этом, и, что? Насмехается? Охренеть. Но Соло не подал виду, скопировал вздернутую бровь у напарника, спросил беспечно: – О чем? Русский не поддался, наверное, он думал, что так изысканно шутит: – Все такие извращенцы у дяди Сэма? Нет, серьезно, ковбой. Вокруг столько приятных девиц, а ты раздеваешь меня взглядом и думаешь, я настолько туп, что не замечаю. Он бы трепался дальше, этот тупой, толстокожий русский, но Соло внезапно разозлился. Потому что – да, он думал, что русский настолько туп, ну ладно, не туп – невежествен в этом вопросе, что у Соло есть невозбранная возможность трахать напарника глазами сколько вздумается, и ничего за это не будет, а тут его поймали с поличным, да еще насмехаются. Не то, что бы зло насмехаются, так поддразнивают, наверное, это обстоятельство все-таки в башке отложилось, потому что он тогда Илью отпустил. Когда Соло опомнился, увидев себя на русском, как, интересно, завалил, нереально же, но видать, Илья хорошо расслабился и нападения не ожидал. Он там дергался внизу, в пол-силы, хыхыкал в пол, и продолжал, сука, издеваться: – Ковбой, ты не охуел? Я не твоя лошадь, нет, я понимаю, там, когда за тыщи миль никого кругом, одни коровы да кобылы – тут и на лошадь полезешь, но я не... Слезь с меня! Соло, я не твоя кобыла, а ты все расширяешь горизонты познаний о вас, а. Ничуть не удивлен, слушай... Неизвестно, чего бы он еще там наплел, но Соло сцепил наручники на запястьях Ильи, и... как переключателем щелкнули. Ясно ощущаемая веселая агрессия, придавленная, словно под прессом, но все равно яркая, зажигательная, возбуждающая, вдруг притухла. Невидимый пресс, под которым не утихающая ярость русского клубилась темным, беспокойных воздухом, словно сдвинулся еще ниже, пакуя в красивой стальной обертке тела все чувства Ильи еще глубже, запирая глубоко-глубоко, не вытащишь, и не стравишь воздух. Напрягся на секунду и совсем другим голосом, низким, безэмоциональным, проговорил: – Соло. Сними наручники. Блядь, он же взорвется так! Столько всего спрессовано в нем, и так плотно, и еще сильнее сжали, так нельзя, нельзя, стравить нужно, стравить как-то это немыслимое давление, у русского же перемыкает частенько – как раз от этого неотвратимого, постоянного, все усиливающегося давления – чего? Чего он там навоображал в своей красивой голове, такого, что выступили на лбу бисеринки пота. – А мне кажется, ты ступил на опасную почву, русский. Ты знаешь, о чем говоришь. Знаааешь. Очень просто было лежа на Илье совершить несколько движений, так похожих на фрикции, и трудно было не заметить, как сбилось его дыхание, но Илья остался непреклонен. Он уже не шутил, он предупреждал, очень тихо, и звучало это не зловеще, а для Соло – как крик испуга. – Отпусти. Пожалеешь. Соло повелся тогда, хмыкнул, отщелкнул наручники, и в мгновение ока оказался крепко прибит к полу, сверху нависал Илья, сжимал ему горло железной рукой, и, глядя в душу пустыми от ярости глазами, говорил так же без эмоций: – Никогда не делай так больше. Встал и быстро ушел. Соло был впечатлен и опечален одновременно – впечатлен и обрадован тем, что русский эту тему явно знает, и опечален потому, что не пошел до конца, впрочем, наличие в номере Габи, даже пьяной мешало, так что... ладно, будем считать, это была проверка. Во второй раз все прошло лучше, задирающийся Илья, обманчиво спокойный Соло, очередное задание позади, и Соло озаботился тем, чтобы никто им не помешал. В общем, да, Соло смухлевал, тут что и говорить, чистой воды мухлеж, но иначе бы не вышло стравить пар русскому, который чуть не лопался, но не умел сделать этого сам. Габи подсыпал снотворного, а вот Илье досталось немножко чудной травки, какую частенько потребляли местные проститутки, в общем, они разошлись по номерам, а потом Соло явился к Илье, будто хотел сказать что-то важное. Илья даже дезориентированный под легкой возбуждающей наркотой сперва сопротивлялся, пришлось слегка придушить. Зато потом, когда Илья очнулся, со скованными руками, раздетый, и одарил Соло красноречивым взглядом – убью, сволочь – Соло был счастлив. Ну, почти. Самое поразительное – Соло оказался прав, у Ильи был опыт, и точно – хреновый опыт, такого бы не иметь вовсе, но приходилось работать с тем, что есть. Снимать броню с упертого русского все равно что просить носорога постоять смирно, пока ты придумаешь, как половчее его убить. Илья смотрел зверем, но – подчинялся. Вот это сбивало мощно – перевернись на живот, раздвинь ноги – скрипел зубами, чуть не лопался, но слушался, и от этого возбуждающе-противно ныло где-то в паху, и да, черт, похоже... он не мог не слушаться. Как будто наручники были тем ненавистным триггером, блокирующим его сопротивление. Что с тобой делали, парень, в твоей школе КГБ? Как тебя ломали? Потом, немножко позже, разминая ему плечи, растягивая дырку, долго, старательно, не слушая приглушенных в подушку стонов Ильи – Соло чувствовал, как броня у русского тает, и он откликается все ярче, все быстрей, как будто... как будто и не в наручниках дело. Появлялась и брезжила на краю сознания догадка – но Соло был слишком занят вылизыванием оказавшегося таким отзывчивым Ильи, он поставил себе цель добиться большего – чтобы сам попросил. Не то, чтобы верил, но сам сдерживался изо всех сил, так уж хотелось засадить ему. Илью трясло крупной дрожью, он был как не в себе, мучительно сводил брови, отворачивался от Соло, на ласки реагировал все острее, особенно когда Соло навис над ним, не придавливая, но примыкая вплотную, и начал говорить всякое, то проводя языком по уху, то покусывая: – Тебя научили терпеть... но не объяснили, как бороться с удовольствием? Ты не знал, что это может быть приятно? Большевик, не молчи, мой хуй тычется в твой зад, а у тебя лицо комсомольца на расстреле. Илья тут же уткнулся лицом в подушку, лишив Соло возможности любоваться его профилем, еще просипел с ноткой недовольства: – Отвали от меня, Соло. Ты работаешь нечестно! Соло едва не рассмеялся, и придвинулся ближе, войдя в разработанное отверстие головкой члена, и дразня, выходил и входил, и говорил, слегка задыхаясь: – А мне кажется, это ты ведешь нечестную игру, большевик. Ты делаешь вид, что отчаянно сопротивляешься, но знаешь, что я чувствую, когда смотрю на тебя? – Что? – вопрос прозвучал нескоро. – Пустоту. Он не стал больше ждать, пока Илья переломит себя, и начнет просить, его тело уже само двигалось навстречу, умоляло, и Соло не замедляясь, вошел в один длинный, бесконечно-длинный и тесный, умопомрачительно тесный жаркий заход. Илья стонал в голос, срываясь на крик, его выгибало под толчками, на самом деле, Соло думал об одном, когда трахал Илью в тот первый раз – как бы позорно не кончить раньше времени, потому что это было так охуенно, так тесно-тесно, так хорошо, блядь, что даже не думалось о последствиях, когда Илья придет в себя и захочет его убить. Получилось не так быстро как Соло боялся, слава богу. Второй раз пошел легче, и Илья уже так не орал, стонал расслабленно, и Соло буквально видел, как русского слегка попускает. Чувствовалось это прямо физически – будто из огромной стальной колбы в которой под бешеным давлением сгустился воздух – потихоньку его стравливали, и уходила из пространства напряженность, какая бывает перед самым взрывом. Где-то после третьего или четвертого раза Илья спросил, медленно моргая: – Пустоту?.. Соло не сразу понял, потом вспомнил. Илья лежал перед ним, бесстыдный, раскинув длинные ноги, вялый, высосанный, на диво умиротворенный – таким в реальной жизни Соло его еще не видел, и понимал, что нашел идеальный способ гармонизировать русского, хоть ненадолго заставить забыть вечную войну с самим собой. Илье было не совсем удобно, он лежал, придавливая собой скованные за спиной руки, но даже это обстоятельство не сгоняло с лица такое редкое умиротворение. И слабое любопытство – Соло встрепенулся – точно, Илья же задал какой-то вопрос, в своей минималистической манере, не растекаясь по древу. Пустота? Нет, не пустота, он был неточен. Спрессованный, дико спрессованный под давлением воздух. И еще много чего было в этом загадочном русском, и всего лишь одной гранью перед Соло он раскрылся. Соло усмехнулся, и собрав в горсти яички Ильи, начал тихонечко сжимать, поглаживать пальцем, с удовольствием наблюдая, как Илья приоткрывает рот и резко выдыхает. – Нет, я не то хотел сказать, русский. Ты полон сюрпризов, иногда приятных. Но тебе явно не хватает кое-чего, и именно этим я тебя сейчас наполню... снова. – Сука, – прокомментировал Илья, не в силах справиться с дыханием, член его в умелых руках Соло рос, а Соло торжествующе ухмыльнулся от уха до уха: – Я тебя тоже люблю, бешеный русский. Еще один горячий взгляд, обещающий убить, а потом Илья стонет, и тает в его руках, и так – на всю ночь. Потом главное вовремя уйти, пока Илья спит, затраханный, и, чтобы там не воображал себе – довольный. Снять наручники, свалить, и придумать, как провернуть подобное в следующий раз – чтобы русский поверил, что сражался честно, но противник оказался сильнее.