Everything is fine

Что из себя представляет идеальная жизнь? Роскошь, удача, семья, большой дом, деньги, любимая работа и только лишь белые полосы. Никаких ссор и негатива, провалов, депрессий и прочего дерьма. Согласны? Я – нет. Не каждый новый день начинается с кофе или улыбки. Не каждый вечер я ложусь спать с приятными мыслями и мечтами на будущее. И даже не каждый день я хочу продолжать дышать, слышать и видеть. Жизнь состоит из белого и чёрного, но если хорошенько потрудиться, то можно найти и оттенки серого. Золотая середина – вот, что спасает от депрессий в самые неудачные моменты. Именно терпение, стойкость и выдержка оставляют меня на плаву во время очередных провалов и ссор с окружающими. Но есть ещё одна вещь, без которой я бы точно не справился. Это — поддержка любимого человека. Да, мы с Луи частенько ссоримся, даже дерёмся порой. Обычно это происходит из-за всяких мелочей, капризного характера обоих и даже из-за моего переустройства мировоззрения. Долой подростковый максимализм, хотя прощаться с ним крайне сложно и не хочется. Если бы не моя глупая юношеская гордость, то мы бы, возможно, никогда и не встретились вовсе. А теперь моя кожа полностью пропитана запахом масляных красок и прочей художественной утвари. Бывают дни, когда я тороплюсь на работу, а на моей рубашке красуется яркое пятно голубого или зелёного цвета. И тогда утренние ссоры перерастают в жаркое перемирие, как это и заканчивается, в большинстве случаев. Я часто опаздываю в школу из-за таких вот «казусов», заверяя мистера Дугласа, нашего директора, что это было последнее опоздание. Он окидывает меня смирительным взглядом, но, конечно же, мы оба знаем, что это никогда не закончится. И это действительно прекрасное начало рабочего дня. Я никогда не думал, что работа преподавателя — это то, чем бы я занимался в своё удовольствие, а не только для того, чтобы отвлечься от бывшей пустоты. Конечно, теперь это не моя старая школа в Холмс-Чейпле, а более престижное учебное заведение Лондона, но даже не смотря на эту разницу в масштабах, дети везде одинаково наивны и милы. Моё решение — заниматься только с младшими классами, вполне обоснованно. Во-первых, я сам ещё студент, которому нужен хороший и строгий куратор. Во-вторых, я считаю, что маленькие дети ещё искренне эмоциональны и счастливы каждому дню в окружении школьных приятелей. Здесь нет никакой желчи, страстей и ненависти. Разве что неприязнь к учёбе у некоторых карапузов. Ну, а третья, и самая главная причина, — ревность Луи. Как бы он не отрицал этот факт, его категоричное «нет» говорит само за себя. Думаю, именно поэтому он частенько забегает ко мне во время большой перемены, а иногда и во время занятий, иногда забирает с работы, красуется перед старшеклассниками и попросту отпугивает всех подозрительных, по его мнению, подростков от меня. Томлинсон любит сидеть за последней партой, абсурдно маленькой для такого здоровяка как он, и наблюдать за тем, как проходят мои занятия. В такие дни я специально откладываю все задания, что приготовил, и включаю малышам «особенные» мультики, чтобы Луи мог понаблюдать за их реакцией. Детские улыбки и звонкий смех придают ему столько энергии и благоговения каждый раз. И он дарит мне единственный взгляд, полный благодарности. С тех пор, как Томлинсон подался в мультипликаторы, целых три мультфильма его авторства прошли на «ура», что не может не радовать. В такие моменты я понимаю, что вот она — белая полоса моей жизни. Мне всего двадцать три года, и я мало что смыслю в настоящих проблемах жизни, но и на мою дорогу выпало не мало обстоятельств, ошибок и трудностей, которые мне приходится преодолевать каждый день. И я считаю, что это нормально — впадать в мимолётные депрессии, утопать в меланхолии по ночам, смеяться так громко над своими поступками, а затем снова выныривать из этой печальной части моих будней. Все мы терпим неудачи, выигрываем, улыбаемся и ловим счастливый билетик. Это — жизнь, которая не строится только из позитива и негатива. Бывают моменты, в которые я могу просто продолжать жить машинально, ожидая какого-то кардинального изменения в худшую, а может и в лучшую сторону. Будто я отключаюсь на какое-то мгновение, живу лишь во сне, до того момента, пока меня не ударят в челюсть обстоятельства. Луи говорит, что это и есть та самая свобода, о которой он постоянно твердит. Но я не могу понять его, ведь мои руки и ноги связаны тугими мелочами жизни. Работа, учёба, мама, сестра, родной Холмс-Чейпл, теперь мои маленькие ученики, и сам Луи, конечно же. Всё это — те самые частички меня самого, которые удерживают моё свободолюбие в стойле. Я не могу бросить всё и улететь в Испанию, например. Подальше от всех этих забот и бытовых обязанностей. Нет, конечно же, я не хотел бы бросать Томлинсона или родную мать. Но я всё чаще ловлю себя на мысли о том, что мне хотелось бы исчезнуть. Просто раствориться и забыть обо всём, что меня окружает. Остаться одному, сбежать в никуда, снова окунуться в подростковый идиотизм. Но ничего уже не вернуть. Лу двадцать пять. Мне двадцать три. И я никогда в жизни его не брошу, мне не отвертеться от этого амбициозного любителя жёсткого секса. Многие неожиданные факты раскрылись вместе с нашим взрослением, и это заставляет меня любить его только сильнее. Двадцатипятилетний Луи Томлинсон всё так же своенравен и чистоплотен не в меру. Возможно, не такой загадочный для меня, но окружающие наблюдают за ним с восхищением и интересом, как это было когда-то со мной. Для каждого нового знакомого, Луи — закрытая книга, которую хочется открыть и прочесть всю и сразу, захлёбываясь и упиваясь всё новыми и новыми фактами. Это доказывает мне, что он всё такой же непредсказуемый и уникальный. Многие с ним флиртуют, пытаясь подлизаться, показать себя и возвыситься в его стальных глазах. И я не осуждаю этих людей, на их месте я и сам бы не удержался. Иногда ревность всё же застилает глаза, но Томлинсон тут же пресекает все мои сомнения, осыпая меня вниманием и напоминая мне то, что он полностью принадлежит мне. Он мой. Мой парень, чьи глаза всё такие же яркие и хитрые, а скулы такие же острые, как и вечность назад. Щетина появилась на его лице, придавая ему взрослости и солидности. И мне нравится это, честно. Кажется, даже если бы у него отросло третье ухо на лбу, он бы остался всё таким же прекрасным в моих глазах. Вечерами я наблюдаю за тем, как он рисует новых мультипликационных персонажей, закусывая губу от удовольствия и вдохновения. Всё новые и захватывающие сюжеты, которые таятся в его голове, выплёскиваются на зернистую бумагу. Тусклый свет лампы в нашей спальне освещает лишь малость, ресницы откидывают расплывчатые тени на его сосредоточенном лице, а редкие морщинки кажутся ещё глубже. Только тогда я понимаю, что время даёт о себе знать. Даже если нам и кажется, что не меняется практически ничего, на самом деле, все мы взрослеем и стареем. Жизнь оставляет свои рубцы на нашей коже, напоминая нам, что следует поторопиться, а не размениваться на всякие обиды и глупости. Томлинсон всё ещё любит йоркширский чай, собак и автомобили. Только персики приелись, а слегка женственная, грациозная походка таинственным образом испарилась, скрываясь под массой мышц, приобретённой в спортивном зале. Он часто молчит за рулём, и я знаю, о чём он думает в эти моменты. Как бы он не убеждал меня в том, что ему всё равно, но скука за родителями одолевает его. С тех пор как Луи категорически отказался от семейного бизнеса, его отец не произнёс ни слова в адрес собственного сына. Конченый мудак, при упоминании которого всё лицо Лу покрывается ледяной коркой. Мне никогда не будет понятно такое отношение отца к своему ребёнку. Хотя мне сложно рассуждать на эту тему, потому что самому не особо везло в плане отцовской любви. Мы часто берём Эрни к себе, возимся с ним и просто наслаждаемся отличными выходными в компании этого ангелочка. Он уже так сильно подрос и пошёл в детский сад. Его длинные золотистые волосы превращаются в завитушки у самых кончиков, переливаются на ярком солнце, когда мы вместе читаем на балконе. Он на самом деле чудесный. Луи любит его как родного сынишку, постоянно настаивает на том, чтобы Эрни оставался у нас на каждые выходные. Он не говорит, но боится, что малыш повторит его судьбу, вырастет без родительского внимания, воспитанный в ласке нянечек. И я не возражаю, ведь ребёнок — это лучшее из того, что могло скрасить наш отдых. Мне безумно неприятно на душе, когда Луи замыкается в себе и вспоминает о происходящем между ним и мистером Томлинсоном. Сам он когда-то помог мне подняться с колен и вернуть семью обратно, а теперь всё вернулось бумерангом. Томлинсон всегда затыкает мне рот, когда я начинаю извиняться за это. Вина заедает меня. Мне кажется, что во всём этом виноват именно я, наши отношения. Но Луи всё отрицает и злится, когда я вообще пытаюсь завести эту тему. В последний раз я вывел его из себя и получил смачный толчок прямо в грудь. Всё закончилось дракой. Но всё это быстро забывается под грузом страстных извинений и кожаных наручников. Кстати, мы с Луи переехали в Виндзор, в тридцати минутах езды от Лондона. Теперь у нас своя квартира с мини-студией для его работы, и большая собака по имени Нэн, которую притащил Томлинсон от Зейна. Она была ещё совсем маленьким щенком тогда, поэтому мы легко пускали её на кровать, возились с ней, как с собственным ребёнком. А теперь, когда она больше напоминает огромную тумбочку, нам приходится ютиться или выгонять её на пол. Чаще это делает Луи, когда его терпение лопается, но потом полночи извиняется перед ней, мешая мне спать. Она напоминает мне неуклюжего Армстронга, да и Луи тоже скучает по этому неумехе. Это наши обычные будни, когда каждый занят своими делами, совместными вечерними походами в кафе после работы, или даже в рестораны, если Луи в голову стукнет романтик. Но в большинстве случаев мы предпочитаем одну единственную пекарню в Лондоне, в которой всё также обитают Лиам и Мишель. Только теперь эта парочка носит обручальные кольца на безымянных пальцах, воркует и просто наслаждается жизнью без ссор и разочарований. Пэнни тоже иногда забегает сюда, скучая по работе. Она часто жалуется на сердце, поэтому Лиам настоял на её отпуске, обещая, что в её отсутствие пекарня не сгорит. Кстати говоря, Джефф поделил это прекрасное заведение на три части, отдав одну треть мне, а две остальных Пейну и Шел. Это и был тот самый сюрприз, который ждал меня у нотариуса. И я никогда не перестану благодарить жизнь за то, что она отправила меня именно в эту пекарню, познакомила с такими прекрасными людьми, которые теперь остаются моей второй семьёй. У нас нет тех самых белых дней, нескончаемых миллиардов долларов, лишь только отличного настроения, улыбок и смеха. Нет понимающего и прекрасного начальства, коллег и стабильной зарплаты. У нас всё ещё нет своих детей, хотя мы часто об этом мечтаем. Мы часто ссоримся и вправляем друг другу носы кулаками, не в силах справиться со своим самолюбием. Наши ночи, а порой и утра, дни, вечера наполнены сексом и оргазмом. Каждый из нас залечивает раны другого, целуя и зализывая ссадины, обрабатывая все царапины любовью и нежностью. Все мы ревнуем, жадничаем, оскорбляем и любим самих себя. Жизнь — это целый комплекс ошибок и поблажек, подарков судьбы и сантиментов. Мы учимся на своих ошибках, наступая на одни и те же грабли до того самого момента, пока шишка на лбу не достигнет самого яркого из всех оттенков фиолетового. Страстно любим и мечтаем о лучшем, но не всем нам выпадает именно белая полоса жизни. Всё зависит от нас самих. Считаю ли я, что моя жизнь идеальна? Определённо, да.

***

Сентябрь. Октябрь. Ноябрь. Декабрь. И дальше всё повторяется, как по новой. Каждый год. Не знаю, когда я перестал считать дни и минуты, что мелькают перед глазами как светлячки. Быстро и неуловимо. Мелькают и тут же гаснут. Единственный отсчёт в моей жизни, который никогда не прекращался — отсчёт дней, проведённых вместе с Луи. Единственный отсчёт, к которому я очень трепетно отношусь и не хочу возвращаться — отсчёт дней, проведённых порознь. Но, к сожалению, к нему я возвращаюсь периодически. Это случается редко, когда наши с Томлинсоном тараканы в головах не желают жать друг другу лапы, устраивая свою маленькую и гаденькую войну. Мои тараканы, в силу своего упрямства и неизменного максимализма слишком часто мешают мне держать себя в руках, а язык за зубами. Тараканы Луи более благоразумные и мудрые, но всё такие же занозы в заднице, гордящиеся своей высоченной короной. А ещё они раздражительно своенравные и властные, что просто не может не задеть моих. Их войны обычно не длятся больше трёх дней, но даже эти жалкие семьдесят два часа кажутся невыносимо удручающими. Мы громко и страстно ссоримся, разбивая костяшки об стены или двери, толкаясь, пихаясь, матерясь и плюясь. Хлопая дверьми, собирая вещи и выставляя сумки за порог нашего дома. Деля нажитое имущество, словно женатая пара с кучей детей. Не уступая друг другу Нэн до тех пор, пока Луи не решается быть более благородным и уступчивым, заставляя меня беситься ещё сильнее из-за его идеальности. Мы ссоримся больно. Достаточно для того, чтобы потом заливать воспоминания спиртным или же просто терзать себя за сказанные слова. А когда мы всё же расходимся, остывая за секунды, назад пути уже нет. И вроде бы ты всё переосмыслил и понял, что был не прав, когда хлопнул дверью родного дома, но возвращаться не позволяет грузная гордость. Тогда ты терзаешь себя, держа палец над кнопкой вызова абонента, но тут же убираешься телефон в карман и нехотя уходишь в пустоту. В самом начале нашего длинного пути такие глупые расставания длились днями, сутками напролёт. Но сейчас всё заканчивается довольно-таки быстро, так и не начавшись. Я могу уйти в парк, прихватив огромную сумку, просто чтобы показать свой идиотский характер, но спустя всего час Томлинсон тащит меня и мои вещи обратно в наш дом. Со временем начинаешь ценить отношения больше, чем когда-либо. Боишься потерять любимого человека, ваши общие воспоминания и нажитый уют. И мне сложно признавать это, даже спустя целую уйму времени, прожитого вместе, но я боюсь потерять Луи до дрожи в коленях. Одна мысль о расставании кажется сумасшедшей. Но я - не я, если не испорчу всю идиллию очередным рвением к свободе выбора. — Нет. Ты не поедешь туда без меня. Солнечный луч пробежал по краю стола, замирая на предплечье Луи. Татуировка «жирной» птицы кажется ещё более яркой, чем обычно. Парень невозмутимо пожал плечами, даже не отрываясь от своего ноутбука. Эта его решительность раздражает. — Что значит «нет», Луи? Меня пригласили, не буду же я отказывать своему боссу. — Меня не интересует, кто тебя пригласил. Босс это был или уборщик. Ты не поедешь туда один, Гарри. — Твоя ревность не обоснована, знаешь! И ты ведёшь себя глупо, Томлинсон. И вообще, я имею полное право пойти на этот грёбаный корпоратив без твоего разрешения, так что тема закрыта. На этот раз Томлинсон соизволил оторвать взгляд от экрана, круто разворачиваясь на пуфике в мою сторону. Лёгкая ирония застыла в его глазах, словно он изрядно удивился, что я вообще посмел оспорить его решение. Неотрывно прожигаю его взглядом, стоя в дверном проёме, не решаясь сдвинуться ни на шаг в сторону взвинченного парня напротив. Да, конечно же, это снова мои тараканы шалят и не следят за языком. Теперь это уже было делом принципа. Даже несмотря на то, что мне не особо то и хотелось появляться на этом рабочем мероприятии без Луи, да и вообще, теперь я не отступлюсь в этом споре. У меня есть право голоса. — Во-первых, без пяти минут Томлинсон, не льсти себе. Я не ревную. А во-вторых, если ты такой взрослый и имеешь свободу выбора, то какого чёрта ты вообще спрашиваешь меня о чём-то? — Ох, вот только не начинай читать мне морали, Луи! — Сам решай все свои проблемы, только потом не ной, что ты облажался в очередной раз. Я и забыл, что ты у нас теперь больно самостоятельный и тебя вообще не ебёт понятия отношений и компромисса. — О каком компромиссе ты говоришь? Да с тобой невозможно прийти ни к какому другому решению, кроме твоего. Ты всегда прав, по-твоему, так что о чём ты вообще говоришь? — я невольно сжал кулак, наблюдая за тем, как любимый человек встаёт с пуфика. — Если ты не ревнуешь, потрудись тогда объяснить свои возражения. Только вот я сомневаюсь, что ты сможешь найти какие-нибудь другие причины, кроме твоей вечной ревности ко всему, что движется. Если ты не доверяешь мне, так и скажи. — Тебе доверяю, а этому похотливому и убогому Майку нет. И компромисс я уже давно выдвинул, но ты, конечно же, услышал лишь то, что хотел услышать! — Луи с грохотом задвинул пуфик под рабочий стол ногой, а затем двинулся в сторону выхода, но я загородил ему путь. — Либо мы поедем туда вместе, либо ты не едешь. — Я поеду туда в любом случае! — моё самолюбие всё же взяло надо мной верх, но тут же скатилось к чертям, когда я столкнулся взглядом со стальным взглядом Томлисона. — Что и требовалось доказать. Ты ревнуешь, Луи, опять. — Знаешь, что я тебе скажу, Гарри? — голубоглазый осёкся на какое-то мгновение, видимо не решаясь произнести то, что крутится в мыслях. — Катись к чёрту со своей самостоятельностью. Ты и без меня уже всё решил, так что в следующий раз можешь не подходить ко мне, чтобы спросить моё мнение. Удачи и повеселись там как следует с Майком. Парень вальяжно оттолкнул меня плечом, проходя в спальню. Злость прокатилась ударной волной по всему телу, скопившись в том самом зажатом кулаке. Тугую тишину прервал хруст моих пальцев и тяжёлое дыхание. — Отлично, Луи. Просто отлично! Может быть мне ещё и трахнуться с ним, как думаешь? — Томлинсон остановился на полпути, оборачиваясь и глядя мне прямо в глаза. — Или может быть ещё слишком рано? — Да, Гарри, я думаю, это отличная идея. Трахнись, ты же так давно этого хотел. — Стальной взгляд сменился на смешливый. Но я то знаю, что это лишь очередная издёвка с его стороны. — Только не забудь потом забрать свои вещи отсюда. — Так и сделаю. — Дерзай, малыш, не задерживай папочку. Я и сам не заметил, как подорвался с места и накинулся на обидчика со звонкой пощёчиной. Луи лишь нагло усмехнулся, медленно поворачивая голову в мою сторону и проводя ладонью по раскрасневшейся щеке. Он снова издевается надо мной, играя на нервах, так же умело, как и на пианино. И, похоже, в такие моменты он забывает, что перед ним стоит не какой-то незнакомец, которого он презирает, а любимый парень. Надеюсь, что любимый, поэтому откидываю все сомнения в долгий ящик. Серые глаза горят чёртовым пламенем, раздразнивая меня ещё сильнее, а едкая ухмылка на загорелом лице заставляет меня с силой толкнуть его к стене. На этот раз парень не был так грациозен, как это бывает обычно, поэтому случайно задел угол тумбочки коленом, больно закусывая губу. Он молчит, вынуждая меня покраснеть из-за своих поступков. Ненавижу эти моменты. Взгляд упал на его острые скулы, отчего в мыслях замелькали воспоминания о нашей первой встрече. Я в качестве временного водителя, подвозящий разбалованного сына олигарха в университет. Какая неприязнь к нему была тогда, и какое больное сожаление скопилось в груди сейчас. Вспоминаю его хитрые и надменные глаза и понимаю, что сейчас на меня смотрят всё тем же игривым и жестоким взглядом, что и впервые. Ничего не изменилось. Это всё та же страсть, которая казалась мне живительной ноткой в моей жизни. Тот же Томлинсон, безупречный и своеобразный до одури. И если всё осталось как прежде, то что случилось с нами сейчас? Что же изменилось, если мой парень прижат к стене и тщательно скрывает боль в колене, глядя на меня, как на какое-то дикое животное? Кто бы знал, что когда-то мы будем стоять в нашей общей спальне, с опаской переглядываясь и думая о смятых из-за утреннего секса простынях. Наконец, Томмо медленно подходит ко мне, запуская ладони под мою футболку и с осторожностью сжимая талию. Так нежно и аккуратно, словно боясь спугнуть меня или получить очередную дозу пощёчин, затрещин и толчков. Каждый чёртов раз. Он делает первый шаг каждый чёртов раз, вызывая у меня приступ сожаления и ненависти к моей собственной натуре. Мой парень лучше меня. И он доказывает мне это каждую минуту. Не выдерживаю, зарываясь носом в его растрёпанных волосах, невесомо касаясь губами шеи, пропитанной одеколоном и запахом любимого человека. — Я люблю тебя, Томлинсон. — А я безумно хочу тебя, Стайлс. — Чёртов садомазохист. Луи звонко смеётся, собственнически хватая меня за бёдра и кидая на смятые простыни.

***

Конные прогулки по Виндзору, конечно же, прекрасны в любой сезон и в любую погоду. Вообще, это здорово воодушевляет — чувствовать себя хоть в чём-то властным и полностью независимым. Луи часто сравнивает нас с принцами или рыцарями средневековых времён, гордо седлающих лошадей и пускающихся в дальние дали, встречать рассвет и провожать закат в добрый путь. И это не может не вызывать улыбку, даже когда на душе тоскливо. Есть в этих наших прогулках что-то романтичное и тёплое, как персиковый пирог Джилл или шарлотка моей мамы. Вечерние сумерки только начали проявляться, создавая самую сонную и умиротворённую атмосферу. Светлячки теперь кажутся ярче и заметнее на фоне густой листвы деревьев и газонов в парке, а моя лошадь начала упрямиться, желая отдохнуть и, похоже, я ей изрядно наскучил. Аккуратно спрыгиваю на землю, поправляя седло и разминая затёкшую спину, а Луи с улыбкой на губах натягивает уздечку, заставляя свою лошадь остановиться. — К вечеру стало прохладнее, да? — произносит голубоглазый, поправляя капюшон толстовки. — Скоро уже так не покатаешься, будем сидеть дома как два старика, читать газеты и перемывать друг другу косточки. — По-моему, в самый раз. Довольно улыбаюсь сказанному, и ложусь прямо на зелёный газон. Наблюдать за Луи с такого ракурса немного странно, но всё же не могу отвести взгляд от его фигуры. Томлинсон верхом на лошади — что-то невероятно сексуальное и милое одновременно. Это эстетика. Зависаю, словно влюблённая девчонка, разглядывая его крепкие руки, властно сжимающие уздечку, его прямую осанку, упругие мужские бёдра и величественное лицо. — Ты здесь спать собрался? Земля холодная, Хазз. — Только если с тобой. Согреешь меня? Сейчас, при таком угасающем свете сумерек, в таком расслабленном положении, Луи действительно похож на принца или короля какого-то огромного королевства. Он звонко смеётся, вызывая мою улыбку, и ловко спрыгивает с лошади. — Ну хорошо, если ты настаиваешь, маленький принц. — Томлинсон привязал лошадей к рядом стоящей скамье, вальяжно заваливаясь сверху на меня. — Ну и как? Теперь тепло? — Так определённо лучше. Голубоглазый перекатывается на землю, приобнимая меня за талию и упираясь локтём об газон. — Я не могу представить нас через пятьдесят лет, старых и дряблых. Я буду просто ужасен, мои волосы выпадут, а глаза потускнеют, зубы покрошатся или… Я ослепну. Или оглохну. Это просто ужасно, Лу. Тебе будет противно смотреть на меня такого. А ещё хуже, если я не смогу ходить и тебе придётся ухаживать за мной, как за маленьким ребёнком. Менять подгузники и, ну ты понимаешь. Просто отвратительно. Хмурюсь от одной только мысли об этом, ловя на себе смеющийся взгляд моего парня. Луи ничего не говорит, лишь рассматривает меня слишком пристально, словно желая запомнить меня таким: молодым и ещё не дурно пахнущим. Лёгкая улыбка всё ещё теплится на его лице, когда он решает целомудренно поцеловать меня, а затем снова отстраниться, поправляя выбившийся из общей копны волос локон. — Я буду любить тебя, даже если ты забудешь кто я такой. Да и вообще, кто знает, может быть всё будет совсем иначе. Я уверен в этом. — Спасибо, Луи. Теперь я могу спокойно стареть и отращивать огромное пузо. Глупо хихикаю над тем, как он закатывает глаза и снова странно осматривает моё лицо. — Что? — слегка хмурюсь из-за такого пристального внимания. — В чём дело, Лу? — Нет, ничего, просто… Ты изменился. — Надеюсь, не в худшую сторону? — легонько толкаю голубоглазого парня, устало прикрывая глаза. — Только попробуй сказать, что в худшую. — Я вспоминаю, как увидел тебя впервые. Ты тогда показался мне таким занудой. — Ну, знаешь ли, тогда, в машине и ты мне показался не самым замечательным. Особенно после того, как ты заткнул меня и приказал ехать молча. — Нет, Гарри, впервые я увидел тебя намного раньше. Когда ты только пришёл на собеседование, помню, я увидел тебя около ворот. Ты тогда так смешно мялся на месте, думая, что тебя никто не видит. От неожиданности открываю глаза, на этот раз внимательно разглядывая парня напротив. — Но почему тогда я тебя не видел? — Я стоял около окна на кухне. Тебе надо было иметь орлиное зрение, чтобы заметить меня. Честно, ты показался мне таким нахальным занудой, с этими твоими кудряшками и белыми кедами. Но что-то подсказывало мне, что я не должен упустить такой момент и не раскусить тебя. Понимаешь? Я хотел развести тебя на чистую воду, узнать тебя поближе, понять. Не знаю, что это было, но я всегда был немного любопытным. — Только не говори мне, что это ты попросил нанять меня. Довольная ухмылка на родном лице заставила меня приподняться с земли, пытаясь спокойно вздохнуть. Осознание того, что Томмо попросил отца взять меня на работу никак не входило в устоявшиеся рамки моего подсознания. С невероятной скоростью прокручиваю воспоминания о том дне, пытаясь уцепиться хоть за что-то весомое, но ничего не выходит. Ведь это действительно казалось странным тогда – то, что такой высокопоставленный человек, как мистер Томлинсон, взял на работу мальчишку, без опыта работы и законченного образования. Медленно поворачиваюсь к улыбающемуся голубоглазому, кладя ладонь на тёплое бедро. — Луи. Луи Уильям, чёрт тебя подери, Томлинсон? — Это то, что есть, Хазз. — Прошептал молодой человек, не скрывая самодовольной ухмылки и притягивая меня к себе за шиворот водолазки. — И я всё-таки раскусил тебя. Завтра снова работа, детишки, шумный Лондон, бытовые заботы и угрюмые лица в общественном транспорте. Завтра жизнь снова забьёт своим ключом в привычном ритме, а будни продолжат сменяться с огромной скоростью, намекая на скорую старость в окружении шкодливых внуков, большого и верного пса и неизменно прекрасного Луи, тщательно скрывающего свои морщины и немного комплексующего по поводу ухудшения слуха. И если к тому моменту мы не убьём друг друга в порыве страсти, я всё ещё буду любить его манеру накручивать мои седые кудри на свой указательный палец. И если через пятьдесят лет кто-то спросит меня: «Что для тебя идеальная жизнь?», я отвечу: «Это жизнь, проведённая с Луи Уильямом Томлинсоном и его высоченной короной на голове».