Bring back wickedness Bring back temperaments Bring back the wind that blew the fire into The woods where I wait for you
В воздухе пахнет чем-то невыносимо сладким, от чего зашедший Чихо невольно улыбается уголками рта, проводя влажным языком по блекло-розовым губам. Яркие лучики зимнего солнца продолжают изучать и без того светлые стены кухни, которая встречает слишком умиротворяющей тишиной и тем самым запахом. На душе чересчур приятно после неожиданного пробуждения в холодной кровати без миниатюрного силуэта рядом. Но Шин почему-то всё равно пытается сделать вдох полной грудью, забывшись в странных картинках лживого счастья. Таких недолгих эмоций перед тем, как наступит конец. Вполне живое человеческое сердце отбивает ровно три гулких удара в такт секундной стрелке настенных часов. На устах Чихо держится лёгкая улыбка ровно до того момента, как ошибочное счастье постепенно сменяется появившейся грустью в почти чёрных глазах. Его внимательному взгляду, изучающему обеденный стол, попадается небольшая записка под тарелкой с ещё тёплым завтраком и кружкой свежего зелёного чая. От напитка веет букетом разных – настоящих – недавно заваренных трав. И где-то на подсознательном уровне у старшего, наверное, есть вечная мысль, что Чихо просто-напросто нельзя кофе из-за некоторых проблем со здоровьем – горький напиток нещадно сжигает изнутри. (Но помнит ли хён, что тебя нельзя оставлять одного?) (Конечно.) Юноша уверенно переступает невидимый порог комнаты, в несколько неторопливых шагов пересекая утреннее, пока ещё светлое помещение, точно так же, как Вселенная периодически пресекает жизнь некоторых жалких судеб. Чихо, в отличие от других, продолжает шумно дышать, ловко подхватывая двумя длинными пальцами бледно-зелёную записку, что так сильно напоминает лист вполне реального растения. От бумаги доносится сладкий запах, кажется, лаванды. Вкусно. А Шин лишь привычно внимает всегда аккуратному почерку старшего, который юноша до безумия любит. Каждую небольшую буковку. Каждую плавную линию. Любит, как и самого миниатюрного хёна с нежными ореховыми глазами – он просто не видит своей жизни без него.«Доброе утро, Чихо-я. Ты плохо спал эту ночь, наверное, вновь кошмары? Это очень плохо. И поэтому я всё же решил не будить тебя рано. Сегодня суббота, так что отдохни чуть подольше, а я сам справлюсь в магазинчике.
Чон Ходжун.»
(Ничего не меняется?) (Всё как всегда.) Устало качая головой, Шин медленно опускается за кухонный стол, цепляясь свободной рукой за самый край, – в груди что-то ноет от слабой, но заметной обиды, заставляя спасительно хватать ртом сладких воздух. Наверное, он, Чихо, просто по-человечески слаб. Наверное, стоит хоть раз подумать о происходящем разумом взрослого человека, а не того глупого ребёнка, что раз за разом внимает своим трепещущим чувствам в крови. Что слепо не желает понимать очевидного. Эгоист. Шин хочет вечно вдыхать родное тепло старшего, а не искать заветную любовь в далёких следах жизни – в аккуратных листах со словами Ходжуна, которые он хранит как можно ближе к наивному сердцу. В сладком запахе лаванды, что вечно остаётся на кончике языка. В общей пустынной квартире, где яркие лучи солнца рисуют загадочные узоры, но даже при всех цветах мир кажется таким одиноким. Не чёрно-белым, а слишком эмоциональным и далёким для простоватой души Чихо. Почему старший так часто пропадает, оставляя после себя лишь напоминания своей призрачной заботы? Почему хён не хочет проводить драгоценное время вместе с ним, кажется, единственным родным человеком?Ведь у них судьба – одна на двоих
(Может, ты слишком близок?) (Недостаточно близок.) Сжимая в руке заветную записку, Чихо с печалью под хрупкими рёбрами хрипло выбивает из груди воздух. Ему больно от этих слов. Но он не в состоянии – да и просто не желает – изменить их реальность, где существует лишь странное забытое тепло и солнечный свет, где никогда не было и не будет тёмных пятен жизни, кроме самого черноволосого Чихо. И где есть ласковая улыбка старшего с его неловкой и скорее уж родительской заботой. Где дурак Шин наивно цепляется за нелепые плечи Ходжуна с такими детскими мечтами в груди. (И сколько ещё ты так собираешься ждать?) (Пока надежды не превратятся в прах.)х
Чихо ловко обнимает старшего со спины, сцепляя холодные ладони в замок на чужом животе, и зарывается носом в русые волосы на затылке – даже от них чувствуется аромат лаванды. Легко касается губами до самой теплоты души и хочет прошептать что-то вроде «я тебя люблю, хён». Но молчит. Ходжун же признаётся в чувствах лишь своему маленькому мирку, где не существует места слишком высокому Шину с его странной – нереальной – привязанностью. – Тебе всё же стоило остаться дома. Чужие слова острым лезвием режут нежную плоть поверх старых рубцов, оставленные далёкой и столь не нужной семьей. Вечные горькие воспоминания. Ведь когда-то давно настоящая мать без жалости сказала, что Чихо не должно было быть на свете, что он лишь очередная её ошибка, ломая равнодушным взглядом хрупкие кости. Случайность и не более, от которой стоило избавиться в ещё в самом зародыше. Отец добавил вполне физическую боль, оставляя шрамы подростковых – диких – лет, которые Шин провёл где-то по заброшенным домам со своими уличными приятелями. Первые чёртовы привычки. Первые хождения по тонкой грани. Первый алкоголь, бьющий прямо в сознание. И первые слова, больше похожие на «Джеро, не бойся, это лишь поцелуй», что так легко переходят в нечто большее. Молодые враги общества. Революционной собственной жизни. И только старшая сестра, знавшая настоящего мальчишку без лжи и озлобленности, сумела сделать по-настоящему больно. Её насмешливые речи, убивающие всякую надежду, до сих пор преследуют в цветных снах юноши, заставляя вновь вернуться в прошлое и слабым ребёнком дрожать по ночам, пряча немой крик в смятой подушке. Для него больше не существует семьи. Она, кажется, теперь лишь та самая пыль улиц. И Чихо совершенно не помнит, когда наступил переломный момент, где смазались лица нелюбимых родственников, что сломали его на всю жизнь. Где сгорбленные силуэты приятелей, которые опустили Шина на дно грязи, остались вечными призраками тех заброшенных мест. И где юноша всё же смог остановиться на самом краю пропасти, отступив назад от грани обратно к настоящей жизни.Его спас Ходжун.
Просто неожиданно появился миниатюрной фигурой и с этими добрыми ореховыми глазами и кроткой улыбкой на устах. Ароматом лаванды. Вправду, спас, взяв под свою защиту. Теперь же старший – единственная родная душа в его новой ослепляющей судьбе. (Ты считаешь, что твоя жизнь достаточно яркая?) (Она хотя бы живая.) Наверное, всё потому, что Чон не отталкивает его, высокого, прижимающегося сзади, продолжая заниматься своей рутиной – слишком аккуратным почерком он вырисовывает светлые пожелания здоровья и счастья на небольших открытках. Искренне. Как может только старший, словно разделяя с другими людьми своё счастье и теплоту человеческой души и будто не задумываясь, что так, в скором времени, от него не останется ничего, кроме опавших осенних листьев.В мире Ходжуна почему-то всегда лето.
Среди букета запахов удивительно легко ощущается нежная лаванда – Чихо кажется, что сам хён пропитан этими манящими нотками близости. Чистоты. Так необходимого спокойствия в душе. Зачем слова, когда можно трепещущим сердцем говорить о своих эмоциях? Зачем другие люди и забытая семья, когда можно сходить с ума по этой миниатюрной фигуре? – Я же хотел тебе помочь, – с улыбкой бубнит неожиданным ребяческим басом Шин, и дует на открытый участок шеи старшего, заставляя Ходжуна поджать плечи – так забавно вздрогнуть. – Сегодня же выходной, и будет очень много покупателей, а ты такой один – маленький и хрупкий Джун-и~. Без меня хён никак не справится. Чихо и самому смешно от своих глупых слов, но в голосе лишь плохо скрытая любовь, разрывающая юноше душу. Любовь ли это? Может, просто очередной кошмар? Но даже так Шин не способен скрыть искренние эмоции из своего сердца – ничего не может с этим поделать. Совершенно ничего. (А хотел бы?) (Нет.) – И правда, – Ходжун не поднимает доброго взгляда от своей работы, а комнатка всё равно заполняется тихим приятным смехом. – Спасибо. На настенных часах почти что обед, и Шин искренне хочет, чтобы минутная стрелка наконец-то достигла нужного деления, чтобы можно было бы закрыть магазинчик на заслуженный перерыв. В груди слишком сильное желание Чихо коснуться самой светлой частички души старшего, просто сладко поцеловать, прикасаясь к мягким губам своими. Любить, ничего не скрывая – не боясь ни чужого мнения, ни отказа Ходжуна, ни даже самого себя. И, уже глядя в ореховые глаза, в очередной раз признаться в настоящих чувствах. В своей чёртовой зависимости. Звон колокольчиков на входной двери бьёт по ушам. Заслышав чужие гулкие шаги по паркету, Ходжун с лёгкой улыбкой разбивает казалось бы крепкий замок ладоней со своего живота. Убирает вечно холодные руки и выбирается из, напротив, почему-то тёплых, почти что медвежьих объятий высокого юноши. Ведь его ждёт работа, приносящая радость – Чихо же ждёт ужасная, просто сводящая с ума тоска по старшему, по его добрым глазам, обращённых к другим людям, а не к нему. Выходя из маленькой комнатки в главный зал вслед за Джуном, Шин встречает очередной букет ароматов, медленно втягивая разнообразие будоражащих запахов. Тот самый заветный маленький мирок хёна, жизнь в котором написана ему судьбой на хрупкой нескладной фигуре и лёгкой улыбке – Чон всем сердцем любит яркие цвета. Цветы. (Ты бы, правда, уничтожил это место, чтобы остаться с ним навсегда?) (Тогда бы разрушилась и его душа.)И можно было собрать осколки жизни только для себя.
– Добрый день, – тихо проговорив слова, Ходжун уважительным поклоном встречает ещё одного за долгий день посетителя. Он вновь готов помочь каждому, и не ради наживных денег, а ради обычной благодарности в глазах человека напротив. Так необычно в их реальности, но так привычно для Чона. У зашедшего из зимнего дня в тёплое царство света лишь усталая улыбка на бледных искусанных губах – он обводит тусклым взглядом магазинчик, медленно проводя ладонью по взъерошенным волосам. Сжимает между пальцев ярко-синие пряди, цепляясь взором за небольшую фигуру Ходжуна – хозяин магазинчика, спокойно скрестив ладони, стоит в ожидании. Старший почему-то ничего не предлагает, будто чувствуя, что ещё не время. И лишь Чихо не способен понять, когда настанет нужная секунда – когда воцарившееся молчание прервётся чужим голосом. Шин же ощущает, как на языке появляется металлическая горечь, отравляющая холодную кровь в венах. Чувствует странную обиду в груди, которая заставляет слабо нахмуриться, поджимая в эмоциях губы. Чёртова несправедливость. Хён зачем-то посвящает всего себя призрачному желанию сделать незнакомым людям приятное, зачем-то старается распространить свой мирок за пределы границ существования. И принести ту самую редкую доброту с понимающей заботой, которой так не хватает самому глупому Чихо. – Здравствуй, – сдержанным кивком приветствует посетитель и на доли секунд хмурится, стараясь найти что-то для себя – ряды пахнущих растений уже не интересуют его, и он внимает ореховым глазам Ходжуна. – Появились ли на твоей поляне нужные мне цветы? Мир Ходжуна больше похож на лес с солнечными лучами ярких эмоций. Чон же просит подождать несколько минут и, завидев чужое согласие, поспешно пропадает из главного зала, оставляя Чихо наедине с синеволосым посетителем. Он не нравится Шину, который открыто разглядывает крепкий силуэт, – слишком много боли в глазах напротив, где даже нет просвета на что-то настоящее. И если у самого юноши почти чёрные с искрами глаза, что подобны звёздному небу, то у незнакомого парня даже нету просвета на слабую надежду. Отчаяние давно поглотило веру в вечную бездну боли. (Хочется залезть в самую душу, узнав всю грязную правду?) (Ни за что.) От синеволосого веет слишком мертвенным холодом, который не способен заглушить даже спокойный аромат лаванды старшего. Сердце юноши отбивает странный ритм, а сам Чихо лишь цепляется длинными пальцами за низ растянутой любимой кофты, просто-напросто не предполагая, что делать. Как дышать? – Знаешь, что это? – неожиданно хрипло обращается к нему посетитель, медленно указывая широкой ладонью за спину Шина. Резко обернувшись, Чихо отрицательно качает головой, в один миг замечая в дальнем углу одной из полок в блеклом горшке растение, скорее походящее на небольшое деревце. Он слабо помнит о том, как этот цветок оказался у них – у Ходжуна – в магазинчике. Обычная случайность, где старший позволил поставить так далеко товар, что для него зачастую роднее живых людей. – В народе её называют китайской розой, – прерывая все размышления юноши, отвечает парень, вновь проводя рукой по волосам, словно синие пряди не дают ему покоя. Словно яркий цвет постепенно разрушает его хрупкую душу – а он специально делает себе больно. Личное саморазрушение, проникающее куда-то сквозь кожу, под рёбра – в грудь и до самого алого сердца с постепенно охватывающей серой краской. – Гибискус, – тут же вспоминая давно произнесённое Ходжуном второе название, добавляет Шин, наконец-то понимая, что видит перед собой. – Именно. И старший почему-то вправду не любит именно это, казалось бы, безобидное растение, скрывая его в самых закромах магазинчика, будто надеясь, что никто, даже он сам, не заметит странное присутствие. Почему? Неужели даже в зелёном лесу старшего есть тёмные пятна, куда не способен пробиться солнечный свет? Тень невольно падает и на Чихо вместе с не самым лучшим осознанием – печалью. Тайны? Недомолвки? Но ведь Ходжун не способен на такое. (Ты же знаешь, в мире не существует чистого добра.) (Существует.) Посетитель делает несколько шагов навстречу, неотрывно глядя на розу. В его чёрных глазах – в необъятной бездне боли – слишком много эмоций к обычному растению. Горькие воспоминания неумолимо нахлынывают, заставляя на несколько секунд опустить взгляд к полу, а затем обернуться к Чихо со странной улыбкой на искусанных губах. – У меня когда-то была такая роза, подаренная матерью, – долгие годы она жила со мной, радуя своим странным магическим присутствием. Прекрасное растение. И неожиданно вместе с хорошими переменами в моей жизни, наконец-то реальной любовью, она впервые зацвела. Но почему-то именно зимой – сорок один день назад, – синеволосый парень сипло усмехается, пряча руки в тёмной куртке, а взгляд в своём плохо скрываемом отчаяние. – На следующий день роза погибла... Это так странно. Чихо слишком хорошо чувствует боль в участившемся пульсе, где сердце сжимает от чего-то непонятного, а к горлу подступает комок эмоций. Он пускай и дурачок, но способен соединить очевидные факты и устало осознать, просто вспоминая, – китайский цветок не должен цвести в начале зимы. Он не должен заставлять людей проливать редкие слёзы. И не должен забирать невинные жертвы вместе со своей собственной смертью. Но Чихо помнит давние строки, что когда погибает эта самая роза, то умирает кто-то до безумия близкий, будь то из родной семьи или же вовсе человек из проклятой судьбы.Получается?...
– В тот же день мой Хёсан возвращался домой с работы, понимаешь? Казалось бы, ничего особенного, но тут звонок от незнакомых людей и слова, что ломают до сих пор – «соболезнуем, он не смог удержать управление мотоцикла», – в глазах посетителя уже нету слёз печали, но голос предательски дрожит, доходя до слабого состоянии истерики. – Это нечестно, парень. У нас с ним под рёбрами написана прекрасная и лучшая судьба, где были бы лишь мы вдвоём и никого больше. Почему так вышло? Зачем надо было забирать его от меня?! Синеволосый парень громко топает ногой, гневно сжимая кулаки. Его всего разрывает изнутри от несправедливости и срывающегося «мой Хёсан», потому что худощавый юноша был чем-то большим, чем единственной, настоящей любовью. Хёсан – его неотъемлемая часть. И если погибнет одна половинка, то вторая не сможет долго существовать в реальности, сгинув вслед.Хёнхо устал терять дорогих сердцу людей.
Слыша чужие слова, Чихо лишь скрывает лицо в холодных ладонях, проводя дрожащими пальцами по щекам и стирая влажные дорожки слёз. Ему почему-то больно. Почему? – Пожалуйста, Хёнхо, не пугай моего... Помощника, – качая головой, в главный зал неспешно возвращается Ходжун, аккуратно держа в руках упакованный букет. И только старший знает, насколько запах белых лилий способен въесться в сознание почти что мёртвого человека. – Тем более, так соединить обычную случайность и какой-то цветок... Он, говоря это зачем-то громко, подходит к синеволосому посетителю вплотную, заглядывая добрыми ореховыми глазами прямо в душу – Хёнхо кажется, что Чон знает всю его изъедающую боль и бездну отчаяния. Ходжун медленно протягивает букет и лишь тогда шепчет незлобное «ему не стоило знать твою историю». Слишком личное. Слишком неправильное. Просто не для такого ребёнка, как Чихо. Юноша же настойчиво не слышит слова родного человека, вновь оборачиваясь к единственной в его жизни китайской розе, ловя ртом отчего-то холодный воздух. Ему страшно от одной только мысли, неожиданно пришедшей в сознание. (Боишься своей смерти?) (Боюсь потерять его.)х
Шин тихо сидит на кухне и внимательно наблюдает за стрелками часов, словно это становится его сумасшедшей привычкой – слепо ждать. Вопрос лишь чего. Конца? Возможно. Но где-то в зале после долгого рабочего дня крепко дремлет старший, скрывая взволнованное лицо в своих небольших ладонях. Ему, наверное, снится его маленький мирок – тёплый лес, где есть вполне реальная жизнь и настоящее, и куда лучшее, чем существующее, солнце. И Чихо уже устал слушать биение своего сердца, которое звучит в такт старым часам. Юноша всё чаще думает, что никому не нужен. И что любимый Джун с ним возится просто из-за человеческой жалости и долга старшего – хёна. Подобрал с холодной улицы, как брошенного кем-то котёнка, чтобы затем вновь отпустить в жестокий реальный мир, чтобы сделать одну только боль хрупкой мальчишеской душе.У Чихо даже улица в ярких тонах.
Сам же Шин даже не способен думать о необходимом сне, который вскоре перерастёт в очередной кошмар и влажные следы на бледных впалых щеках. Глубокий вдох. Он устало цепляется за дневные образы, поджимая дрожащие губы. Резкий выдох. Ему необходимо спасительное тепло старшего и его нежный запах лаванды, пробуждающий в груди приятную и в тоже время болезненную любовь. Искренний солнечный свет мира Джуна в его ореховых глазах, который просто-напросто вечен, как и тихое шиновское «я люблю тебя, хён». (Думаешь, он воспринимает твои слова всерьёз?) (Наверное...) Поэтому Шин вновь и вновь возвращается к короткой, но продирающей до самых хрупких костей истории того парня – странного Хёнхо, во взоре которого утягивающая бездна. У Пака за спиной не белые крылья ангела-хранителя, а лишь горькая судьба человека, чья жизнь ломается раз за разом. Смерть с хитрым оскалом ходит за ним след в след, забирая дорогих людей вокруг – проклятие неизбежно. Хёнхо не понимает этого, только скрываясь в мрачных пучинах боли, обвиняя других, но не в состоянии обернуться назад и заметить костлявый силуэт, преследующий его. Ему просто не повезло. И даже яркая судьба Шина кажется вправду живой рядом со злобным роком Хёнхо, который может лишь ощущать привычный запах белых лилий на ледяных могилах близких людей.Ходжун втайне старался защитить младшего. А Чихо – слепой глупец.
Усмехаясь в тишине, юноша сильнее сжимает в руках старую потёртую зажигалку, то и дело резким движением аккуратных пальцев выпуская искры пламени наружу – огонь манит. Но его не хватит, чтобы согреть обмороженные руки, даже чтобы осветить небольшую кухню, походившую утром на маленький рай. Сейчас же, беззвёздной ночью, помещение напоминает только чьё-то личное безумие. Темнота без жалости сдавливает лёгкие, а каждый яркий огонёк сильнее сгущает мрак вокруг себя. Люди лгут, когда говорят, что самые тёмные часы – перед рассветом. Мгла должна быть всегда непроглядной – и только Чихо, один из тысячи, способен увидеть разводы цвета среди чёрно-белых тонов. Это не похоже на что-то другое. Некие тихие слова прошлого – тот рой голосов забытых призраков диких друзей и проклятой семьи – жизни, которая не отпускает даже спустя долгие года. Будто Шину просто-напросто нравится так глупо страдать, будто сомнения затмевают обычное понимание происходящего. Чихо хочет быть эгоистом. Чихо уже эгоист. Ему необходимы нежные прикосновения к мягким губам старшего и тихие стоны из его уст. Он жаждет его полностью. Чтобы Чон был рядом. Чтобы пальцы скользили по горячему миниатюрному телу, которое когда-либо будет принадлежать лишь ему, черноволосому юноше, одному. Смешно. Странное желание, сковывающее всякие мысли и стирающее остатки справедливости, наверное, до сих пор подростковой души. Взгляд куда-то вдаль, во тьму, и Шин грустно понимает – он без сожаления избавил бы своего Джуна от всех стальных оков и этих чёртовых добрых намерений, только чтобы удержать рядом с собой любимого человека. И лишь дикий огонь способен сжечь живой мир Чона окончательно – от леса останется чёрная гарь, мажущая по бледной коже, и горькие чужие слёзы на нежных щеках. Никто даже не догадается, чьих это рук дело. (Если подлить масло в огонь, то будет лучше полыхать.) (Я знаю.) Чихо в очередной раз зажимает зажигалку между длинных пальцев и вновь подобно магу-новичку – волшебнику – призывает яркое пламя из пустоты. Звенящая тишина в сознании сводит с ума хуже чьих-либо грубых слов, и даже звук до сих пор идущих часов сошёл на нет. Тьма не отступает и с настоящим источником света – завораживающим огнём. Он лишь водит красными искрами по своей бледной коже, ловя аккуратными пальцами горячее пламя – иногда хочется стать самим светом. Иногда хочется попасть в маленький и почему-то недоступный для него мирок Ходжуна. Просто для того, чтобы хотя бы на один жалкий шаг стать ближе к сердцу старшего. Шин, к своему огромному сожалению, не светлячок, несущий вместе с собой надежду на лучшее, а просто глупец. Поэтому вместо пожара в чужой реальности, он старается сам стать одним целым хотя бы с постепенно кроваво-алым пламенем. Поэтому худощавые руки, явно не предназначенные для тяжелой работы, кажется, уже объяты вполне реальным огнём. – Чихо! Зажигалка, которая из того далёкого прошлого, где младший забивал лёгкие горьким дымом, падает на пол под скрещенные ноги, и чьи-то мягкие руки хватают за ладони. Джун вглядывается в свежие багровые узоры. Это похоже на новую картину одинокого художника, что встречается по ночам лишь со своими кошмарами. Искусство, понятное только избранным. Но ни старший, ни сам юноша не способны понять эти загадочные записи на бледной коже. Записки сумасшедших чувств. – Они не болят, хён, – равнодушно пожимая угловатыми плечами, отвечает Чихо и взмахом убирает с глаз чёрную чёлку. Вместе с приходом Чона отступает и давящая на лёгкие тьма. Можно вздохнуть полной грудью, чувствуя всем телом сладкий запах лаванды, просто неотделимой от старшего. (Наверное, болит душа?) (Да.) Чихо звонко и так странно, как какой-то большой и счастливый ребёнок, смеётся, цепляясь за миниатюрного Ходжуна. Руки совершенно не жгут после встречи с тёплым ярко-алым пламенем. Он вправду не чувствует ожидаемой боли. Может, это вовсе не огонь? Может, это тот самый свет из мирка старшего? Наверное. Но Чихо лишь устало бормочет абсолютную чушь и пытается скрыть прозрачные слёзы вместе с теми эмоциями, похожими на далёкую улыбку Хёнхо. Юноша не умеет носить маски лжи – мальчишка не способен даже сдерживать свои чувства. – Прости меня... Тишину прерывает только охрипший голос Чихо и вернувшийся ритмичный звук настенных часов. Джун, наверное, правда, хочет ему помочь. И Джун, наверное, уже устал от глупых выходок младшего, да? Что происходит? И что будет дальше?Шин запутался в чужом молчании.
х
Утренние картинки похожи на старые смазанные фотографии, где даже не стоит делать попытку различить лица знакомых и самых родных людей – точно так же пропала и семья Шина. Мысли путаются в потухшем сознании, потому что грань между «у меня есть твоя любовь» и «у меня есть ты сам» давно пройдена. Его ждёт красивый финал проигравшего марафон короткой жизни. Но что было позади? Чихо совершенно не помнит минувшие сутки, за которые его просто сломило второй (или сотый?) раз за жизнь. Картинки прошлого сожжены тем жалким огоньком из старой зажигалки с наклейкой из жвачки за сотню вон. История всегда повторяется. И, кажется, так глупо происходит из часа в час до самого «из года в год» – цикличная вечность, что в конце преподносит привычные слёзы и срывающиеся всхлипы. Наконец-то, доходит осознания жгучей боли, и руки медленно тлеют вместе со свежими розовыми рубцами, будто яркое пламя продолжает выводить магические узоры. Будто это – магическая метка, боль которой не сможет усмирить ни жалкое обезболивающее, ни покрывающие обезображенную кожу белоснежные бинты. Зачем только сделал? Тупица. Чихо с хрустом заламывает длинные пальцы и прячет лицо в мягкой подушке. По всей квартире доносится немой крик в пару слоёв светлой ткани, от которой почему-то чувствует гарь – вонь палёного тела. Будто юноша – очередной смертник жестокой жизни с горьким плачем. Никто не должен и просто не способен услышать его. Даже сам Шин понимает краем сознания, – когда-то ребяческий голос пропал, превратившись в хриплый всхлип и стон. (Тебе говорили, что ты та ещё плакса?) (Просто слабак.) И именно в такие невыносимые моменты Шин начинает искренне жалеть, что не смог переступить подростковую грань, что не остался там – ещё одним вечным призраком приятелей в заброшенном доме. Чихо со слабой улыбкой присел бы у стенки между обезображенным пирсингом Сандо, который, кажется, закончил свою жизнь после неудачного ограбления. И дерзким Санвоном, что на протяжении всей их «дружбы» ловил настоящий кайф, заставляя старшего покорно становиться на колени. Их маленькая личная игра. И Чихо бы красиво сгубил себя той жизнью, наверное, не выдержав реальных слов матери, от которых сводит до сих пор дыхание, или когда-нибудь по-мужски ответив на выпад отца. Та жизнь была чёрной. Но только новая судьба с Ходжуном слишком яркая для того, кто прожил среди облезлых стен и покрытых вечной грязью людей. Жизнь у старшего слишком настоящая, как у нормальных людей, – со счастьем по утрам, с искренними улыбками и честными словами. Чихо – ненормальный. И его личную болезнь совершенно невозможно вылечить всеми известными человечеству лекарствами или даже заглушить чувства младшего чем-то запретным. Он не пытался, но точно знает всю свою печальную судьбу наперёд. На Чихо крест. И если религия – опиум для народа в мире, где давно доказано, что нет бога, то почему нельзя просто-напросто создать для себя новый идеал? Шин ещё подростком потерял веру в бога, но продолжает втайне надеяться на свою чересчур яркую жизнь и самого лучшего хёна. Он может спасти – слишком добрый Чон не способен бросить одинокого ребёнка, которого сам же приютил в надежде спасти.Ходжун – опиум для Чихо.
Кажется, единственное спокойствие черноволосого юноши и даже не глупый наркотик с пафосным «зависимость». Без наркотиков умирают окончательно и с теми пустыми глазницами и гнилыми венами, которые сейчас у далёких друзей-призраков. Чихо же умирает вместе с ярким солнечным светом из зелёного мирка старшего. (Ты же сказал, что собираешься ждать, разве не так?) (Так.) Просто Чихо уже не чувствует той былой надежды. Успокаивая срывающийся крик и тяжелое дыхание, Шин поворачивает голову набок, резко распахивая чёрные глаза, где давно пропало сияние звёзд. Он внимает спящему рядом старшему. Идеально тонкие руки, на которых проступают дорожки вен, узкие плечи и эти манящие ключицы. Между Чихо и Джуном лишь несколько десятков, если не меньше, сантиметров и ничего, кроме тёплого воздуха – приятного запаха лаванды и боли младшего. Ничего. Поэтому Чихо скрипит зубами, с трудом подавляя желание искусать Ходжуна, оставив на нем болезненные кровоподтеки и яркую, как чёртова жизнь, метку «моё». Потому что Ходжун – его. – Ты меня любишь, хён? – поджимая искусанные губы, бубнит Чихо себе под нос. Он совершенно не ожидает тихого ответа, внимая ночной тишине и вглядываясь во мглу, что медленно окутывает нелепое тело. Один? Опять? Но старший неожиданно распахивает глаза, ореховый цвет которых магическим образом виден даже в непроглядной тьме. Может, Шину лишь кажется? И почему хён не спит? Это ведь не потому, что ему вновь мешает Чихо из-за своих скованных движений и слишком громких криков в пустоту? Кошмары неизбежны. А в молчании Чона лишь вполне болезненная реальность. – Я тебе нужен, хён? Конечно же, нужен, да? Но Шин не слышит заветных слов от старшего. Есть тишина, которую прерывает лишь юношеский кашель – горький прах сожженных надежд полностью окутал лёгкие. Не получается сделать даже слабого вздоха. Чёртов день. Чёртова жизнь. А в глазах старшего напротив уже давно пропала былая доброта – лишь холод, от которого стынет кровь в жилах младшего. Лёд – хуже огня. И если пламя можно вмиг потушить водой, то от холода не избавиться даже вполне реальным жгучим огнём. Можно вывести странные, никому не понятные узоры – и больше ничего. – Ответь, пожалуйста... Хён... Чихо скрывает хрустальные слёзы в своей смятой подушке. Что-то невыносимое сжимает грудь и ломает хрупкие рёбра – будто само сердце хочет погибнуть от чужого молчания. Равнодушия. Шин наивно уверен, что он не заслуживает такого. Что каждого может так легко сломаться – от чужих действий, от далёкого прошлого, от какого-то призрачного рассказа того парня. Пак Хёнхо. Больно. Так до безумия плохо. И просто-напросто страшно. – Ты же не прогонишь меня, Джун-и? – Шин устало тянет руки к миниатюрному телу и обнимает, прижимая к себе несопротивляющегося парня. – Как же буду без тебя? Я ведь не смогу, правда. Хён. Ты ведь представляешь, что со мной станет, да? (И что же?) (Просто умру.) Ходжун лишь упирается небольшими ладонями в чужую грудь, отталкивая юношу от себя. Громче каких-либо слов. Неужели он, Чихо, сам в этом виноват? Но Шин ничего не понимает, внимая своим же оглушительным мыслям и страху. – Ты глупый, Чихо, – наконец-то отвечает Ходжун, печально прикрывая глаза. – И ещё слишком ребёнок.Или тот, на ком давно стоит крест.
х
Утром следующего дня все привычные ритуалы их совместной жизни просто рушатся на глазах. Где Чихо бесследно исчезает, кажется, ещё этой невыносимой для юношеской души ночью. Где зимнее и почему-то уже холодное солнце больше не греет и не радует людей вокруг. Где даже вечный запах лаванды растворяется без какой-либо надежды, чтобы вернуться вновь и радовать незнакомых людей. Магазинчик цветов закрыт по никому не известной причине. Смахивая надоедливый снег с ресниц, Ходжун сильнее прячет лицо в красном шарфе с широкой вязкой, который ему по осени подарил Чихо – на день рождения. Но это не спасает. А откуда-то взявшийся на пустыре ледяной ветер продолжает пронизывать кости сквозь тонкий слой одежды. Звонкий хруст снега под тяжёлыми ботинками. И вся эта ярко-белая картина с чёрно-серым вкраплением кажется слишком жуткой. – Я знал, что найду тебя тут. Голос Чона слишком тихий, будто парень молчал долгие годы, будто он только сейчас смог получить заветную возможность говорить, высказывая свои заветные мысли. И Ходжун совершенно не похож на того вчерашнего человека, что с радостью писал пожелания незнакомым людям, что дарил яркие цветы вместе со светлой частичкой себя. Нет. Он лишь готов слиться с тяжестью, которая уже долгое время не покидает его – чужое отчаяние. Парень, к которому обратился Чон, неспешно оборачивается, скидывая с макушки капюшон толстовки и продолжая прятать озябшие руки в карманах чёрной куртки. Всё те же ярко-синие растрёпанные пряди и всё та же боль в тёмных глазах, где нет даже просвета на что-то настоящее.Пак Хёнхо.
Он внимательно оглядывает Джуна с головы до ног со странной, еле заметной улыбкой на устах интересуется: – Зачем? – синеволосый парень звонко ухмыляется и отворачивается от Чона, вновь вдыхая запах застывших на холодном снегу цветов – лилий. Хёнхо не нужен чужой ответ, точно так же, как и это молчаливое присутствие – как и чужая жалость. Он не чувствует холода и этого ледяного ветра из-за давно умершей души – Пак медленно опускает взор чёрных глаз к серому мрамору, где на ему продолжает улыбаться самый дорогой сердцу человек – дурашка Хёсан. А сам Хёнхо на этой чёртовой могиле каждый день, и даже во сне его не может отпустить призрак умершего друга – любви. – Мы же с тобой давние знакомые, Пак, – наконец, тихо бормочет Ходжун, разглядывая белый снег под своими ногами и не в силах поднять взгляд к синеволосому парню. Он чувствует, что всё это – неправильно, но не видит другого выхода. – Почти что друзья. И я хотел бы попросить... Нет. Мне нужна твоя помощь, Хёнхо. – И какая же? Вновь молчание вместе с застывшим холодным зимним днём. – Понимаешь, я не могу ничего сделать с Чихо... – на звучном выдохе начинает Ходжун, пряча лицо в шарфе и стараясь не ощущать эту жуткую атмосферу вполне реального кладбища. – Он слишком... Другой? Да, именно. Мы будто из совершенно разных миров, когда как судьба чересчур нестабильна и окончательно безумна. – И что ты хочешь? – Просто забери его, – с неожиданной уверенностью в голосе прямо отвечает Ходжун. Он почему-то больше не похож на недавнего человека с куда более ярким, чем реальность, миром. Чона же губит одно присутствие мальчишки Чихо, а слишком громкие мысли заставляют появиться ту боль в груди. Вина? Но откуда? И почему именно с ним, Ходжуном? Ведь он когда-то хотел лишь помочь, и не более. – Ты, что ли, забыл, как заканчивают люди рядом со мной? – Хёнхо в очередной раз громко усмехается и, прекращая вглядываться в улыбку своего ушедшего возлюбленного и друга, оборачивается к Чону. Ему смешно от услышанной просьбы. Забрать, будто какую-то не нужную вещь. Так легко – настоящую человеческую жизнь. – Я помню, – прикрыв глаза и явно уже давно всё решив, кивком соглашается русоволосый парень. – Именно поэтому и прошу помочь. Пожалуйста. Ходжуну слишком страшно быть рядом с Чихо, чувствуя, как зависимость младшего появляется и в его маленьком мирке – ощущая, как этот ребёнок уничтожит всё, если его не остановить. Как он сожжёт его живой мир без какой-либо жалости. Как не остановится ни перед чем. И дело даже не в самом глупом юноше, который не способен осознать свои поступки, а той грани, где он гуляет по беззвёздным ночам. Прошлое не уходит, а настоящее не желает принимать такого безумца, как Чихо. Бедный ребёнок. С такой горькой судьбой. Но ни Хёнхо, ни Ходжун не знают, как сам черноволосый юноша сидит среди призраков своей далёкой жизни, аккуратными пальцами рисуя странные узоры на стенах заброшенного здания. Свежая краска до безумия схожа с алой жидкостью в венах мальчишки – кровью. Он просто-напросто не сдастся так легко чужим словам. Чихо сотворит новый яркий мир для себя и своего любимого Джун-и. (Но ведь он всё-таки избавился от тебя. Ты понимаешь это?) (Нет.)Ведь у них судьба – одна на двоих