Некрасивая

Ни черта она не красивая. Крупноватый для её лица нос. Скулы уж слишком выделяются. Волосы, про которые некоторые почему-то говорят, что они цвета меди, на самом деле отливают банальной ржавчиной. Слишком худая: груди почти нет, как и задницы, острые плечи торчат в стороны, живот ввалился, на лопухоидной анатомии на ней можно было бы считать ребра не хуже, чем на скелете — я не раз видел её на пляже. В Тибидохсе кормят вполне прилично, но она умудряется оставаться всё такой же тощей, как и тогда, когда я впервые увидел её в котле. А ведь ест немало — в некоторых парней столько не влезает. Быстрый обмен веществ, что ли? Ладно, глаза у неё и правда чарующие. В средние века из неё вышла бы прекрасная ведьма — рыжие волосы, которые не поддаются влиянию расчески, зеленые глаза, весит меньше пятидесяти килограммов. В наше время ведьма она вполне обычная — сплошные контрасты во внешности, да, но по силам вполне средненькая. Хотя дело в том, пожалуй, что не хочет развиваться — совсем немного усилий, и она стала бы отличной тёмной. Но ей кажется, что лучше хранить верность своим надуманным принципам и правилам, краснеть от любой фразочки, которая выбивает из колеи, и сыпать искрисами, которые и вреда-то причинить не могут. Я прислонился к колонне, покачиваю тростью влево-вправо. Почти чувствую жалость тех, кто стоит рядом — бедный некромаг не может отвести взгляда от этой девчонки, не красивой даже, не самой умной, недоступной. Плевал я на них, хотя всё равно мерзко. Жалости не осталось бы, если бы я решил размазать их мозги по стене. Тогда из мрачноватого паренька я резко стал бы монстром. И высматривать её в толпе больше не пришлось бы — видна была бы как на ладони, стоящая среди ковра из поваленных друг на друга тел. Но я этого не делаю — и меня жалеют. Жалеет даже Ленка. Нарисовалась рядом, стоит и смущается. Но я и это ценю, не такой уж я и циник — ради меня сбежала от своего Шурочки и очередного выяснения, чья же теория возникновения магии правдива. — Может, потанцуем? Молчу и отрицательно машу головой. Не то настроение. Но бокал с вином у неё забираю и опрокидываю в себя — несколько капель пролились и потекли по подбородку, так что вытираю их тыльной стороной ладони. Странный звук слева заставляет повернуть голову — несколько девушек глупо хихикают и краснеют, отворачиваются, чтобы я не видел. И каждая из них красивее этой долбаной рыжей ведьмы. А маечник всё трется вокруг неё — не слишком близко, но тоже не выпускает из поля зрения. Мрачный, словно любимого кролика только что похоронил. Или кого он там особенно любит? А рыжая демонстративно отворачивается, смеется, запрокидывая голову — так еще лучше видно, что женственными формами она не блещет. Некрасивая. Даже хочется отвернуться, но не получается. Усмехаюсь своей борьбе и слизываю остатки вина с губ. Ни черта она не была красивой и тогда, когда расставалась с валенком. Раскраснелась, глаза прищурила, волосы окончательно и бесповоротно решили жить своей жизнью и растрепались, как им хотелось. Кричала даже, глупо махала руками. Обычно она более грациозная — сказалась игра в драконбол: приходится реагировать быстро, но плавно, иначе чуткий смычок почувствует неосторожное движение и контрабас скинет своенравную наездницу. Но тогда движения стали резкими и острыми, как ключицы, на которых едва натянута смуглая кожа. Тоже, к слову, недоразумение — рыжие должны быть бледные и с веснушками. Как на картинках. Она темнее на несколько тонов. И милых коричневых пятнышек на щеках нет — не рыжая, сплошное недоразумение. Наверное, если бы она знала, что я наблюдаю, то вела бы себя более сдержанно. Но нет, думала, они с маечником одни, а поэтому и не сдерживала эмоций. В моем обществе таких вольностей она себе не позволяет. Знала бы — кричать не стала бы, руками махать не стала бы, расставаться не стала бы. Переключила бы внимание на меня. И ни черта она не красивая, когда танцует вот так. Допивает третий бокал вина — а говорила, что не пьет. От шампанского отказалась после первого бокала — хоть на что-то мозгов хватило. Теперь извивается посреди танцпола со своей синеволосой соседкой — последняя выглядит куда эффектнее. Но двигается более распутно. У рыжей же каждое движение дразнит, наталкивает на непристойные мысли, но не позволяет окружающим парням подойти ближе. Хотя нет, наверное, не позволяет всё же Гломов, чья защита охватила обеих подруг. И да, совсем глупо она смотрится, когда целует в щеку Ягуна. У того рядом девушка стоит, к чему же такие проявления чувств к чужому парню? Но Катька спокойна, даже смеется и целует внучка в другую щеку — и я на миг завидую её выдержке. Мелькает желание выдернуть рыжеволосую девчонку из толпы. Ни черта она не красивая, когда появляется на лестнице. Я затягиваюсь и выдыхаю в бойницу, а она тяжело дышит из-за танцев или ступеней — не важно. Думаю, сбежала из толпы — она ей быстро надоедает. Заправляет за ухо выбившуюся прядь — Склепова, должно быть, не один час колдовала в прямом и переносном смысле над этими волосами, чтобы они заблестели и стали послушными. А платье красивое. Вот только выглядит она в нём, как все эти модели в Жанниных журналах — вешалка для платья. Обходится хоть без глупых вопросов. Стоит несколько секунд и смотрит куда-то в сторону, привычно, пожалуй, смущается тому, как я наблюдаю за ней. Наконец, не выдерживает: — Угостишь? Вообще-то, она не курит. Да и не пьет, но, видимо, этим вечером решила плюнуть на свои правила. Протягиваю недокуренную сигарету — последнюю, надо будет телепортировать новую пачку. Мог бы и сейчас, но почему-то не думаю об этом. И рыжая затягивается, явно не в первый раз — не закашлялась, не скривилась. Наверное, им со Склеповой бывало скучно вдвоем в комнате. Или предавались девчачьим слабостям, вроде разговоров о любви и мужчинах-козлах. Спорю, моё имя там не раз мелькало. А такие разговоры не обходятся без способов расслабиться. Я смотрю, как её губы зажимают сигарету там, где совсем недавно её касался я. Самообладание исчезает вмиг, и я срываюсь. Ни черта она не красивая, когда прижата к стене. Зеленые глаза — её главное оружие — прикрыты и затянуты алкогольной пеленой. Рот открыт зовуще, но вкус совсем не тот — только вино, белое, сухое. Чуть закидывает голову, демонстрируя ничуть не красивую шею — слишком тонкую, слишком легко поломать. И стонет — появляется непреодолимое желание прервать этот звук, заткнуть его, не дать выйти изнутри. Остается лишь один вариант — впиться в губы, запустить язык в рот, да так, чтобы ноги её — длинные и тоже слишком худые, как и всё тело — подогнулись. Приходиться подхватить и прижать к стене еще сильнее. Дыхание сбивается, поцелуй прерывается — невольно глотаю её выдох. Пытается скользнуть руками по моему телу, и я прижимаю их над её головой — опять слишком тонко, в этот раз запястья; моей ладони хватило бы обхватить, наверное, четыре таких. Вновь пытается застонать, елозит телом, и я чувствую острые кости, которые впиваются в меня. Нет никакого ощущения мягких грудей, прижимающихся к моей грудной клетке, округлых бедер — эти слишком тонкие, хотя и их хватает для вполне мужской реакции, уставшей от воздержания. Ни черта она не красивая на этих простынях. Упала, чуть ли не как подкошенная, лежит на спине. Зато глаза, наконец-то, прояснились — теперь они яркие, еще более зеленые. Откуда взялась фраза про желание во взгляде? У неё расширены зрачки, дыхание чуть сбито. И только. Я останавливаюсь и смотрю на неё сверху, разглядывая настолько прямо и откровенно, как не смел раньше. Хотя и раньше не слишком смущался. Подол платья соскользнул наверх, хотя нижнее белье всё еще не видно. Когда она лежит — грудь вообще почти не заметна. Может, носила бы она лифчик, вид был бы хоть немного эффектнее. В книжке написали бы, что её волосы разметались по подушке — ни хрена, она упала прямо на них и закрыла спиной, но оставшиеся не кажутся пламенем — в таком свете она, скорее, брюнетка. Ни черта не красивая брюнетка. А она, кажется, теряет терпение, протягивает руку и тащит меня за подол рубашки к себе. Такой властный жест не в её стиле, я слегка удивляюсь. Жду всё, когда она вдруг с криками оттолкнет от себя и сбежит. Сбежит плакаться всё тому же валенку, заодно и налаживая с ним отношения — я бы убил на его месте, а он простит и даже попытается понять. Ну, или сделает вид, что попытается. А она не останавливается. Впивается губами — так не целуют, так пытаются сожрать. Я почему-то не против. Вкус вина чуть слабеет, на первый план выступает её собственный. Никогда не мог его объяснить человеческими словами. Хватаю за волосы и тяну в сторону, заставляя открыть шею — не сильно, она стонет скорее от наслаждения, чем от боли, хотя черт эту девчонку знает. Надо быть мазохисткой, чтобы упорно влезать в неприятности и рисковать своей жизнью и здоровьем. С жизнью, как правило, выигрывала, со здоровьем — не всегда. Может, даже нравилось проигрывать? Не целую — скольжу языком по шее и кусаю, оставляю метки, а она вздрагивает каждый раз. Вздрагивать сильно не получается — я вешу больше, прижал к кровати. Чертова молния заела. Борюсь, не отрываясь губами от груди — соски тоже рыжеватого цвета, издевательство какое-то! Это в фильмах платья рвут прямо на девушке, в жизни этот процесс чуточку сложнее. Да и решаю сохранить — хочу видеть, как будет краснеть, натыкаясь на эту тряпку в шкафу. Если не выбросит, конечно — с неё станется, характером она сильная и даже красивая, в отличие от внешности. Внешне она ни черта не красивая. «Собачка» поддается и плавно скользит вниз — до бедра, которого и касаюсь губами, снова впиваюсь, на грани того, чтобы рвать кожу на клочья. Рукой скольжу вверх, по ребрам — давно хотел сосчитать. Как у всех нормальных людей. Отрываюсь и сдергиваю платье, приподнимая ноги, — в ответ сдавленный вздох. Лежит, раскинулась на простыне — теперь волосы и правда разметались. Наверное, вертела головой, пока я ласкал это тело. Двигаюсь вперед, трусь об кожу, по телу — она вновь выгибается вперед, ловит мои губы. И вдруг оказывается сверху. Ни черта не красивая. Волосы окончательно растрепались. Глаза горят каким-то лихорадочным блеском. На животе парочка складок — только кожи. Прижимается ко мне так, что становится больно в паху. Кажется, понимает, что делает — во взгляде даже появилось какое-то самодовольство и еще большее возбуждение. Теперь уже она закидывает мои руки мне за голову, кусает в районе ключицы. Плен длится не долго — мои запястья вновь свободны, но я не спешу вернуться к её телу, просто позволяю её губам скользить уже по моему телу. Языком дразнит соски — моя очередь резко вдыхать. Прокладывает дорожку поцелуев вниз, проходит по линии трусов — желание трахнуть её возрастает с каждым касанием. Волосы щекочут живот, но внимание на это обратить не выходит — она царапает ногтем бок, потом подцепляет трусы и стягивает, другой рукой осторожно освобождая член. Я хватаю подушку за головой и впервые не сдерживаю стон — она не делает ничего нового, но от ощущений почему-то нет сил дышать. Но по-настоящему легкие забывают как работать тогда, когда она касается головки языком, дразнит её, чуть придерживая губами и полизывая, а потом резко опускает голову. Не блядь, я-то знаю, что у неё был только валенок, но научилась она явно многому. Заглатывает целиком, даже не давится, и я чувствую, что еще несколько таких движений, и я кончу ей прямо в рот. Не этого я ждал столько времени — хотя награда достойная, стоило ждать. Она выпускает член изо рта, скользит кончиком языка по стволу вниз и вниз, перекатывая в руке яйца. Я не выдерживаю, дергаю её наверх и перекидываю на спину — пусть будет сверху потом, когда только захочет, но не сегодня. Сегодня я хозяин праздника. Стянув её трусы, скольжу рукой между ног и чувствую, что она уже готова — даже слишком готова. Палец, затем два внутри доводят её до дрожи — она едва не подпрыгивает на кровати, стонет и мечется по простыне. Ни черта не красивая. Даже такая — наконец-то доступная, открытая, почти на грани. Желающая большего. Повинуясь какому-то неосознанному желанию, засовываю ей пальцы в рот — и она заглатывает, как прежде заглатывала мой член. От этой реакции срывает крышу — и я вхожу резко, жестко, но в конце останавливаюсь. Она охает от боли — значит, секса всё же давно не было. Это легко понять по тому, какая она узкая, но, черт возьми, влажная. От этого сочетания хочется трахать её быстро, резко, но приходится сдерживаться — пока она сама не поводит бедрами вперед и шепчет что-то вроде «Бери меня уже, не жалей». Одна фраза срывает все запреты — её тело само стремится навстречу, и я уже не сдерживаюсь — вбиваюсь в неё так, как никогда и ни в кого прежде. Она и не против — приподнимает бедра вверх и вновь закидывает голову. Я наклоняюсь, кусаю плечо, но на большее не хватает — все остальное тело занято совсем другим. Я чувствую, что хватаю её за бедра слишком сильно, наверное, даже останутся синяки — как и царапины на моей спине от её впившихся ногтей. Такая боль даже приятна; я впервые жалею, что регенерирую слишком быстро — эти раны я хотел бы оставить на память. А потом, в последний миг, я выскальзываю из неё и кончаю на живот и грудь — такая метка кажется даже более существенной, чем засосы, которые проявляются на шее. Она тяжело дышит и замерла в одной расслабленной позе, раскинув руки и ноги. Смотрит в потолок, губы неестественно красные — я не жалею, что перестарался. Заклинанием стираю с неё сперму и опускаюсь рядом, притягиваю к себе, заставляя двигаться. Ни черта она не красивая, когда просыпается. Волосы спутались, сероватые мешки под глазами — хотя это, пожалуй, моя вина. На худющем остром плече и шее несколько красных пятен. Скольжу взглядом вниз — она не накрыта одеялом — и вижу несколько синяков на бедрах. Если я приложу ладонь, то мои пальцы лягут точно на эти следы. Между ног на удивление гладко — вчера я не обратил на это внимания, но почему-то всегда ожидал увидеть там рыжеватые волоски. Провожу рукой от бедра до груди — она недовольно ежится во сне и только сильнее прижимается ко мне. Волосы пахнут яблоком. Вчера на это я тоже не обратил внимания. Ни черта она не красивая. Просто для меня она идеальная.