В лучах восходящего солнца

А ведь посвящать свою жизнь кому-то невыносимо тяжело. И дело вовсе не в поклонении различным идолам, фанатизма до умопомрачения или коллекционирования вещей своей пассии. Я о том, когда… Ты живешь ради кого-то. И ради него же умираешь, кстати. Просто к слову, мимоходом, незаметно. Но до болезненного подчеркивания до зачёрков красным маркером. Чтобы внимание к себе привлекало и напоминало постоянно. Чтобы имя и фамилия, ставшие родными вовсе без кровных уз, отскакивали от зубов и произносились каждый вечер, засыпая, каждую ночь, когда сновидения перерастают в кошмары, каждое утро, давая точку отсчета новому дню. И фраза «Не видели ли вы этого парня?», приевшаяся и на автомате вылетающая вместе с протянутой вперед рукой с твоей фотографией в ней. – Простите, вы в который раз забыли чек за покупку канцелярских принадлежностей. – Это неважно. Скажите лучше, не видели ли вы этого парня? Просто это уже что-то близкое, что не отодрать даже стальными щипцами. Молотком вбитое под кожу, с кровью зашитое, болью омытое, но ставшее единым целым, несмотря на грубые рубцы по всему телу. Эти самоувечья напоминали мне, что я все еще живу ради новой встречи с тобой. Так просто спокойнее. А еще эти плакаты, развешанные по всему периметру моей комнаты, на каждой стене университета, на столбах в самых различных районах города и даже в соседних префектурах. И твое лицо на них – улыбающееся, но безжизненное от того, что застывшее. Даже казалось тогда, что тот образ – единственное, что осталось о тебе в моей памяти от тебя же самого. Прощальный подарок, содранный с твоего читательского билета. Зато теперь сотни людей хоть раз думали, а, может быть, и произносили вслух: «Смотри, молодой парень пропал. Жалко». А мне было не просто жалко, а до боли от перерезанных по швам и не успевших зажить еще ранам. Просто потому, что скучал невыносимо. Кстати о книжках. Я стал больше читать, честно. В рассказах и романах ведь – целые миры, истории, понимаешь? Я не понимал любителей провести воскресный вечер в библиотеке, пока тебя не потерял. Зато теперь запах старых книг с пожелтевшей от времени бумагой, шорох перелистывания страниц и тишина настолько умиротворяющая, что даже шепот себе под нос становился чем-то неотъемлемым и привычным, сроднились со мной и о тебе напоминали все больше. На твоем месте сидя, склонив голову над очередным произведением и рисуя у себя в голове яркие или же тусклые витражи повествования. И пожилая женщина еще, седая старушка-библиотекарша, что так часто подходила ко мне и шептала, облизывая пересохшие губы: «Здесь раньше мальчик постоянно сидел. Славный такой был… Интересно, почему он больше не приходит?». И она гладила меня дрожащей рукой по растрепанным волосам, а картинка из орнаментов цветного стекла разбивалась в моей голове, на оставшееся время опять сменяясь лишь мыслями о тебе. Действительно, Канеки… почему ты перестал приходить? И навещать меня перестал тоже. Я здесь, я все еще жду. Просто напоминание, чтобы ты сильно не забылся. А то все вокруг о тебе напоминает, но я, похоже, сам всему виной. Выстроил ограждения из раздумий о тебе и телесных образов, а теперь все жалуюсь. Не нужно, право. Ведь ты, если бы захотел, пришел бы, правда? Несмотря на новых твоих друзей и судьбу новую, на миссию твою тоже несмотря. Я просто здесь подожду, на нашем месте. Надеясь, что однажды ты заявишься сюда, будто и не было этой пропасти между нами, а я подбегу сзади, оттолкнусь от твоих плеч и подпрыгну высоко в небо, а после повисну на твоей шее, громко и радостно крикнув: «Йо, Канеки! Наконец-то ты пришел!». И ты улыбнешься, наверное, может, даже хихикнешь. И я сотру из головы все плохие мысли о прошлом, обещаю. Ты только приди снова на наше место. Просто отпустить тебя даже как вариант не рассматривалось. Что это за глупость? Нелепое словосочетание какое-то. Можно перестать смотреть на звезды, слушать грустные песни и курить на крыше, отпуская невесомый пар раствориться на ветру. Но вот тебя отпустить невозможно. Говорил же, что ты просто стал чем-то неотделимым от меня, родным до нереальной близости, прорывшись сквозь мое личное пространство. «В него вторгаться нельзя!» – кричат газетные умники. А я ждал тебя с распростертыми объятиями. Вот только ворвался не ты, а лишь образ твой, видение, сплетенное из тонких ниточек зацепок, отголосков воспоминаний и таких же карточных картинок, как и на твоем читательском билете. Безжизненных. Мне иногда хотелось даже, чтобы сердце остановилось. Я просто не выдерживал, понимаешь? Думал, что, быть может, закрыв глаза навсегда, наконец-то увижу тебя. Настоящего. Думал, что ты непременно прибежишь, обнимешь, выскажешь слова сожаления и, возможно, заплачешь. Но я из раза в раз давал ранам зажить, не позволяя жизни вытечь из меня окончательно, до краев заполнив кровью вымышленную чашу существования. Я просто понимал, что в подобном случае умру не ради тебя, а для себя, чтобы больше не страдать. А это противоречило моим принципам. Помнишь, я говорил о них в начале? Если бы я умер тогда, в один из самых страшных и одиноких дней, то кому бы я с улыбкой на лице сказал через пару месяцев на долгожданной реальной встрече: «Я так и знал! Ничего страшного, просто пошли домой!». Я уверен был, что мы не простились навсегда, потому что ты исчез из моей жизни, не сказав даже примитивного: «Прощай». И я ведь уже не говорю об объяснении причин и присущем тебе красноречии, которым ты в случае со мной решил жестоко пренебречь, ха… Просто ты испарился, а я знал, верил, что когда-нибудь мы встретимся вновь. Когда сумрак окутает город, а электричество выключат, и я узнаю тебя, стоящего где-то по середине арки какого-то двора, лишь по очертаниям смутного силуэта. Но бесспорно узнаю ведь. Вот так представлял я себе наше воссоединение, а потому продолжал искать ключи-подсказки, расспрашивать прохожих, узнавать больше о мире гулей… И в CCG попал спонтанно. Ну, как сказать… Конечно, планировал я это долго, но, пока все про тебя до конца не узнал, на этот шаг не решился. А потом все само собой завертелось. Новые знакомые, невольные намеки на то, что с простым помощником можно поделиться засекреченной информацией, первый снимок нового тебя и описание опасного гуля SS-ранга… И страшно чуточку стало в тот момент, и горд безмерно был я за тебя. А потом тайные вылазки, анонимные звонки, негласная работа информатором. И все ради тебя для тебя одного. До счастливого дня, когда мне протянули конверт с чистым листом бумаги: «Все заполняют предсмертные записки. Напиши что-нибудь и ты». Ирония, не правда ли? Я шел на смерть, но рад был тому, что наконец-то вероятность встречи с тобой резко возросла до наивысшего лимита. Но на ушедшие поезда не продают билеты, а я понял это лишь, когда с опрометчивым воодушевлением получил ранение. Больно. И уже по-другому, физически. А потом я просто встретил тебя и… забыл сразу обо всем. Кратковременная амнезия, что ли. От неверия и разрастающейся внутри меня теплоты, от которой подкашивались ноги. Или это из-за вытекающей из меня крови происходило… А ты был сам не свой и не хотел признавать меня, мою реальность. Хотел отгородить от опасностей, от себя самого: «Хиде, беги… Иначе я…». Мне же было все равно на все “иначе”, правда. Ведь я наконец-то обрел то, что так давно искал. И эти слезы на глазах, широкая улыбка и объятия с тобой без расстояния между нами – все, ради чего я жил и был готов умереть. Ради тебя. Закрыв глаза на последствия. Закрыв глаза навсегда. Я часто слышал, что мертвые не умеют любить. Сейчас я определенно где-то далеко, но, кажется, все еще люблю тебя и жду встречи с тобой так же сильно и рьяно, как и в первый раз. Так что, наверное, то суждение неверно. А что тогда? Должно же быть что-то такое, что не под силу усопшим, о чем жалеют все уснувшие беспробудно… Точно. Есть тут кое-что. Мертвые ведь... совсем не ревнуют. Разве что к жизни. К жизни рядом с тобой. Ты – сладкоголосый, потерянный, стёртый, на кого-то зачем-то обиженный… А я умер в лучах восходящего солнца, и теперь лишь небо помнит обо мне – размытом, нечётком, пропавшем без вести, словно портрет в темных тонах под авторством неизвестного. И всё же, несмотря на преграды, давай когда-нибудь встретимся снова, Канеки?