return

      После Защиты от тёмных искусств Миллер шутит, сидя в общем зале и поглядывая на стряхивающую с юбки крошки Паз, что если вдруг кому-то и зеркало Еиналеж, и боггарт покажут одно и то же, он в полной жопе; сидящая рядом с ними Сесиль смеётся, по-французски отрывисто, и Джон тоже невольно ухмыляется; Оцелот за своим столом что-то кропотливо собирает по тарелке, и Джон ждёт, затаившись, когда он поднимет голову, чтобы отвернуться, потому что если его высочеству нравятся глупые игры, Джон не намерен остаться проигравшим. В Турнире, к слову, тоже.       Оцелоту от того, что Кубок выплюнул имя Джона, явно не по себе; ему всегда казалось, будто Адамска старался быть как можно ближе к нему, при этом соблюдая дистанцию, но теперь он чувствует его присутствие практически постоянно – как-то раз он заказывает им с Казом по куску пирога и стакану пива, но Миллер куда-то запропастился, уйдя в туалет, и Джон вынужден пойти его искать, оставив еду на попечение странно ухмыляющейся Евы; когда они заканчивают прятать фляжку с виски Миллеру в штаны и возвращаются, на прежнем месте нет ни еды, ни Евы, а Оцелот с компанией подпевал взрываются смехом, высасывая своими громкими глотками, кажется, весь уют.       Миллер, конечно, не слепой – хотя и боится теперь, увидев себя незрячим безногим и безруким калекой, – поэтому это лишь вопрос времени, когда он оторвётся от шелестящих голубых юбок и поднимет глаза достаточно высоко, чтобы увидеть творящийся вокруг него ясельный идиотизм; и Джон даже не сразу понимает, что это уже произошло – только когда Каз выманивает его к озеру, протягивает эту самую, вечно полную фляжку и добрую минуту не шевелится, уставившись на Джона, у того закрадываются подозрения, что Казу от него что-то нужно; но он решает им не поддаваться. Мимо очень кстати проходят Сесиль и Стрейнджлав, склонившись над какой-то книгой, и Джон выдаёт какое-то пространное замечание, и Каз, наконец, отворачивается от него и смотрит им вслед. Они распивают почти весь виски, обсуждая, как всё будет устроено в их тихой гавани для всех тех магов, которые устали от идей Министерства и Директора, устали быть просто безвестным пушечным мясом, дрожащим от страха друг перед другом, и как этому помогут выигранные Джоном деньги – главное, говорит Каз, правильно ими распорядиться; а потом, после долгой паузы глубокомысленно замечает, что странно, всё-таки, в этом поехавшем мире всё устроено: кот носит шарф со змеёй, а змея кутается в мантию льва. Джон на мгновение думает оглянуться и посмотреть, что – или кто – вдохновил Миллера на такие мысли, но только допивает последний глоток и размашисто шлёпает его плечу – время ужина.       На самом деле, это Каз решает выбить из Хьюи информацию про Выручай-комнату – Джон меряет шагами гриффиндоровскую гостиную, пытаясь сообразить, что нужно сделать для следующего этапа, но в голову лезет только то, как вчера, пока он стряхивал с плеч опалённые волосы, в палатку зашёл Оцелот – да ещё с таким лицом, будто лично для него спустился с Олимпа на колеснице, хотя мог бы заниматься более важными делами – и разве что не ткнул его в самую грудь своими пальцами – ты, мол, был хорош; Джон посмотрел на него несколько секунд и только хмыкнул, и потом разорвал остатки водолазки, постаравшись сделать это как можно больше похожим на приглашение выйти и оставить его в покое – и Оцелот действительно тут же вышел, только как-то поспешно и уже без былой напыщенной грации. В конце концов, Миллеру, конечно, надоедает его бесконечное мельтешение, и они, вооружившись тряпкой на кляп и мантией-невидимкой, идут к комнатам Рейвенкло охотиться на Хьюи. Находят они его, однако, в библиотеке, и сегодня Эммерих оказывается очень сговорчивым – возможно, потому, что Каз не теряет времени и сразу хватается за странное, похожее на медузу существо, соединённое через отверстие с его позвоночником, и начинает тянуть, пока Джон зажимает Эммериху рот. Существо пачкает всю руку слизью, и Казухира вытирает её о рубашку Хьюи, благодаря за содействие и посмеиваясь над обвинениями в садизме – потому что, расслабься, Эммерих, мы ведь по-дружески.       Наверное, Адам приходит вслед за ним – уставший и злой от бессонницы Джон неосмотрителен и курсирует вокруг названного места, не оглядываясь по сторонам; с другой стороны – на нём мантия, и на дворе четвёртый час утра. Когда вход, наконец, появляется, он разве что не ворчит себе под нос, что, мол, ну наконец-то – боится разозлить – дверь?.. – только распахивает её и застывает на пороге большой пустой комнаты со старым зеркалом посередине; в животе у него начинает ныть, и мысли начинают стихийно нестись в противоположном направлении – двадцать минут назад он не мог уснуть, потому что не мог перестать думать о следующем задании, а сейчас он не может думать о следующем задании, потому что ему так – так – так – так сильно хочется снова увидеть её – прикоснуться к ней; хочется услышать её голос, и чтобы она дала ему какое-нибудь наставление; и чтобы сказала, что всё будет хорошо, и он всё делает правильно. Он сбрасывает мантию и прижимает кулаки ко лбу, пытаясь думать о Турнире, и о деньгах, и о Рае – о Казе, о мире, о предназначении – пытается дышать ровнее и проглотить заново просыпающуюся ненависть, пока ещё не поздно – и слёзы вместе с ней. Он не знает сколько стоит так, сжавшись в комок и бормоча себе под нос, что он спокоен и что он должен сделать всё правильно, когда кто-то с силой задевает его плечо, едва не сбивая с ног; и потом это самодовольное урчание, вроде как – ну, чего ты встал? Джону не хочется, чтобы Оцелот видел его плачущим, поэтому быстро прикрывает глаза предплечьем и мычит; и Адам вдруг хватает его за эту руку и тянет к зеркалу, и едва не пихает туда лицом.       В этот раз ему не страшно; он просто выпрямляется, глядя в глаза своему отражению, и ждёт. Человек по ту сторону ухмыляется ему, приветливо и знающе, одной стороной рта, и проводит по заросшему подбородку красной механической рукой; когда он чуть наклоняет голову, как бы приглашая подойти поближе, его гигантский рог будто проходит сквозь стекло, и Джон трогает свой лоб; залившая его лицо и одежду кровь бликует как совсем свежая.       Адам рядом сконфуженно откашливается и делает шаг назад; Джону на секунду кажется, что он видит то же, что и он – что он напуган, может быть – но его бледные щёки заливает румянец, и Джон хмурится, поворачиваясь к нему всем телом. Ему очень хочется спросить, что видел Оцелот, но, уже открыв рот, придумывает куда более важный вопрос:       – Всё так и будет?       Адам смотрит на него и нервно усмехается:       - Есть способ узнать. Хочешь?       Джон не уверен, что что-то отвечает – но, наверное, что-то всё же отвечает, может, даже не словами, потому что Оцелот вдруг оказывается вплотную к нему и неловко обхватывает его лицо руками; и целует самым невинным и нежным поцелуем, какой Джон мог себе представить – этот странный нахальный мальчишка, усыпляющий на трансфигурации чужих крыс, чтобы они не мучились, если что-то пойдёт не так, и варящий лучшую сыворотку правды в школе – преследующий его по пятам и таскающий его еду, – и Джон целует его в ответ с откуда-то взявшейся благодарностью.       Адам улыбается и отступает, отряхивая и без того ровные лацканы пижамной рубашки, и его довольный вид говорит сам за себя. Джон поворачивается обратно к зеркалу и расправляет плечи; человек в куртке с крылатым черепом подмигивает ему единственным глазом и облизывает потрескавшиеся губы.