Мы напишем историю на затуманенном оконном стекле

Хочешь уделить мне внимание? Я буду танцевать в одиночестве, и ты это знаешь. Расскажи мне о своих тревогах и сомнениях. Выложи мне всё как есть. Любовь неизведанна, так естественна в темноте. Подумай о тех нежностях, над которыми мы трудились. Вялые сдвиги могут нас расстроить, когда свет пройдет в твою душу.

Её голова была опущена, волосы закрывали почти всё лицо, а карандаш, крепко сжатый в тонкой руке, путешествовал где-то по губам, будоража воображение. — Итак, Грейнджер. Она дернула головой, прогоняя его слова от себя, как назойливых мух. Карандаш тихо зашелестел по бумаге, что-то зачеркнул и замер, отбивая какой-то незатейливый ритм. — Грейнджер. Копна шоколадных волос дёрнулась в сторону, девушка зажмурилась, слегка нахмурив брови, — изображает задумчивость — и снова начала что-то писать на пергаменте, старательно — он был уверен в этом — выводя буквально каждую букву. — Гермиона. Это почти сработало, она слегка, совсем чуть-чуть — если бы он не следил за ней так пристально, то, наверное, и не заметил — повернула голову, старательно скрывая лёгкое удивление, проступившее на её лице. А он мог читать её, как открытую книгу. — О, прекрати, — Фред поднялся с соседней парты, над которой летал причудливый, разукрашенный чем-то чёрным самолет, — пергамент предназначался явно не для этого — и подошел ближе, вальяжно усаживаясь на профессорский стол. — Ты бы не смогла меня игнорировать, даже если бы захотела. Её звонкий, слегка хрипловатый от долгого молчания голос, разрезал тишину, доставляя ему непонятное, глубокое удовольствие. — У нас есть задание, Уизли, — отчеканила Гермиона, на секунду — мимолетно — бросив на него недовольный взгляд. — Какая жалость, — он закинул ногу на ногу, притворно хлопая ресницами, — мой пергамент куда-то пропал, — Фред махнул рукой в сторону кружащего самолета. И снова — ничего. — Гре-е-е-ейнджер, — сладко пропел Фред, спрыгивая со стола, как дверь резко отворилась, и на пороге показалась МакГонагалл, которая, сделав шаг вперёд и недовольно сверкнув глазами, хотела уже что-то сказать, как Уизли быстро оглянулся и неопределенно махнул рукой, задев стоящую на столе чернильницу. Чёрная жидкость потекла по бумагам, затопила лежащее перо и водопадом начала спускаться вниз, безнадежно портя учительский стул. — Уи-и-и-изли, — в тон Фреду протянула профессор, старательно подавляя гнев, — мало того, что Вы залили весь третий этаж непонятной жидкостью, нарушили с десяток школьных правил, и даже тогда, когда в отработку Вам дали простое, повторюсь — простое сочинение, в котором Вы, конечно же, должны были раскаяться и, наобещав кучу всего, что выполнять были бы не намерены, уйти к себе, Вы снова портите школьное имущество! — Нет слов, — вторя Минерве, ответил Уизли, тут же ловя на себе осуждающий грейнджеровский взгляд. — Отлично. Взмах палочки — и у него уже в руках ведро и тряпка, с каким-то вонючим моющим средством. — Каморка прямо за Вашей спиной, — наигранно-ласково чуть ли не пропела декан их факультета. — Надеюсь, больше объяснений не требуется? Она развернулась на каблуках и, громко хлопнув дверью, вышла, оставив после себя шлейф холодных, зимних духов. Конечно, он не выдержал первым. Насквозь провоняв моющим средством и ещё каким-то случайно разбитым зельем, Фред показал голову из-за двери, — она такая сосредоточенная — а после показался весь. Не в силах побороть жажду её внимания, кашлянул в кулак, внимательно наблюдая за её реакцией. Впитывая её. И снова — ничего. Он подошёл ещё ближе, облокотился на её парту и хотел уже было что-то сказать, как она резко подняла голову, прищурилась и, картинно закатив глаза, попыталась спихнуть его с места. — Уйди, Уизли, от тебя воняет. — Ауч, — он схватился за сердце, изобразив на лице гримасу боли, на что Грейнджер только хмыкнула и, еще раз пробежав по нему взглядом — ему так хотелось, чтобы она смотрела на него — снова уткнулась в свою писанину, заканчивая, кажется, уже второй лист. — Я смотрю, кто-то явно не любитель маленьких размеров. Краска начала заливать её лицо, и он не смог подавить глупую улыбку, наблюдая за этим восхитительным явлением. Смущенная зазнайка-Грейнджер. Что может быть лучше? — Уйди. — О, нет, — его глаза сверкнули. — Может, вернемся к размерам? — А может, — о, да, он смог разговорить её. Посмотри на меня. Посмотрипосмотрипосмотрипосмотрипосмотрипосмотрипосмотрипосмотрипосмотри. — ... ты пойдешь куда подальше? Знаешь, ты такой... — Ш-ш-ш, — Фред зажал ей рот рукой и, отмахнувшись от возмущенного, неразборчивого бормотания, стал прислушиваться. Шаги. Чёткие, звонкие шаги где-то совсем близко. Дальше всё происходило так быстро, что он вряд ли мог описать происходящее более точно. Гермиона укусила его за ладонь, звук шагов раздался совсем близко, скрипнула дверь, а Фред, не желая снова получить взыскание, юркнул под грейнджеровскую парту, тут же замирая. Он, кажется, перестал дышать. И, как ни странно, дело было совсем не в МакГонагалл или малом количестве воздуха, а в ней. Он даже не заметил, что она пришла в юбке. Как же он пропустил этот момент? Может, она одевалась для него? Может, она... Все мысли улетучились, когда Грейнджер, слегка поведя ногой, привлекла всё его внимание к полоске чёрного белья между слегка раздвинутых ног. О, Мерлин. Всё. Его больше нет. Гермиона что-то отвечала на вопросы декана, когда он, осмелев, слегка наклонился, продвинулся дальше, наконец-то оказываясь между её ног. Грейнджер сбилась, начала заикаться и что-то громко рассказывать, а он, по миллиметру, продвигался дальше, пока Гермиона, видимо, решив пресечь подобное, сильнее сомкнула ноги. Клац. Капкан захлопнулся. Годрик, какая же она глупая. Уизли уже был у своей цели и, пока Грейнджер переходила в разговоре чуть ли не на крики, вжался носом в её лоно, тут же сменяя его на губы. Горячо. Странно, но это было единственным, что крутилось у него в голове, когда он посасывал, выбирал в рот и просто-напросто дразнил эту нерадивую заучку. И умирал. Он не услышал, как захлопнулась дверь, как Гермиона затихла, и очнулся только тогда, когда услышал тихий, подавленный стон. Фред выбрался из-под парты, отряхнул пыль с одежды и замер, внимательно всматриваясь в нужное до боли лицо. Гермиона была расслаблена, глаза были закрыты, а рот слегка приоткрыт — Мерлин, эти губы. — Уизли, — она улыбнулась, слегка открывая затуманенные глаза, — ты неисправим. — Это значит, что... — Что я не смогла бы игнорировать тебя, даже если бы захотела. — ... ты прощаешь меня? Он уже не помнил причину их ссоры, — это улетучилось сразу же, стоило ему увидеть её прежнюю замкнутость и холодность, которую он упорно разбивал несколько лет. А потом она не разговаривала с ним добрых две недели — он чуть не сошел с ума — не подходила, и даже не хотела находиться с ним рядом. Когда они схлопотали общее наказание, он готов был молиться всем и вся, чтобы все получилось. — Только если ты продолжишь начатое.