Единица

Мои глаза уже не различают миллионы холодных огней ночного Нью-Йорка. Из-за быстрого бега яркие всполохи сливаются в монотонные белые линии, иногда слепя глаза особенно сильно, поэтому приходится щуриться. Я знаю этот город наизусть. Его бешеный ритм жизни, невероятную мощь и высоту, которые заставляют восхищённо открыть рот даже самых капризных прожигателей жизни. Я сливаюсь со стенами серых высоток, находя особую прелесть в том, что огромный мегаполис принял меня и посчитал своим. Наверное потому, что мы похожи. Он один и я один, его бетонное сердце стучит неравнодушно громко, моё стучит в унисон, ему не нужен никто, а мне не нужен ты. Год прошёл с того момента, как ты вернулся. Год прошёл с момента, как я не могу смотреть тебе в глаза. Не потому что я всё ещё злюсь или ненавижу, а потому, что я боюсь найти в них правдивое объяснение твоему уходу. Этому нет объяснения. Вечные разговоры о долге и чести, которые въелись мне под кожу и назойливо чешутся комариными укусами, ничего не проясняют, а звучат лишь глупыми отмазками, в которые могут верить кто угодно, но не я. В твоём предательстве были и плюсы, нельзя этого отрицать. Я смог, наконец, вздохнуть полной грудью и не думать о том, что мне в спину смотрят твои, контролирующие всё на свете, глаза. Я почувствовал себя самостоятельной единицей. В Нью-Йорке на Рождество удивительно мало снега. Белоснежные узорчатые снежинки ложатся на грязный асфальт и моментально таят, оставляя после себя мокрую хлюпающую кашу. Но мне всё равно на эти незавидные судьбы, я слежу за их хаотичным падением, сидя на острие подъёмного крана, и позволяю себе наконец расслабиться. Под моими ногами кипит жизнь, люди носятся в поисках символических презентов близким, украшают гирляндами окна домов и угощают соседей печеньем. Второй год у меня нет для вас подарков. Второй год я делю чудо Рождества только с собой. На следующий год мне станет уже плевать. Последнее время я часто прихожу на это место, поэтому не удивляюсь, слыша твою лёгкую поступь. Я не был идиотом, прекрасно знал, что ты не упускаешь возможности проследить за мной, но впервые подходишь так близко. Ты садишься на металлическую балку неподалёку от меня, а я пытаюсь вспомнить, когда мы последний раз находились на одном квадратном метре, не пытаясь вцепиться друг другу в горло. Горькая усмешка привычной тенью ложиться на мои губы, а ты выпускаешь облачко пара изо рта и молчишь. Мне давно уже не нужно смотреть на тебя, чтобы знать,что ты делаешь, мне не нужно спрашивать, что ты чувствуешь, вот и сейчас я мысленно отсчитываю секунды до того, как ты начнёшь свою заунывную отрепетированную речь. Но ,кажется, ошибаюсь, потому что ты отстранённо протягиваешь мне маленькую неаккуратную коробочку, наскоро перевязанную простой верёвочкой. Открыть её несложно, но я от чего-то медлю, собираясь с мыслями и ругая, впервые за долгое время, сбившийся пульс. В руку мне падает вырезанный из дерева замысловатый иероглиф на чёрном шнурке. Три года назад ты пытался научить меня писать его, но я всё время забывал несколько важных чёрточек. Спустя три года я всё ещё помню его значение. Я рассматриваю аккуратно выточенные линии, и вдруг понимаю, почему последний месяц твои пальцы были забинтованы. Рука непроизвольно сжимает в кулак подвеску, и я рвано выдыхаю, чувствуя, как отдаётся в горле биение собственного сердца. Чтобы хоть как-то справиться с эмоциями, я откидываюсь чуть назад, прижимаясь затылком к холодному металлу, и замираю. Видимо, ты расцениваешь этот жест как-то по своему, потому что нервно собираешься подняться и уйти, но моя рука вовремя хватает твою. — Я тебя тоже. До сих пор, — эти слова вырываются из меня легко, будто я давно был готов их сказать. Твои пальцы предательски дёргаются, а мне становится невозможно тепло, когда я чувствую, что твои губы такие же мягкие, как прежде. Целуя их, я рассказываю о своём бесцельном выживании без тебя и о том, как я красиво научился лгать. Потому что я не хочу быть один, потому что ты всё-таки мне нужен, и потому что половина от целого не может быть самостоятельной единицей.