Рыжие годы

— Ну как? — тут же спросил Мана, стоило нам вернуться из поездки в эту злополучную обсерваторию соседнего графства! — Ну вы как обычно, — определил он наше состояние по кислым лицам и усмехнулся так понимающе, что мы с его младшим братом синхронно скривились. — Что случилось на сей раз? — Что случилось?! — рявкнул Неа, кидая в брата шапку, — да чтоб я тебя ещё хоть раз послушал! Никогда, слышишь, никогда больше не смей навязывать мне этого монстра! Мне из-за неё пришлось перед Эдвардом объясняться и извиняться! А я ощутила, как к глазам подступают слезы, к горлу подкатывает ком и в душе зарождается самая настоящая обида. Это я ещё и виновата?! — Дурак! — вскрикнула и побежала прочь, не разуваясь и не снимая пальто простучала каблуками по лестнице и хлопнула дверью. — Дурак! Дурак! Дурак-дурак-дурак! Ненавижу! — и сползя по двери спиной, разрыдалась. Громко, с чувством, как давно не плакала, ведь девочки должны плакать красиво, вызывая у мальчиков желание защитить и уберечь от всех невзгод, а не реветь во все горло пуще гусей. Я так старалась, учила эту дурацкую астрономию, хотела доказать, что я не глупая и способна разбираться в умных вещах. Но куда там! Ему невдомек, что я хочу помириться. Я его даже не доставала весь этот месяц — времени не было: терроризировала наставников, которые тоже не особо разбирались в этой проклятой астрономии. И все зря! Всего-то попросила помочь подняться в кресло к подзорной трубе, а он насмехаться удумал! Идиот! — Лис, — через несколько минут поскребся в дверь Мана. — Уйди! Это и ты виноват! Видеть вас не хочу! — провыла изрядно охрипшим голосом. — Вообще-то я Неа привел, извиняться. — Не хочу! Ничего не хочу! Уйдите! — размазывая по щекам горькие слезы, продолжала реветь. Неужели ему мало того, что я и так ощущаю себя ничтожеством рядом с его братом, так хочет, чтобы он потом надо мной насмехался по ещё одному поводу? Ну уж нет! — Лис… — Прочь! — я подскочила и со всего размаха заехала ногой по двери. — Ай! — Лис! — створка двери распахнулась прямо перед носом, и я с ужасом понимала, что она движется прямо на меня. Миг — и в глазах темнота. Пришла в себя на постели, уже переодетая в пижаму и с жуткой головной болью. Тяжело вздохнув, обвела взглядом комнату в полумраке, чуть дальше, в кресле, был различим знакомый силуэт. — Мана, — позвала я тихонько, — прости, — и, пока он не принялся меня перебивать, зачастила: — я правда не хотела. Ни разбивать те линзы, ни тебя обидеть как-то или Неа. Извини, правда. Я… я не специально! — ощутив, как к горлу вновь подкатывает ком, хлопнула себя по щекам и поморщилась, — и ты не виноват, это я сама. Надо было смолчать, попросить мистера Эдварда помочь, а не… не вести себя как дура. Но Неа все равно дурак! Я так старалась, а он… Мана, что мне делать? — Дура ты, вот что, — хорошо знакомый голос породил мурашек, пробежавших по спине, и я с ужасом осознала, что вот сейчас все это высказала Неа. Тихо встав, парень вышел из комнаты, ничего больше не добавив. Я же с головой залезла под одеяло, пытаясь так спрятаться от собственного стыда. Вот дернул же черт ляпнуть! Что мешало убедиться, что там сидит именно Мана? Они же так похожи. А почему тут сидел Неа? Даже из-под одеяла высунулась, оглядев комнату в попытке убедиться, что мне не привиделось. Только вот, ничего не привиделось, это точно. Тяжело вздохнув, закуталась в одеяло поплотнее и, поморщившись от головной боли, задумалась. Чего он вообще тут делал? Хотел снова нотации почитать? Вот ведь сволочь. Ещё и дурой обозвал! Впрочем, так оно и есть. Дура, не умеющая держать язык за зубами. Незаметно для самой себя я вскоре уснула. Утро началось с причитаний Маргарет и разъяснения ситуации, что же вчера произошло. Как оказалось, мне зарядили по лбу дверью, я упала и добавила себе шишку на затылке, стукнувшись о пол. Мана, когда рассказывал все это, имел вид виноватый и вздрагивал под недовольными взглядами Маргарет, осматривающую мои шишки. — Сотрясаться там все равно было нечему, — фыркнул Неа, стоящий у двери словно изваяние. И чего ему неймётся всё? Посмеяться пришел? Так проваливать может. На его колкость я лишь улыбнулась и тут же поморщилась — Маргарет задела расческой шишку на затылке. Чуть погодя, все же ответила, как и вбивали наставники: — Благодарю, я постараюсь учесть и исправить данное упущение. Что, выкусил?! Так тебе! Больше никаких попыток с тобой помириться! Хотел, чтобы оставила в покое, вот и получай! А чего это Мана на меня так вылупился и печально качает головой? Ну что опять я не так сделала?! Маргарет поджала губы и укоризненно на меня посмотрела. Неа же, хмыкнув, вышел из комнаты. Да в чем дело?! Ответа я так и не получила, провалявшись неделю в постели под чутким наблюдением Маргарет и Маны, постоянно извинявшегося даже после того, как я сказала, что не обижаюсь на него, и сама попросила прощения за свое поведение. Жизнь продолжилась, вошла в прежнюю, пусть и слегка измененную колею. Не скрою, было тяжело, словно я вернулась в первые дни пребывания в доме Кемпбеллов. Заново выстраивала линию поведения с Неа, более отстраненную и холодную, и, пусть Мана сверлил меня печальным взглядом, я не собиралась ему ничего пояснять. Хватит. Надо взрослеть. А взрослеть придется ещё долго… В один из солнечных дней в нашем доме появился не менее солнечный блондин. Зачем он появился? Просто Маргарет настояла на том, что я должна научиться музицировать, но, вот беда, учиться у Маны и уж тем более у Неа я отказалась. Почему? Ответ и так очевиден. Пусть я любила игру на рояле, но учиться у них я отказалась наотрез — пришлось выбирать альтернативу. Ею стала скрипка, в пользу которой был один немаловажный аргумент. Впервые взяв в руки инструмент, я чуть не расплакалась. Это была та самая скрипка, которую мама отдала в ломбард. Она играла отвратительно, еле перебирала струны, но играла, пусть и редко. Но я так хорошо помню те редкие моменты, когда мама брала в руки инструмент и пыталась исполнить какую-то мелодию. Вспомнив это, я поняла, что просто обязана научиться играть на скрипке. Не на зло Неа, не на радость Мане и Маргарет, не ради себя, а ради мамы. Просто обязана. Уроки были сложными и изнурительными. Особенно тяжело приходилось, когда присутствовал Неа и едко комментировал мои неудачи, отчего хотелось разрыдаться и всё бросить. Однако я стискивала зубы и, как можно ярче улыбаясь, благодарила Кемпбелла за замечания и с двойным упорством принималась мучить инструмент. Я не могла сдаться. Наставник же, с зубодробительной фамилией Ратценбергер, моему упорству чуть ли не аплодировал. Вот уж кому действительно было хорошо, так это ему. Приезжает три раза в неделю, проверяет мои успехи, наставляет, помогает и сваливает по своим делам, в то время как большую часть времени мучаюсь я сама. И нет, помощи я не прошу у Маны, хотя иногда он порывался аккомпанировать и помочь разобраться в партитуре. Так что как-то так получилось, что в вопросе со скрипкой я получила полную автономию, чем неимоверно гордилась. Хоть где-то я самостоятельна на все сто процентов! Так незаметно кончилась зима, прошла весенняя оттепель, сопровождающаяся слякотью и грязью, и наступила самая настоящая весна, когда все распускается, зеленеет и насыщается красками. В особенно хорошую погоду свои занятия музыкой я проводила на террасе, чем изрядно раздражала Ричарда. Пусть он и ворчал, но неизменно выбирался из отведенной ему части дома и слушал, как я учусь играть. А перед самым началом лета к нам в дом приехали странные люди. Их было двое, один чуть старше братьев, а второй чуть старше меня. И почему-то с их приездом в душе поселилось ощущение, что близится что-то страшное. Старший человек пугал меня, было в его взгляде что-то ужасающее, тяжелое, и точно такое же зарождалось во взгляде его ученика. Аллен Уолкер и Мариан Кросс стали гостями в нашем доме.