One day

Звук закрывающейся балконной двери ломает привычную тишину пустой квартиры на окраине города. Я продолжаю сидеть на выдуманной кровати (на самом деле, это накрытый одеялом пол), и смотреть в книгу. Ты всё ещё думаешь, что я не знаю, что ты всё так же куришь; не замечаю, как ты прячешься в самом углу балкона, когда я «увлечен» очередным романом, но я лишь вновь закрываю на это глаза. На все. Я знаю, что вечером ты уйдешь к Нему. Но я закрою глаза и на это. Притворюсь, что не чувствую ни запаха сигарет, ни аромата чужого мужского одеколона, и просто снова напишу в дневнике, что готов упасть, но ниточки воспоминаний не дают сделать шага; они держат, управляют мной, словно безмозглой марионеткой. Хотя, кто ещё остался бы в этой квартире без мебели и эмоций, без чувства, что здесь вообще кто-то ещё живет, без человеческого тепла и со стенами, что давно уже не слышали радостного смеха, если не безмозглый. Твой холодный взгляд встречается с моим, когда ты проходишь прямиком в ванную, перед этим крепко закрывая балконную дверь, чтобы с улицы запах не попал в комнату, и я слышу, как включается вода. Умываешься, чтобы избавиться от запаха. Глупый. Беру закладку для книги — лезвие, и легко провожу по коже руки. За сегодня уже пятая сигарета, не хорошо это, любимый, здоровье надо беречь. Кровь капает на белое покрывало, но, знаете, оно уже всё в бордовых разводах, так что я просто не обращаю внимания на это, возвращая твердую обложку с хрупкими страницами внутри в ладони, и зарываясь мыслями в мягкий текст очередного реализма. Ты ложишься рядом, грубо отрывая мою руку от книги, что она поддерживала в вертикальном положение, из-за чего книга падает и ударяет по животу… больно, наверное… Осматриваешь новый порез с засохшей поверх него кровью и с устойчивым запахом металла, добравшимся даже до меня. Морщишься. Знаю, что считаешь это мерзким. Меня мерзким. — Мне надо идти. Прости, — такой ровный и безэмоциональный голос проникает в запутанный в паутинах реализма мозг, и я вздрагиваю от холода, что хранится, по-видимому, уже внутри тебя, в каждом миллиметре кожи. — Пока. — Без вопросов "куда?", ведь и так знаю, а ты все думаешь, что просто доверяю так сильно тебе. — Выброси лезвия, не хочу снова отмывать квартиру от крови и выбрасывать мебель из-за пятен… Вернее, покрывало. — растопи холод в себе, пожалуйста. С Ним ты не такой, я слышал. Прости, я знаю, что подслушивать не хорошо. — Тогда останься, — нужно перестать думать только о себе, но я не могу. Я хочу, чтобы ты остался. Здесь. Рядом. Вернул всё, что было раньше. Интересно, ты помнишь ещё то время? — Пока. — дверь закрылась с характерным звуком от ключей, исследующих замочную скважину. Слезы уже не текут. А может и нет. За мыслями так и не замечаю, как лицо становится влажно-солёными, а книга покрывается неровными влажными следами. Чай остыл, но это на самом деле не важно. Я выпиваю его до последней капли, пытаясь найти в нем спасение от истерики, но нахожу лишь отвратительный вкус. Раньше ты готовил чай, и он был вкусным. А сейчас… — Эй, не засиживайся долго за книгами, и не забывай кушать, — кричит он мне из коридора, наверное, уже надевая кроссовки, чтобы отправиться на работу. — Постараюсь, — бурчу себе под нос, устав от напоминаний и заботы. — Не постараешься, а не забудешь, — вновь выкрик из коридора, который находится рядом, так что можно и не кричать вовсе, но он продолжает. — Звонил твой редактор, сказала, что у тебя дедлайн в субботу. Об этом тоже не забудь. — "Не забудь, не забудь"… — все еще бурчу. — А ты на работу не забудь уйти! — Люблю тебя! — и как ребенок, он показывается из-за двери и высовывает язык. — Пока. И уходит. А вечером он придет, снова покормит меня, потому что я забуду поесть, приготовит вкусный чай, и мы снова будем читать что-то из того, что выберет он. Так было и так будет. Считал я. Но однажды он не пришел и не приготовил мне чай. Однажды он пропал на несколько дней, а потом, когда он, наконец-то, появился, от него пахло никотином и чьим-то одеколоном. Однажды стало вечностью, в которой я беспрестанно тону. И больше некому меня выловить. Смотрю напротив себя, помню, что там должно висеть огромное зеркало. Ты любил кривляться перед ним, как ребенок, и нахожу там, собственно, тебя. Ты смотришь, как раньше, без холода, лишь с теплом, что грело меня. Я больше не мерзну. Протягиваешь мне руку, а я падаю, пытаясь на четвереньках дойти до конца "кровати", подмечая, что кушать нужно чаще одного раза в неделю, и боясь, что ты исчезнешь, если я хоть немного двину головой, не встаю, а решаю подползти к тебе. Беру тебя за руку, она все такая же теплая. Значит, ты жив. Ты рядом. — Знаешь, я только что прочитал в книге одну фразу: «Жизнь — это одиночество». Так вот, я не согласен. Я не одинок. Здесь ведь все еще есть ты, — несу бред, но мне нравится, когда ты слушаешь, а тебе нравится, когда я говорю. Жаль голос изменился на дрожащий, слабый и тихий. — Поспи, ты устал. — слишком звонкий для его голоса, но я слушаюсь, ведь веки сами уже закрываются. Не отпускаю руку, даже когда мышцы расслабились и сил на это практически не осталось. И я позволил себе отправиться в неизведанную тьму под тихое: «Сладких снов, любимый». — Ты здесь? — голос ломает привычную тишину пустой квартиры на окраине города, где только и находятся один человек, что стоит в коридоре, и один труп, лежащий напротив зеркала с протянутой к нему рукой.