Не разрушенный город

Я не думал, что у тебя получится. Я был почти уверен, что не получится у меня. Оно и не получилось... Это не я. Всё это был не я. Но я стою у самого края, у самого предела, готовый сделать последний шаг в пропасть, и чувствую тепло, и чувствую, что я — это я. Не получилось... Но вот же я, стою рядом с тобой. И где все мои сожаления?.. Я не хочу больше ничего делать, не хочу ничего и никого, никого больше. В толще ли вод, в промозглом ли подземелье, в стерильном холоде лабораторий, в сухом ли пыльном воздухе. Разбитым ли, раскрошенным о скалы, раненым, мёртвым, живым... И если живым, то что бы там ни было: грязный ли секс в паршивом придорожном мотеле, голубая ли дымка сумеречного леса, бессильное ли горящее болью онемение. Не важно, не имеет значения. Никогда я не был таким, как ты, но и не должен был. Я должен быть проще, и я был. Я должен быть твоим охотником. Ты — моей добычей. В нашей игре нет ни победителей, ни проигравших. Всего лишь один простой закон: ты бежишь, я ловлю. Испокон веков, с самого первого мгновения появления жизни на планете. Ты спрашиваешь, я отвечаю. Ты любишь, я позволяю. Ты наслаждаешься, я терплю. Один простой закон. Я не должен быть таким, как ты. Ты тот, кто знает, тот, что хочет, кто указывает путь. Но только то, что я следую этому пути делает его историей. Я обречён отвечать. Но только поэтому, потому что я отвечаю, ты знаешь. Поэтому ты хочешь и ты ведёшь меня. Странно? Праведный гнев, самый сильный, неистовый, беспощадный, всё оправдывающий и дарующий безграничную свободу... Он ли это был? Рука ли бога, возмездие ли? Или нежность? Праведная, неистовая, беспощадная нежность? Триумф уродливой, болезненной любви. Но любви, которая может быть сколь угодно уродливой, неестественной, бессмысленной, но настолько же исполненной смысла, чистой, прекрасной. Вечной, пусть даже она длится всего мгновение. Пронизанной болью, дрожью ядовитого укуса. То, что оказалось сильнее всех правил и голоса разума. Я испытал это ощущение разливающегося по телу яда. Как смертельная инъекция. И следом за этим — нежелание ничего и никого. Никого больше. Как прощение. С миром, или моё, искреннее, — тебе? Ты говорил: смотри, смотри на меня, смотри. Но я отворачивался, думал, что найду лучше. Думал, смогу всё исправить. Найду своё «самое важное», такое, что ничто не сможет мне заменить. Но я чувствовал вину за то, что упускаю это «важное», которое называю таковым, не могу удержать, теряю, гублю всё, к чему прикасаюсь. Сколько раз я извинялся... Я строил жизнь, а она рушилась, я находил цели, но вновь терял их, я создавал связи, но они обрывались. Я сожалел, сожалел... Сожалел и ходил по кругу. Я не думал о тебе, как о «том самом», для меня ты не стал откровением и я не искал в тебе источника удовольствий. Ты был другом, номер которого хочется удалить из телефона, чтобы никогда, даже посреди ночи в глубоком алкогольном опьянении, и более того в нём, не смочь позвонить, даже просто для того, чтобы услышать, как ты возьмёшь трубку. Когда ты стал слишком назойливым, я удивлялся себе сам — почему я всё ещё выслушиваю тебя? Зачем я высказываю тебе... А я бы высказывал ещё больше и ещё чаще, если бы имел возможность. Это — если быть с собой предельно честным. Ты был мне нужен. Не для какого-то дела и даже не для любви. Если бы ты сбежал неизвестно куда, я, думаешь, о тебе бы не вспомнил? Если бы у тебя был телефонный номер, думаешь, я бы его удалил?.. Удалил бы. Из телефона. Чисто технически. Чтобы в который раз себя обмануть. Ох, Ганнибал... Никто из нас не мог предсказать, что всё это с нами случится. Даже ты с твоей любовью к лабораторным опытам с мышами и лабиринтами. Ганнибал... Зачем ты так со мной? Я ведь люблю тебя. По-разному любил. Глупо усмехаясь, задирая нос, тыкая тебе в лицо другой семьёй, предавая, планируя твоё убийство. Я не хочу на этот раз оправдывать себя, кидая тебе встречные обвинения. Я мог бы, но какой в этом толк? Якобы, я такой, потому что ты меня вынудил... Я не стану впредь, хотя бы и мог. Но, что я действительно могу, так это признать твой способ ухаживаний экстравагантным... Кому нужен простой и банальный флирт? Вместо этого стоило сперва отвесить мне хороший пинок под зад. Вся эта история с моим энцефалитом, твоим «лечением», клиникой для душевнобольных преступников. Всё это вместе взятое выглядело на первый взгляд, как весьма унизительный и абсолютно не залуженный мной удар. Это сейчас, с высоты прошедшего времени я понимаю, что это был знак твоего особого расположения, а тогда, поверь мне, я ничего этого не понимал, я совсем не так это понимал и мне было до смерти обидно — за что это я удостоился этой чести? Почему так? Возможно, тебе просто нравилась моя задница и ты, неспособный опуститься с высоты своей утончённой элегантности до прямого признания, таким вот аллегорическим способом пытался мне это продемонстрировать? А, может быть, я сам для себя это только что придумал. Иногда, знаешь, мне хотелось ударить тебя по лицу. Чуть было не сказал что-то вроде «отшлёпать по-женски», но потом прикинул в уме и решил, что каждая первая женщина в минуту гнева способна сломать пару рёбер ударом ноги. Поостерегусь оценивать гендерную принадлежность пощёчин. При столкновении в драке с тростью Аланы Блум я запросто мог бы недосчитаться доброй половины зубов, а уж если бы Молли взялась за хорошее поленце, боюсь, меня бы и вовсе не откачали... Так что, не исключено, Ганнибал, ты был не самой большой опасностью в моей жизни. Но опасностью ты определённо был, хоть и не единственной, но самой желанной, чего бы я никогда не узнал, если бы ты так беззаветно не... Если бы ты не отвёз меня на край света, чтобы покончить с этим раз и навсегда. Наш первый раз был таким... напряжённым? И почему раньше со мной ты никогда не был таким страстным? Твоя обычная сдержанность... Долгие взгляды. И время от времени твоя подрагивающая губа, словно ты хотел что-то сказать, но останавливал себя, так и не произнеся ни звука. Смотря на тебя, я иногда даже думал, не нервный ли это тик? Но тебе это шло. Это была твоя особенная весьма милая привычка. В сравнении с другими. То, что мы делали с зубной феей... Официально я упорно продолжал думать, что мы собираемся вершить правосудие. То, чем это было на самом деле я окончательно осознал только когда всё уже закончилось и я, весь испачканный кровью, что символично, пытался подняться на ноги, подводя итог неуклюжей улыбкой и неким подобием шутки, чтобы как-то разбавить внезапную концовку произошедшего. Жаль, не удалось покурить после. Но ты не растерялся и тут же меня утешил. Обнял, как полагается, сказал, что было необходимо. Правда прозвучало это, конечно, как «ну вот и всё, а ты боялся!»... Но я не в обиде. Я ведь действительно боялся и это действительно было «вот и всё». Ты, кажется, в самом деле, был из тех парней, которые сильнее всего кончают, не вынимая ничего из штанов. И ты научил этому меня. Оргазм головного мозга, упорно не наступавший, когда ты пытался изнасиловать его, бедный, против воли. Как на этот раз оно получилось? Всё получилось даже слишком просто: ты достал меня. У меня в прямом смысле уже просто не было сил сопротивляться твоим телодвижениям. Я тогда думал: боже, как же ты уже мне надоел, показывай мне уже то, что хотел, я смотрю, смотрю на тебя. Я уступил. Вот тогда-то ты и вошёл. Уже без стука, не вытирая ноги о коврик. Вошёл, когда было открыто. Ты вошёл — и, вопреки ожиданиям, я ощутил такое, чего не чувствовал до тебя ни с кем другим. Я думал, мне не понравится. Я был готов начать плеваться сразу после. Уже приберёг слюны про запас. Пришлось в срочном порядке сглотнуть слюну, а заодно всё то, что ещё на тот момент по твоей милости было у меня во рту. Чтобы случайно не захлебнуться от восторга. «Вот какой он, твой секс», - осенило меня, наконец. Не прошло и трёх лет... Ты просто хотел... Вот, что ты хотел мне показать. Но, конечно, это был не только секс, но тем хуже, что это было больше, сильнее, глубже, чем просто секс. Это было прекрасно. Совершенно. Если Бог существует или существовал когда-либо, я попросил бы у него прощения за всё, что сделал плохого. Но я готов целовать его руки в благодарность за то, что его воля сделала возможным такое наслаждение, и, если он бы меня не простил, я смиренно бы принял все адские муки, какие бы ни были мне предназначены, как искупление того, что мне было даровано при жизни. Ты не создавал этого, ты лишь знал, что это существует и дал мне это. Я не благодарен тебе за это, и я тебя за это ненавижу. Но я же тебя и люблю. Через силу, через нежелание, через омерзение и боль. Мне больно от того, как я люблю тебя, но ничего сильнее, прекраснее я не испытывал, и ни с кем, кроме тебя, не испытаю. Мне больно, Ганнибал, очень больно. Это разрушает основы самой моей личности на клеточном уровне. Но я люблю тебя. Громко, пронзительно, до хрипоты. До полного опустошения. Мне стыдно перед Молли, перед собой, перед всем миром, но я послал весь мир к чёрту. И себя самого — к чёрту. Я обнял тебя, я пропитался тобой. Не Великий Красный Дракон поглотил тебя. Я. Не ты — меня. Я! Я — тебя, Ганнибал. Во всех смыслах, приличных и не приличных. И мне кажется, пусть даже только кажется, но мне... кажется, что я съел Ганнибала Лектера. Единолично. Не поделился ни с ФБР, ни с кем из его врагов. Потому что ты хотел быть съеденным одним только мной. Ты хотел, и ты внутри меня. Даже, если это всего лишь мимолётная глупость... Смешно. Мой горячий и ещё живой ужин. Мой Ганнибал. Если бы после всего ты о чём-то меня попросил, я бы сказал тебе «да». Я бы ушёл с тобой, я бы... ...не знаю как, но... я бы оставался рядом. Или не оставался? Главное во всём этом не то, что бы я сделал, а то, что я бы мог выбирать. Я бы смог выбрать тебя. Хоть я и не знаю, что бы это тогда значило. Но, попроси ты меня об этом, я бы думал только, хочу ли этого сам. Хочу ли я. Что же это со мной? Ведь не из-за любви к тебе я стал таким дураком? Дело, наверное, в том, что я и был дураком всю свою жизнь. Вытянул такую карту. Ты бы целовал меня? Наверное. Не без этого. Потрескавшимися губами. Был у тебя на губах какой-нибудь шрам?.. Возможно, был. Тебе было бы больно. Это тоже немного смешно. Внутри меня рушится мир, мне тяжело и больно от этого, а у тебя бы трещинка на губе болела, когда бы ты меня целовал. Такое соответствие. Как обычно у нас с тобой, как в старые добрые времена. Что, если с моей стороны это был всего лишь всплеск вожделения? Бывает же такое, когда постоянно сталкиваешься с кем-то, а потом узнаёшь о нём что-то такое, что вызывает особенный интерес. Может быть, мне было лестно, что ты настолько на мне завязан, что больше, по сути, ни в ком не нуждаешься? Да, разумеется, мне лестно. Меня волновало это интригующее знание, мой живот и бёдра становились горячими, когда я об этом думал и на губах появлялась полуулыбка, которую я и рад бы сдержать, но не в силах это сделать. Это всё слишком пошло, чтобы быть правдой обо мне. Но это так, и это естественная реакция. Я ничего не могу с этим поделать. Мне нравится, как сильно ты от меня зависим, и ещё больше нравится то, что ты ни разу не сбился с этого курса. Ты говорил мне только о том, как сильно я нужен. Ты превозносил и любил меня. Ты вёл себя, как мой муж уже тогда, когда я ещё не был уверен, стали ли мы друзьями. Друзьями мы, разумеется, так и не стали. Да и как можно стать другом кому-то, кто так неистово жаждет вторгнуться в твоё тело под любым предлогом? Это печальное знание, но оно обуславливает природу нашего взаимодействия. Если бы не это, если бы не сила твоего желания, подавленного изощрённостью твоих дальновидных притязаний, я никогда не оказался бы в твоих обжигающих объятьях перед лицом неопровержимого факта. Я не почувствовал бы себя частью всего. Я продолжал бы считать себя обособленной, как мне говорили «нестабильной», единицей великого множества. Я был бы в меру скверным отцом, неплохим, возможно, мужем, прикладывающим массу усилий в попытке выглядеть нормальным. Но кто я теперь — никто. Не существует больше нормальности, разбившейся, когда пола коснулся край фарфоровой чашки. Не существует грубой искусственной надстройки человеческой морали. Осталось одно только мерило, одно обстоятельство, способное разрешить любой вопрос: или ты жив, или мёртв. Я пока ещё жив. Но, может быть, через секунду уже не буду? Я чувствую, как отступает, подобно отливу, моя боль, обнажая влажный гладкий песок. Чувствую, что могу снова дышать. Моё горло всё ещё в напряжении, лёгкие словно забиты ватой и на корне языка всё ещё тошнотворный вкус крови. Но я чувствую вместе с тем приятную слабость, уместную и медленно меня поглощающую в своё умиротворённое чрево. Я сам могу дотронуться до твоих губ, я могу представить нас рядом друг с другом. Мне уже не кажется это чем-то неправильным. Это правильно, потому что теперь я могу. От такой мысли внутри меня раздаётся слабый отголосок былого знания, что-то будто всё ещё щёлкает, шестерёнка делает отчаянную попытку сцепиться со своей соседкой. Но после тихих щелчков я продолжаю думать о нас, и ничего не происходит. Тот лодочный мотор окончательно сломан, и я уверен, что не смогу починить его. Я люблю тебя. Так глупо. Это ничего мне не даёт. Ни плохого, ни хорошего, в конечном итоге. Я просто знаю это и всё. Давай представим, что было бы, будь это не так? Давай представим, что ты ошибся? Если бы ты ошибся... Ты смог увидеть во мне что-то, но как ты смог понять? Хотел бы я знать, что было раньше — твоё решение или мои к тебе чувства? Это я всегда любил тебя и боялся себе в этом признаться или это ты меня выбрал и только благодаря твоему упорству я теперь это чувствую? Я удивился, прямо услышав о том, что ты влюблён в меня. Удивился ли? Я в этом не уверен. Чувствую себя нерешительным подростком, способным провести уйму времени с объектом своей страсти, так и не решаясь сделать первый шаг... Не знаю, Ганнибал, пытаюсь вспомнить, но не могу. Я не уверен, но, кажется, я давно любил тебя. Не с первой встречи, конечно. Ты приручал меня постепенно, а я незаметно для себя привыкал к этому. Но где там мне было подумать об этом внятно! Это была любовь без страсти, молчаливая констатация факта с достаточной примесью неприязни, чтобы превратить всё в подобие дружелюбия, теплоты, заинтересованности, раздражения, и не более того. Но однажды ширмы рухнули. Пропали правила. И я увидел то, чем мы могли бы стать во всей полноте этого понятия. Мы. Могли бы. Стать. Мы бы могли быть всем, могли бы всё, буквально всё. Господи, да что там секс или игры с законом! Малозначимая ерунда. Мы бы могли это, и могли ещё столько всего, что и поверить страшно. Тогда бы ты был моим, понимаешь?.. Это было бы частью моего желания, обращённого к тебе. У меня было бы очень много этих желаний, Ганнибал! Ты бы устал от моих желаний, ты бы с трудом переводил дух, пытаясь все их выполнить. Наш путь не пересекала бы никакая разметка. Мы перешагивали бы через бордюры и ограждения, когда это было бы нам угодно. Ты помог бы избавиться мне от моего багажа, оставить в прошлом многие-многие вещи, к которым я так бессмысленно успел прикипеть душой, словно действительно в них нуждался. Со временем с твоей помощью я научился бы желать того, что действительно мне нужно. Ты ведь хотел этого? Именно этого? Хотел бы ты съесть меня? Думаю, каждый день, каждую секунду, сколько бы мы ни были вместе. Съел бы ты меня? Нет. Это заставляло бы твои мышцы сладко ныть, а дыхание трепетать. Я знаю, о чём говорю. Теперь знаю. Ты хотел бы убить меня, приготовить и съесть. Сидел бы напротив меня за обеденным столом и хотел меня. Но я оставался бы цел и невредим рядом с тобой, и я мог бы улыбаться своей власти, которой бы обладал единственно по твоему разрешению. Сладко было бы тебе съесть меня, но ещё слаще оставить город не разрушенным, имея в своих руках силу, способную стереть его с лица земли в мгновение ока. Ты играл бы с этим городом, пробовал бы на зуб, проверял, достаточно ли он податлив и приятен на ощупь, чтобы стать твоим кулинарным шедевром. Ты планировал бы каждый раз новое и ещё более изощрённое блюдо с моим участием, исходил бы слюной, представляя себе всё великолепие такого ужина... Я никогда не смог бы, конечно, удовлетворить твоего голода. Всё, что было мне под силу — это ненадолго заставить тебя отвлечься. Утомить каким-нибудь менее категорическим способом. Это было бы совсем не то, чего ты хочешь, но так мы могли бы выторговать у времени хоть немного покоя для тебя. Это было бы совсем не то, но я дал бы тебе хотя бы это, пытаясь облегчить твою непроходящую неутолимую жажду. То, что немного меня беспокоит — действительно ли я всё это думаю, или это всего лишь моя предсмертная записка в последнюю секунду существования? Меня уже нет, и такое может быть, а я всё ещё пытаюсь насладиться заново сотканным тобой и тем, что случилось между нами. Ты спросил меня: рад ли я был тебя снова увидеть? Спросил так, словно мой ответ имеет значение. Нет, не был. Для тебя всё ещё есть какая-то разница?.. Ведь что бы я не ответил, я не хочу больше ничего делать. Не хочу ничего и никого. Никого больше.