Ловушка

В какой-то неопределенный момент между двумя и четырьмя часами ночи до Лайта доходит одна простая, давно очевидная, но отчего-то прежде недосягаемая истина. Она неприятно скребется сначала на задворках сознания, но постепенно заполняет собой все больше и больше места и делает это с такой невероятной скоростью, что уже через полчаса Ягами не может думать ни о чем другом. Оставшееся до четырех время он рассеянно ударял кончиками пальцев по клавишам, делая вид, что обрабатывает новую информацию по делу Киры — то есть по делу о нем же самом, — что обещал сделать еще до полуночи. Сбоку раздавалось почти непрерывное клацанье по клавиатуре — иногда Рюдзаки отвлекался от своих особо важных, горячо любимых и драгоценных документов, чтобы схватить кусок шоколада. Примерно каждые пять минут — или даже две — Ягами поворачивал голову на несколько градусов вправо и боковым зрением разглядывал худощавый бледный профиль детектива, в свете многочисленных мониторов чуть отдающий голубым. Он нагло, бессовестно и без всякого стеснения пользовался тем, что Эл сейчас где-то не здесь и не замечает повышенного внимания к своей персоне. Лайт думал о том, что сказал бы Рюдзаки о преследующей его мысли. Что сказал бы, узнай, что Кира — это Ягами Лайт и что он может выбрать дату, место и способ смерти великого и безымянного детектива. Нет, конечно, Эл известно, что божья рука может дотянуться до его сердца, к которому Лайту отчего-то путь закрыт, но что бы он сказал, если бы узнал/понял/догадался (нужное подчеркнуть), что Творец идеального мира именно он — сидящий в метре от него парень? Он бы удивился или равнодушно пожал худющими плечами, которые в его безразмерных белых футболках хрен отыщешь, потому что подозревал Лайта с самого начала? Богу не терпится спросить Эл об этом настолько, что, кажется, начинает ломить каждую косточку в теле, даже стремечко, но, начни он задавать вопросы, процент уверенности детектива в том, что он и является самым опасным и масштабным серийным убийцей в истории, поднимется еще выше, а то и ударит во все сто процентов. К пяти часа его по-прежнему не отпускает, будто он под какой-то невероятно мощной дурью, а намека на сонливость нет, хотя Лайт не уверен, когда спал в последний раз. Где-то между четырьмя и четырьмя тридцати Ягами заметил практически полную обездвиженность Рюдзаки, только плечи чуть подрагивали при дыхании. Редко когда увидишь его спящим, редко когда увидишь человека спящим в такой позе: ноги на стуле, а пальцами вцепился в его край, обе руки замерли на клавиатуре, голова повернута в сторону главного монитора, но во сне чуть наклонилась вперед. Он сидел так около десяти минут с того момента, как его засек Ягами, а потом голова дернулась, детектив втянул воздух с характерным сопящим звуком; пальцы правой руки вновь начали блуждать по клавиатуре со свойственной Эл большой скоростью, а пальцами другой руки он принялся, не глядя, скидывать кубики сахара в уже порядком остывший чай. Напряженный и задумчивый взгляд напарника Рюдзаки заметил на шестом кубике, успев опустить его наполовину в чай, от количества сахара в котором у него просто обязан был появиться сахарный диабет, причем еще лет десять назад, да так и замер. Лайт никогда еще не встречал человека, который умудрялся быть одновременно и сонным, и задумчивым в такой степени. У него как-то получалось собрать в себе вид только что проснувшегося человека — даже волосы каким-то образом растрепались сильнее — и человека, совершающего в уме сложнейшие математические вычисления. Длинные белые пальцы едва касались поверхности чая, и Ягами не мог определиться, на чем же ему остановить взгляд: на мокрых ногтях или лице, с которого на него смотрели два круглых глаза цвета настолько черного, что отыскать зрачки особенно в полутьме было делом не из легких. В команде уже давно не была новинкой любовь детективов к игре в гляделки. Далеко не все понимали, что эта детская игра немного выходит за рамки детского, когда искомый по всему городу Бог, несправедливо обвиняемый за справедливые убийства, и наступающий ему на пятки детектив, у которого явно сдвиг по фазе, пытаются решить, кто из них погибнет первым в самом последнем раунде их затянувшегося сражения. Лайт знает ответ, но опускать глаза первым не намерен — слишком уж сильно бездонные глаза Эл притягивают его. В такие моменты он определенно точно сбивается с намеченного пути, настолько сбивается, что сомневается в своем намерении убить Рюдзаки, а вот это уже непростительно: Творец нового мира не должен менять свой план из-за какого-то полоумного всего-лишь-человека. — Лайт-кун, хочешь? Рюдзаки приходит к выводу, что Лайту тоже захотелось сладкого, которого вокруг полно — особенно шоколада, — поэтому он решает, что будет абсолютно не странно протянуть напарнику наполовину растаявший сладкий кубик, зажатый мокрыми пальцами. И слегка дернул уголком губ, вытягивая руку вперед. — Вперед, возьми. Сердце чуть ухнуло вниз от того, что мозг задал вполне подходящий вопрос: что именно «возьми»? Кого? Сладкая жидкость капала прямо на пол, капля за каплей с промежутком не намного больше секунды. «Это ловушка», — подсказывает разум. Здесь Лайт — добыча, Эл — охотник, а сахар — приманка. «Убей его! Найди способ!» — кричит разум. «Возьми», — смеется сердце и не уточняет, что/кого взять, поэтому Ягами решает взять то, что легче получить, например, то, что тебе предлагают. Он принимает правила игры, хотя и не понимает, откуда в Рюдзаки эта скрытая страсть к играм. Если бы жизнь была компьютером, на этом моменте ей стоило бы зависнуть, вывести на экран многочисленное «ошибка», желательно капсом, потому что делать этого не следовало ни в коем случае, хотя бы потому, что... Лайт пугается, когда голова пустеет, и в ней не находится причин, по которой ему не стоит брать что-то из рук Рюдзаки, особенно если это находится в это мокрых, длинных, бледных... Эл двигает руку к себе и открывает глаза еще шире, наблюдая за тем, как Ягами недовольно хмурит брови и подкатывается на стуле ближе. Он добровольно ведется на хитрость Эл. Тип задач: (Эл) (вставить настоящее имя) Рюдзаки и мотивы его поступков. Неизвестное в данной задаче: цель, которую преследует детектив, играясь с сахарком. Решение: а к черту решение. Что он преследует, когда зажимает сладкое губами? Что ему нужно? Что делать? Не проверяет ли он, насколько далеко может зайти Лайт, чтобы выиграть? Эл все еще подозревает его как Киру, а Кира, как известно, проигрывать не любит и не умеет. Если Рюдзаки хочет, то Ягами готов закончить раунд на этом моменте. Юноша придвигается ближе, клонится вперед, хватаясь за ручки кресла, и легонько прикасается губами к кубику, даже не касаясь губ детектива. Они замирают, и часы за одним из мониторов раздражительно отстукивают секунды. Точно на сороковой Рюдзаки двигается вперед, проталкивая сахарок меж губ напарника и прямо в рот, а следом за ним запуская горячий мягкий язык. Лайт охает единожды, а потом, пожалуй, и дважды, когда сахар начинает таять во рту. Слюна становится еще более сладкой, даже приторной, а от того, что Эл ел шоколад, она приобретает характерный привкус с нотками орехов. Кира пасует кубик обратно, следом начиная вылизывать сладкие стенки рта Эл, и кончиками пальцев чувствует, когда хватает Рюдзаки за горло, как дергается при сглатывании его кадык. Рюдзаки целуется странно. Умело, но не так, как целовались до этого все партнеры Лайта. Детектив целуется больно, сумасшедше, чертовски быстро. Ягами не успевает толком отвечать, когда как Эл успевает буквально все. Он повсюду: его язык, который, стоило детективу урвать власть в поцелуе, побывал уже, кажется, везде (как его занесло залезть кончиком в ухо?); его губы, коснувшиеся, наверное, каждого дюйма на чужом лице; его холодные, резко противоположные горячей коже Лайта руки, пальцы которых не оставили ни один волосок на голове нетронутым; его тощее тело, прижимающееся так тесно и вот-вот способное перебраться на колени к Лайту окончательно. Его слишком много. Вязкая слюна неприятно течет по подбородку, и Эл наклоняется вперед, собирая капельки. Он отстраняется и кажется совершенно безумным и потерявшим последний контакт с реальностью. В такой близи его мешки под глазами кажутся еще больше и чернее. Лайт впервые замечает то, на что не обращал внимания, даже когда они спали в одной кровати на расстоянии цепи. От Эл пахнет немного шоколадом и карамелью. — Лайт... Ягами тянется к уголку его губ, но так и не успевает дотянуться: Рюдзаки втягивает его верхнюю губу меж своих губ, но дальше не уводит, прижимаясь лоб ко лбу и тяжело дыша. У него на шее следы от пальцев, а у Лайта — красный засос. У него большая футболка съехала, оголяя плечо, а у Лайта ворот немного в слюне. — ...кун, — все-таки заканчивает он. Ягами тихо смеется, что дается ему с трудом из-за сбитого дыхания. Он ловит воздух большими порциями и все пытается уловить в тощем лице больше ранее незамеченных деталей. Реснички на левом глазу у него пушистее, чем на правом, а когда улыбается, то с правой стороны совсем маленькая ямочка. Лоб у Эл горячий, и Лайту кажется, что он сейчас сгорит, когда прикасается к нему. Даже в темноте видно, как у Рюдзаки раскраснелись щеки, и он проводит по ним пальцами, собирая весь этот жар, лишь бы детектив не сгорел в этом огне. Эл до безумия тощий, но обнимает за талию невероятно сильно, сминая футболку. Ягами утыкается носом в плечо и с затяжкой вдыхает запах порошка, смешанный с запахом тела. Он рад, что попался в эту ловушку. — Лайт-кун, это было... Рюдзаки, кажется, дыхание задерживает. «В первый и последний раз», — приходится додумывать самому. Лайт выгибается в спине, поднимая голову и встречаясь взглядами с Рюдзаки. Детектив смотрит абсолютно безэмоционально, чуть дернув бровями к переносице, а в его чёрных глазах Ягами ловит свое испуганное, искаженное болью лицо. Он стискивает пальцами футболку Эл, стаскивая ее с плеча и слыша, как ткань трещит, и чувствует еще один удар. На этот раз Рюдзаки бьет не подло в спину, а прямо в живот, заглядывая жертве в глаза. — За… что… Рюдзаки наклоняется вперед и прикасается искусанными губами мочки. У Лайта пальцы дрожат и не слушаются, пока он хватает Эл за волосы и тянет, тянет, чтобы еще раз посмотреть в глаза, найти в них хоть что-то, что укажет, что Рюдзаки осознал свою ошибку, что он раскаивается, что сейчас подскочит, позовет Ватари, остановит кровь, которая уже пропитала футболку, из-за чего вещь теперь мерзко прилипает к ранам. — Попался, — его голос пропитан триумфом и немного ядом, отчего Лайта передергивает (вполне возможно, что ему лишь мерещится, наверное, он бы хотел, чтобы Эл радовался победе, потому что радовался бы ей сам), или, может, это от того, что Рюдзаки в третий раз вогнал нож под кожу, пуская еще больше крови, — Кира. Ягами судорожно дергает пальцами, пытаясь с большей силой сжать их, выдрать напоследок несколько черных прядей, но вместо этого разжимает их и с протяжным стоном начинает сползать со стула, еще умудряясь тянуть Рюдзаки за собой, ухватившись ему в плечи поистине мертвой хваткой умирающего. — Попался. Его отчего-то пробирает на истеричный смех. Лайт пытается ухватиться за сладостный вкус на губах, но лишь ощущает, как во рту собирается кровь, струйкой бегущая из уголка рта. Кажется, еще немного — и он захлебнется… В детстве, лет так в шесть, Лайт поскользнулся на бортике бассейна и упал в воду, не имея при себе ни умения нормально плавать, ни надувных рукавчиков. Хорошо запомнилась вода, обволакивающая со всех сторон и медленно утягивающая вниз. Лайт еще долго просыпался с чувством полной пустоты в легких и страха, который сковывает каждую мышцу и не дает пошевелить даже пальцем. Ягами открыл рот и попытался приподняться, но наткнулся на Рюдзаки, который обнимал его за плечи и дышал куда-то в висок. Вместо ожидаемого потока крови по щеке скатилась лишь еще одна струйка, капнув на пол рядом. — Рюдзаки… «Зачем?» — билось в голове. Хоть он и знал ответ, никак не верилось, что человек, называвший его единственным другом, мог так подло ударить в спину тогда, когда он был открыт настолько, насколько можно быть открытым в их ситуации. — Прости, Лайт-кун, если бы не я, то ты. Я молод, чтобы умирать. «Я младше тебя, дурак». Ягами кажется, что он вот-вот готов сказать, что никогда бы не причинил Эл боль, но понимает, насколько смешной и очевидной была бы это ложь. Он убил бы его, конечно, убил бы, но какой-нибудь красивой смертью. Утопил бы. Да, точно, утопил. Эл бы так красиво смотрелся в темной толще воды. Мертвенно-бледный с резко противоположными смольными волосами, он был бы похож на произведение искусства. От картинки остекленевших черных глаз и посиневших от холода губ у Киры перехватило дыхание, а может, это от того, что он умирает. У Рюдзаки неожиданно теплые руки, гладящие его по волосам и оставляющие красные мазки на щеках, когда он стирает пальцами бегущие по ним слезы. Он выглядит таким потерянным, выпавшим из реальности, а в его глазах отчетливо читается то, что Лайт запомнил в глазах матери, когда его едва не захлебнувшегося вытащили из воды: сожаление. «Я сожалею, что не уследила за тобой и ты чуть не утонул». Нет: «Я сожалею, что вот так мы ставим точку в нашей истории». — Нормально… «Все нормально, Рюдзаки, все хорошо, я понимаю, я знал, что все обязательно закончится смертью, неважно чьей. В истории Киры априори не могло быть счастливого конца для всех». Лайт перестает зажимать раны руками. Все равно уже ничем не помочь. «Кто-нибудь… Кто-нибудь… Больно… Что мне делать?» Он плачет, не стесняясь. Вернее, просто позволяет слезам течь, пока Эл сцеловывает их, обхватив лицо своими горячими ладонями. Что-то будто порвалось внутри сухого, безэмоционального детектива. Этот странный гений, сутками жрущий сладкое, никогда не надевающий носки и не имеющий никаких понятий о том, что такое стыд и приличие… — Прости, Лайт, прости. Мне так жаль. Он кажется таким ранимым, настолько слабым, открытым, уязвимым, что Ягами хочется умереть поскорее, чтобы не запоминать великого детектива таким, а запомнить сильным, непоколебимым. — Имя… Умоляю… На несколько секунд Эл замирает, не совсем понимая, чего от него хотят, а потом, поняв, наклоняется вперед, немного ближе к его лицу. — Эл Лоулайт. Лоулайт. Лайт-кун, ты был близок. Лайт улыбается, насколько позволяют не слушающиеся губы и наугад тянется к лицу Рюдзаки, смотря перед собой почти невидящими глазами. Он хочет положить ладонь ему на щеку, но промахивается и попадает детективу пальцем в губу, оттягиваю ее. — Поймал… — медленно закрывает глаза. — Эл Лоу… — Он выдает «лайт» на последнем выдохе и роняет руку себе на грудь. — Поймал, Лайт. Лайт… Ты поймал меня, Лайт! Ты выиграл! Господи, Лайт! Лайт! Эл кричит так, как ему совсем не свойственно, он срывает голос и трясет Ягами, вцепившись в окровавленную футболку, рвет ее, бьется головой о бездыханную грудь и, кажется, теряет рассудок. Рюдзаки долго не позволяет оттащить себя от тела Киры, окончательно разорвав вещь на нем, открывая ножевые ранения. А потом еще несколько дней сидит в обнимку с лохмотьями, вдыхая постепенно исчезающий запах Ягами, тычась носом в ворот, который, как ему мерещится, пахнет их первым и последним поцелуем. Год спустя — Здравствуй, Лайт-к… Лайт. Привет. Год назад умер Кира, но ты это и так знаешь, да? Все, что ты так усердно пытался построить: новое общество, новый мир… Все исчезло. Ты старался зря, Лайт, после твоей смерти все вернулось к прежнему. Люди знают, что ты мертв, я сам им сообщил об этом, но не сказал, что именно я убил тебя. Им незачем это знать. Они бы стали возносить меня в герои, но я не герой, я не горжусь тем, что убил своего лучшего др… Неважно, кем ты был, ключевое слово здесь «был», а все, что следует за ним, не имеет смысла. Жалею ли я, что убил тебя? Нет. Жалею ли я, что не умер следом? Да. — Прости, что не пришел на твои похороны. Знаю, должен был; и я хотел, но не смог, здесь мне тоже жаль. Я упустил шанс увидеть тебя в последний раз. Дурак. Но у меня столько всего с тобой, что я могу видеть тебя в последний раз хоть каждый день. Мне кажется, я схожу с ума. Я ухожу из дома и оставляю записи с камер включенными, чтобы, вернувшись, я мог услышать твой голос или твое сонное дыхание и на минуту представить, что ничего не было и ты живой. Моему парню это не нравится. — Я не знаю, люблю ли его, как не знаю, любил ли тебя. Я никогда не испытывал любви, поэтому мне трудно узнать это чувство. Я не хочу спутать любовь с обычной привязанностью. Я привязан к нему, странно, очень сильно привязан. Мы росли вместе, я знаю о нем больше, чем знаю о тебе, не потому что привязывал к себе, а потому что жил с ним очень долго и живу сейчас. Когда живешь с кем-то, узнаешь больше, чем могут сказать камеры. Может, не будь ты Кирой, я бы узнал, сколько часов тебе нужно, чтобы выспаться, или какая поза для объятий нравится тебе больше всего. Хотя если бы ты так и остался Ягами Лайтом без всяких Кир, мы бы могли не встретиться. Другой Кира был бы другим, он не был бы способен сделать то, что сделал ты. Даже если бы к делу привлекли твоего отца, вряд ли бы мы встретились, ведь Киру поймали бы до того, как понадобился я. Действительно, лишь ты один был способен на такое. Ты чертовски умен и хитер. Он тоже хитрый и умный. Если бы ты добрался до меня первым, я уверен на восемьдесят процентов, что тебя поймал бы он. Я знаю, что он забывает стирать свои рубашки и может ходить в одной и той же неделями и что он никогда не убирает за собой игрушки, но это не мешает ему быть своего рода гением. Еще в Вамми-хаусе я выучил все ругательства и придумал с сотню своих, пока наступал на его куклы и машинки. Хах, Нэйт хуже ребенка, потому что в тысячи раз его умнее. Тяжело жить с гениальными ребенком, но я справляюсь, потому что он справляется со мной. Иногда Ниа пугает меня, я знал, что он любит играть, но порой он заигрывается. Он умелый любовник, хотя порой мешает то, что мне кажется, будто я занимаюсь сексом с четырехлетним. Но он тащит игрушки даже в постель. Лучше бы это были машинки, но он хватается за полочку повыше. Ты бы не позволил себе подобного, а если бы позволил, то потрудился бы спросить у меня, хочу ли я того. Иногда Ниа забывается и ведет себя как капризный и эгоистичный дурак: все ему, а на других плевать. Это бесит даже меня. — Двадцать процентов ставлю на Михаэля, но с ним сложнее. Кель не дурак, но у него явно проблемы с самоконтролем. Он слишком импульсивный, это ему не помогло бы, и вместо проблем «Кира» пришлось бы расхлебывать его проблемы, причем с мафией, тут даже сомневаться не стоит. Впрочем, Мелло не скупится на средства для достижения своих целей, он бы шею себе свернул, если бы это помогло поймать тебя. Дживас? Нет, тут твердое «нет». Лучше Мэтта хакера не найти, но он не детектив, гениальный — да, но только в другой области. К тому же с ним никто не стал бы вести дела: от него куревом несет за версту, говорить временами невозможно, а Мелло с ним еще и целуется. Жуть. Да и не для него это — возглавлять что-то. Пускай в спальне он ведущий, чего до сих пор понять не могу, в жизни ему суждено бегать за мафиози-истеричкой. — Твой отец отказывается работать со мной. А Мацуда смотреть на меня не может, у него, в отличие от твоего отца, даже мысли не заходило, что ты можешь быть Кирой. Даже Ватари порой неодобрительно смотрит на меня. Ватари! Будто это не ты Кира, а я. Мису мы не видели уже месяцев десять. Шестьдесят семь процентов, что ее уже нет в живых. Два месяца назад я был уверен на сорок один. Еще через пару буду уверен на сто. Стоит ли мне искать ее? Она с тобой, Лайт? Рем говорила, что те, кто пользовался Тетрадью, не попадают ни в Рай, ни в Ад. Хочу знать, где ты сейчас, но узнать не могу. Рюк не рассказывает, говорит: «Сначала Тетрадкой воспользуйся, потом умри, а там и узнаешь». Не знаю, почему я не уничтожил такую смертоносную вещь. Я обе оставил. Никто не знает, что они у меня, никто, кроме Рем и Рюка. Хотя бы раз в месяц я достаю ту, что была твоей, и перечитываю. Скажи, Ягами, если я впишу свое имя, я умру? Эл Лоулайт, помнишь? Мне жаль, что ты так поздно узнал об этом, но в то же время рад, иначе мое имя оказалось бы в Тетради, и я никогда бы не поцеловал тебя. Пятьдесят на пятьдесят, что ты убил бы меня. Пятьдесят — потому что я был твоим противником и мешал тебе вершить твое правосудие. И пятьдесят — потому что если бы ты ничего не испытывал ко мне, то не попался бы на какой-то сахарок, стоивший тебе жизни. Не думай, что я планировал твое убийство, как раз-таки наоборот: это было спонтанное решение, совсем несвойственное мне. Я уже на девяносто семь процентов был уверен в твоей виновности и знал, что буду уверен и на сто, но изначально хотел… хотелось просто тебя поцеловать, понять, что чувствую, и просто поиграть — это у меня от Ривера, полагаю, странности могут быть заразными, — а потом понял: сейчас или никогда, ведь ты был настолько близок и так доступен. Это было подло, но, если верить Мелло, цель оправдывает средства. Да уж. Бред. Я не собираюсь оправдывать себя, не собираюсь оправдывать то, что просто испугался и пошел на поводу у своего страха. Не знаю, чего испугался: смерти от твоей руки или чувств к тебе, но если второе, то не потому что ты мужчина, а просто… ты первый мой лучший друг и первый, к кому у меня действительно появился какой-то интерес. — Я вот… принес тебе цветы. Не знал, какие тебе нравятся, поэтому нарвал с первой попавшейся клумбы. Они красные, Лайт, прямо как дорожка, по которой ты пошел, кровавые. Я скучаю. Правда… скучаю. Я привык, что ты почти всегда рядом со мной, а вдруг все это обнулилось. Это… это выбило почву из-под ног, до сих пор встать не могу. Знаешь, а ты ведь победил, действительно победил, но это только для меня. Лучше бы я проиграл, тогда не пришлось бы сейчас мучиться без тебя. Наверное, эгоизм Ниа тоже заразен, и мне теперь хочется переложить свои муки на тебя, лишь бы самому жилось легче. Или умиралось. Хотя с чего я решил, что тебе там хорошо. Вряд ли, но надеюсь… надеюсь… надеюсь, что твои муки не слишком сильны. Господи, Лайт, как бы я… хотел спасти тебя, хоть как-то помочь… Умоляю… прошу… прости меня… Если бы был другой путь… уверяю, я бы пошел по нему. Мне так хочется увидеть тебя. Все бы сейчас отдал хотя бы на быстрый взгляд в твою сторону. Я что-нибудь… что-нибудь придумаю… Уверен, есть какой-то способ, не в нашем мире, так в мире синигами. Я найду его, клянусь… Лайт, я еще увижу тебя. Интуиция, знаешь, штука такая, она меня никогда не подводит. Больше Рюдзаки не появлялся на могиле Ягами Лайта ни в этом году, ни в следующем — никогда. Ровно в тридцать лет он впервые открыл Тетрадь с ручкой в руке. В тридцать лет и два месяца Эл Лоулайт скончался от сердечного приступа.