Бракоразводный процесс №0

Горьковатый кофе, про который не стыдно было сказать „оно“, и желтая, облупившаяся местами краска на стенах кабинета — вот что такое ежедневная рутина Александра Дмитровича, адвоката по семейным делам, не вылезающим с девяти до пяти из скромной конторки-коморки. А ведь еще нужно вставать в семь утра, трястись до этих желтых стен на троллейбусе, попутно избегая вражеских старушечьих голосов, которые скрипят о соседях, смертях и ценах на лекарства. Дмитрович ненавидел старух — они раздражали его своей подобострастностью. „Подмоги, милок, дай тебе Бог здоровьичка“. Он, смирившись с собственным лизоблюдством (не застряв языком в заднице клиента адвокатом не станешь), отрицал это постыдное качество в других, словно бы иные мужчины и женщины не имели на него никаких прав. Дмитрович, надо сказать, был из тех людей, которые ненавидят с куда более весомым размахом, чем любят. Если кому-нибудь пришло бы в голову создать огромные весы, на которые с одной стороны выложили любимые вещи адвоката, а с другой — ненавистные, то вторая чаша от тяжести ушла бы глубоко в землю. Увы, такие весы создавать было некому: Дмитровичу анализ собственной персоны был неинтересен, а когда-то близкие и родные уже давно стали более близкими и родными иным, чуть более приятным и дружелюбным людям. Как юрист, Александр был весьма неплох. Пусть он не умел преподносить материал голосом наученного комика, патетично не кривлялся и уж вовсе не выглядел хоть сколько-нибудь представительно в своем старом черном пиджаке и неизменно примятых брюках — его клиентура на это попросту не обращала внимания. Люди ценили иное важное, что в Дмитровиче сияло изумрудом мушиного зада — отвращение к браку. Проведение бракоразводного процесса с таким консультантом превращалось в кружок по интересам: ты ненавидишь семейные узы, твой партнер мечтает от них избавиться, а твой адвокат, как священник, всецело вас поддерживает. Каждое слово, каждый совет и каждое объяснение, выплюнутое Дмитровичем, медом лилось в уши и души уставших друг от друга людей, заставляя их быстро и без сожалений подписывать нужные бумаги. Дмитрович был не из тех, кто пытается склеить разбитую чашку — он всегда был уверен в том, что сломанным вещам место исключительно на свалке. Сегодняшний день обещал быть не слишком утомительным: в книге записей числилось всего две пары, и Дмитрович, отирая лоб скомканным платком, с тоской подумал о том, что кондиционер в этой бетонной коробке не был бы лишним. На шкафу потрескивал вентилятор, но толку с него было мало: он периодически обдавал адвоката легкой прохладцей, после чего начинал стесняться и замыкался в себе минут на десять. -Извините, к вам можно? — дверь тихонько приоткрылась, впустив немного свежего воздуха и молодую женщину с клетчатой красной папкой в руках. Одного взгляда хватило Дмитровичу, чтобы понять — клиентка. Тypicam. В энциклопедии для начинающих адвокатов ее фотографию с подписями-стрелочками размещать можно смело: нахмуренный лоб, строгий синий костюм, с весьма фривольной, впрочем, длины юбкой, и крайне сложный посыл макияжа „ты меня не волнуешь, но обрати внимание на то, что ты потерял“. Во всей этой чертежности образа выделялись, пожалуй, только глаза женщины — слишком большие для лица и отчаянно испуганные. Обведенный яркой помадой рот собран в маленькую алую точку. — Да, разумеется, проходите, — Дмитриевич приподнялся и любезно указал на кресла около своего стола. Два кресла не зря здесь место занимают — они для двух клиентов. Интересно, где же ее муж? Записаны-то оба. — Чай, кофе? — Нет, спасибо, — тихонько сказала женщина. — Слишком жарко сегодня, — извиняющимся тоном добавила она через пару мгновений. Дмитрович тяжело сел на свое привычное место, внутренне согласившись, что напитки он предложил действительно не по погоде. Женщина протянула ему папку, и он бегло просмотрел документы. Квартира, ценные бумаги — есть. Брачный контракт — есть. Детей – нет. Славно все выходит. — Так Вы, значит, госпожа Скрипцова? — Пока еще да, но это ненадолго, — грустно ответила женщина. — Елена Леонидовна. Можете называть меня Елена — не люблю отчества, они слишком грузные. -Что ж…Елена, — несколько замявшись протянул Дмитрович, который, наоборот, отчества очень даже любил и прятал людей за ними, словно за стенами, — судя по Вашим документам, процесс пройдет максимально быстро, если, конечно, нет никаких разногласий и возражений. -Возражений нет, — покачала головой женщина, — У меня, пожалуй, нет, а у мужа — тем более не будет. — К слову, консультация была назначена для двух сторон. Вы случайно не знаете, где Ваш супруг, будет ли он сегодня? — Случайно знаю, — Елена чуть заметно улыбнулась, — Он не захотел ехать со мной, чтобы вместе не ждать начала приемного времени в коридоре. Он приедет, просто немного опоздает. Это в его стиле. — Хмм, что ж, тогда подождем. Вторая консультация у меня будет в пять, так что время есть, но лучше бы, конечно, не…- Дмитрович зажевал последнюю фразу, так как увидел, что „пока еще Скрипцова“ слушает его крайне невнимательно. Еще раз многозначительно хмыкнув, он углубился в бумаги. — Хотя, по правде говоря, я несколько слукавила — это совсем не в его стиле. Я не знаю этого человека, и совершенно без понятия, что именно он думает и почему так поступает, — подумав, вдруг сказала Елена. — Вы были в браке три года, не так ли? Проводить конкурсы тактичности среди адвокатов никто пока не додумался, но если бы Александр Дмитрович участвовал в подобном, то смело смог бы заполучить какой-нибудь особенно ценный антиприз. Зная это и даже чуть гордясь своим непрофессионализмом, он полировал иное искусство — мастерский уход от неприятных ему тем. Он прекрасно знал, как отчаянно любят поболтать обиженные женщины, раскидываясь на старом мягком кресле словно в кабинете психотерапевта. Увольте, дамы, он не мозгоправ, а его дело — всего лишь помочь вам с документами. Однако все пословицы про сломанные часы и стреляющие палки все же можно считать правдивыми — Дмитровичу тоже было свойственно ошибаться, хоть бы и раз в год. Акела промахнулся, и Елена восприняла безликий уточняющий вопрос как приглашение для рассуждений. — Три года, да. Но что эти три года, Александр Витальевич? Я…я совершенно растеряна, я просто в недоумении! Сейчас возникает такое чувство, будто я с другим человеком разговариваю, будто его подменили. Ведь быть такого не может, чтобы он стал думать иначе так быстро, правда? Мы были вместе три с половиной года, три из них в браке, а сейчас он будто не помнит… Дмитрович уныло кивал головой в такт высокому, почти девичьему голосу: он умел признавать свое поражение, а это минное поле явно осталось не за ним. Появится супруг — и этот лепет сразу же умолкнет. Женщины очень не любят жаловаться в присутствии мужей, предпочитая делать вид, что у них все более чем прекрасно. А пока что нужно сочувственно кивать и предлагать промокнуть глаза, ведь клиент всегда прав, даже если треплется про…а про что она, собственно, говорит? — …Вы знаете, он всегда был очень-очень странным человеком. Мне он даже сначала не нравился, очень уж выглядел угрожающе. Мы познакомились в университете, я тогда только начинала преподавать, а он уже был доктором наук, подрабатывал на кафедре — и его никто не любил, ни преподаватели, ни студенты. Для первых он был выскочкой, для вторых — нелюдимом. Я, честно говоря, первые месяцы с ним особо не сталкивалась, только иногда в коридорах встречала, ну и студенты бесконечно жаловались, мол, Скрипцов задает как не в себя, Скрипцов прилюдно оскорбил студентку и всякое прочее. Экономическая теория. Сложный предмет, особенно для первого курса. Ну, представьте, дети детьми, только из школы — еще руку поднимают, чтобы выйти во время пары — и тут им на голову все эти кривые, детерминанты, себестоимости. А Андрей, честно говоря, только строил из себя преподавателя — сам же, по сути, объяснять ничего не умел. Коллеги говорили, что нет у него преподавательской жилки. Вот Вы помните в своем университете такого преподавателя, который вроде бы и знает немало, но при этом донести знания до аудитории не может? -Эмм, я не совсем уверен.. — Дмитрович приврал, потому как отлично помнил своего преподавателя по гражданскому праву, который и трех слов не мог сказать студенту без того, чтобы не дать ему понять — его место на любом другом факультете, кроме юридического. — Видите, Вам тоже это знакомо, — Елена его не услышала. — Это не имеет отношения к делу, просто чтобы Вы понимали, какой именно человек стал моим мужем. Очень закрытый: сложно понять, что именно он думает. Женщины на работе им интересовались, конечно, но не похоже было, чтобы они были интересны ему. Одни поговаривали, что он безответно в кого-то влюблен, потому страдает. Другие утверждали, что ему наука и бизнес дороже любовных отношений. И вот нас поставили работать над одним проектом, у нас были смежные направления. Все как-то быстро произошло, только „Здравствуйте, Андрей Викторович, здравствуйте, Елена Леонидовна“ — и оказалось, что он умеет быть приятным. Мы много разговаривали: обсуждали проект, просто делились впечатлениями. У нас не было общих интересов, но слушать друг друга мы могли долго. Я частенько ловила на себе его изучающий взгляд — и мне очень льстило, что я заинтересовала местное Чудовище. — Елена остановилась, натолкнувшись на непонимающий взгляд Дмитриевича, — Знаете, как в мультфильме, про Красавицу и Чудовище. Не то, чтобы я считала себя Красавицей, нет-нет, не в том суть, просто… он мне нравился — и я надеялась, что нравлюсь ему. Она замолкла. „Натуральный ребенок. Мультики какие-то, нравится-не нравится. Вот что получается, когда старые университетские пни берут в жены молоденьких ассистенток. Интересно глянуть на ее мужа. Хрыч небось играет со временем в покер и нашел себе новую юную дурочку, а устаревшую модель отправляет в свободное плавание“. Гоняя ядовитые мысли, Дмитрович в то же самое время попытался предложить Елене пачку салфеток, от которых она, к его удивлению, вежливо отказалась. — Спасибо, Вы очень добры, но я вряд ли буду плакать. Я все же не у психолога, — усмехнулась женщина. „Твоими устами глаголет истина, дамочка. Экая ирония“ — вздохнул про себя адвокат и попытался незаметно покоситься на часы, чего ему не удалось. — Поверьте, он придет, — уверенно сказала клиентка, заметив его алчущий взгляд. — Андрей не хочет затягивать процесс, так что мы разберемся во всем сегодня. Он все для этого сделает. Когда ему что-то нужно, он всегда добивается своего. Елена мяла в руках пустую папку. Руки с аккуратным маникюром бегали по нарисованным на ней клеткам, словно по клавишам фортепиано. — Мы стали парой весьма спонтанно. Никогда это не обсуждали, но я сама часто думала: это было неправильно. Моего стремления не было, равно как и его. Или было? Стыдно сказать, но я, получается, не знаю собственного мужа, раз мне сложно понять, чего он вообще хотел. До того случая он пару раз провел меня домой, так что хорошо знал, где именно я живу. Никогда не пытался зайти на чай, ничего такого — просто дружеские прогулки. В ту ночь меня разбудил звонок в домофон. Четыре часа утра — Андрей без перерыва звонит, чуть не кричит, чтобы я его впустила. Понятное дело, я испугалась: все же жила одна, боязно приглашать пусть знакомого, но явно не в себе человека. И все же не могла я прогнать его. Это было настоящим шоком. Вы должны меня понять: я никогда не видела, чтобы он долго улыбался или, наоборот, был чем-то серьезно опечален. Совершенно непроницаемое лицо — и только. А я открываю двери, и передо мной стоит трясущийся человек, одного взгляда на которого достаточно, чтобы понять — случилось нечто очень плохое. Он зашел, точнее, почти вбежал в квартиру, и начал что-то мне объяснять, но ничего у него не выходило. „Мне…я просто…мне нужно…мне нужна сейчас… нужна вообще…“. Он бросился мне в ноги, крепко ухватился за них, и это было похоже на дешевую комедию: я пыталась сначала вырваться, потом поднять его, но все тщетно — он не отпускал. Я и впрямь была нужна ему. Тогда еще я не знала, что иногда кто-то бывает нужен в определенные моменты твоей жизни. Не навсегда. На следующий день за завтраком (я, разумеется, уложила его спать у себя — не могла же отправить в таком состоянии домой)  он, спокойный и отстраненный как обычно, рассказал, что приехал ко мне с похорон своей матери, потому что не мог заставить себя быть в одиночестве. Я, как оказалось, была его единственным другом, единственным приятным ему человеком, единственным — всем. Сказать, что это меня поразило — не сказать ничего. Никаких предпосылок к такой искренности не было, кроме, разве что, нескольких испытующих взглядов во время работы над проектом, которые я расценивала исключительно как вежливую приязнь. После завтрака он быстро собрался и, приготовившись уходить, сказал, что непременно вернется к этому разговору чуть позже, когда придет время. Хлопнула дверь — и я осталась наедине с целым ворохом мыслей. Я так все отчетливо помню, словно это было минуту назад. Таких моментов было мало, их сложно забыть. Андрей не обманул — мы и впрямь поговорили примерно через неделю после инцидента, а через три месяца уже были женаты. Где была я во время того разговора? Не знаю и даже не догадываюсь. Кто надевал кольцо на палец Андрею и кому он приподнимал фату для первого брачного поцелуя? Без понятия. Я как будто смотрела фильм, снятый по хорошо знакомой книге: нужные слова возникали в голове сами собой, образы все были знакомы и действия главных героев сомнений не вызывали. Я любила его, пусть неожиданно для себя — в этом я была уверена точно. Было ли это чувство ответным? Все, что было у меня — сцена после похорон, его молящие глаза и попытки сказать „ты мне нужна“. Этого ведь было достаточно, правда? Вопрос не был риторическим: Дмитрович понял, что должен что-то сказать, но ничего умного или хоть немного подходящего ситуации не приходило в голову. Елена, заметив его, замешательство, немного покраснела. — Простите, пожалуйста, вы не должны все это слушать. Мне просто не с кем было поговорить последние месяца четыре, а я так много думала, и …- затараторила она. — Нет-нет, не стесняйтесь, прошу Вас. Я не слишком хорошо разбираюсь в отношениях, вряд ли чем-то смогу помочь, но если хотите поговорить, то я послушаю, — холодно ответил Дмитрович. В комнате было слишком жарко — Елена холода не заметила. — Вы очень добры, спасибо — горячо поблагодарила она. — Больше, впрочем, и рассказывать нечего, осталось немного. Наше понимание брака вызвало бы удивление у многих пар: мы выглядели в большей степени как друзья, редко даже держались за руки на людях. Меня это совсем не расстраивало, наоборот, я гордилась взрослыми отношениями с необычным человеком, который не словами, но делами доказывал собственную любовь. Куда только все это делось? Помню, как-то раз он принес мне букет подсолнухов, несколько больших желтых тарелок. Это было зимой, кажется, в феврале, и я очень удивилась, где же он их достал —, а он улыбнулся, и ничего не ответил. Я до сих пор помню их халвичный запах. Он был очень-очень хорошим мужем. Цветочки мне подарил… Голос ее надломился, и Дмитрович с тоской понял, что сейчас она будет плакать. Елена больше не могла сдерживаться: трясущимися руками она закрыла лицо, чуть наклонилась, точно ее кто-то больно ударил по лопаткам, и зарыдала. Адвокат не шевелился: он часто видел плачущих дамочек, но, протокола ради, признался себе, что настолько искреннее и чистое горе он наблюдал чуть ли не впервые в жизни. Дмитрович почувствовал себя гробовщиком, который отправляет в последний путь семейную жизнь этой бедняжки, а заодно и ее надежды на счастливое будущее. Неужели она и впрямь так любит своего сухаря-мужа? Странное отношение к человеку, который, судя по ее рассказу, за три года только и сделал, что попросил о помощи да подарил букет. Женщины… Елена понемногу успокаивалась. Плечи ее больше не вздрагивали, глаза были красными, но без единой слезинки. Она немного покашляла, отерла лоб салфеткой, услужливо предложенной наконец-то нашедшимся Дмитровичем, и отвернулась к окну. Сказать ей, видимо, и впрямь было нечего. — Он не должен меня видеть в слезах, — все же заговорила она через пару неловких минут, — Я не хотела бы, чтобы он видел меня слабой, раз уж все время учил сдержанности своим примером. Мне приходится держать себя в руках, чтобы лишний раз не раздражать его — хотелось бы, чтобы он восхищался хотя бы моей спокойностью. И, к тому же, есть еще… В дверь негромко постучали, и Дмитрович лишился волнующей возможности узнать, что именно „еще“ хотела донести Елена. Она испуганно замерла, а адвокат разрешил постучавшему войти. Дверь открылась, и на пороге появился мужчина, который просто не мог быть Скрипцовым. Обладающий не слишком богатой фантазией Дмитрович не стал выдумывать себе образ мужа Елены, а просто немного омолодил в своей голове того самого злобливого профессора по гражданскому праву. Длинный тощий и неприятный, с эдакой негативной харизмой, из-за которой сразу нельзя понять, нравится этот человек кому-нибудь или, наоборот, всеми без исключения презираем. Однако вошедший совершенно не был похож на профессора. Он и на ученого-то похож не был, откровенно говоря: невысокий и плечистый, с крупной лохматой головой и довольно красивым, но угрюмым лицом. Взгляд исподлобья синих ярких глаз явственно говорил — этот человек привык делать лишь то, чего сам захочет. Мысленно Дмитрович поставил себе жирную двойку за догадливость. — Я немного опоздал. Надеюсь, Елена Леонидовна отдала все необходимые бумаги? — ни приветствия, ни извинений. Дмитрович чуть более внимательно посмотрел на мужчину. Елена нагло врала: он не мог рыдать у нее в ногах ни по какой из известных миру причин. Такие как он и детьми-то никогда не были, разве что рождались и сидели в люльках уже в костюмах и с кислой миной. — Я уже все отдала, Андрей, — отозвалась вместо Дмитриевича Елена. — Можешь не волноваться, адвокат сказал, что процесс пройдет быстро, если, конечно, возражений не будет. Скрипцов что-то бормотнул и поспешил сесть в кресло рядом с будущей бывшей супругой. Видно было, что он явно куда-то торопится. Где-то минут десять ушло на то, чтобы разобрать ситуацию. Все и впрямь было просто: согласно контракту квартира оставалась за Еленой, ценные бумаги забирал Скрипцов. Ни претензий, ни возражений ни у кого не было — Елена вежливо, но чуть отстраненно поясняла необходимые адвокату детали, Скрипцов отмалчивался, лишь изредка вставляя свои комментарии. Глядя на них, Дмитрович вдруг подумал о том, что они вроде как совсем не держат друг на друга зла. Елена уже доказала это своими слезами чуть ранее — в ней нет ненависти, лишь боль и, быть может, пустота. Боязнь какая-то, но не ненависть. А Скрипцов и вовсе выглядит так, будто на обед опаздывает — он далек от этой суеты. Они словно из разных браков пытаются добиться развода, с трудом узнают друг друга и едва ли сожалеют один об одном. Забавно было наблюдать, насколько преобразилась Елена: вместо дрожащей несчастной женщины в сиянии явилась миру (маленькому офису на окраине города) исполненная достоинства дама, которая спокойно и без ненужной вовлеченности присутствует в жизни своего супруга, предлагая ему ручку для подписи документов или стакан сока, которого, надо признаться, у Дмитровича не было. Идеальная половинка человека-кремня — без эмоций, без души. И если бы Александр минутами раньше не видел ее трясущиеся плечи и не слышал детские всхлипы, то в жизни не поверил бы, что эта мраморная леди переживает о разводе больше, чем царица Клеопатра о судьбе одного из своих наложников. — Что ж, думаю, что основные моменты мы рассмотрели, — заканчивал привычное лебезение Дмитрович, — если нужна будет дальнейшая консультация, то жду Вас в среду в это же время. Как раз закончу оформление документов, и… — Я хотел бы кое-что уточнить у Вас сейчас, — подал голос Скрипцов, не поднимая головы от какой-то дарственной, которую усиленно рассматривал последние минуты три. — Сейчас Елена Леонидовна уйдет, и мы обсудим одну маленькую деталь. Много времени не займу, сам тороплюсь. — Эээ, да, хорошо только если коротко — у меня просто как раз время новых клиентов, — замялся Дмитрович, изменив привычному угождению. Клиент всегда прав, это закон, но один клиент за двоих ни разу на его веку не платил — и это несколько усложняет старинную пословицу. — Андрей не отнимет у Вас много времени, — почему-то вместо мужа отозвалась Елена. Она уже собралась и стояла у двери, словно ожидая чего-то, прямая как палка и странно высокая. — Спасибо, Елена Леонидовна, — вежливо прокомментировал Скрипцов. Елена задержалась на мгновение, будто думая, что Скрипцов скажет еще что-то. Тот молчал, и она, наконец, вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Дмитрович уже приготовился давать советы насчет финансовых махинаций с брачным договором (он приметил несколько лазеек, которые могли бы лишить Елену определенных богатств), однако, Андрей Викторович и не думал ни о чем его спрашивать. Он все так же вчитывался в дарственную, казалось бы, вовсе не заметив ухода супруги. — Андрей Викторович, Вы о чем-то хотели поговорить? — наконец прервал молчание адвокат, уже порядком утомившийся от неприятных клиентов. Они не были странными или излишне раздражающими — они были просто неприятными, ведь из-за них Дмитровичу приходилось задавать самому себе слишком много вопросов, а он очень не любил этого делать. -Да, собственно… -протянул Скрипцов, кладя дарственную на стол. — Я даже и не знаю. Нет, наверное, нет. Он бегло оглядывал офис, и Дмитрович понял, что от его глаз не укрылась ни пыль на полках, ни паутина в углах, ни пустые папки в шкафу. „Интересно, а когда он смотрит на людей, то видны ли ему их внутренности? Или, быть может, он умеет читать мысли?“ Мельком подумав, Дмитрович сделал вывод, что Скрипцов людей не видит вообще. „Нет, не мог он плакать, все это Елена придумала, потому что ей так захотелось“. Взгляд Скрипцова задержался на пачке салфеток — вынужденной любезности Дмитриевича по отношению к Елене. Лицо его как-то странно дернулось, глаза полыхнули сильным огнем. — Она плакала? — Что, простите? — растерялся Дмитрович. — Она плакала? Лена…Елена Леонидовна плакала? — нетерпеливо переспросил Скрипцов. „Я тебе кто, консультант-психолог что ли? — возмутился про себя Дмитриевич — Время мое зря тратишь, только и всего“. — Нет, я такого не заметил. Салфетки для иного рода клиенток, знаете — нервных дам, таких полно. Она же пребывала в прекрасном расположении духа, — веско ответил он. Искра, на секунды зажегшая взгляд Скрипцова, потухла. Он тяжело поднялся с кресла, постоял немного, походя в своей медлительности на Елену, также не желавшую уходить минут десять назад. — Я так и знал, — вдруг произнес он. — Знал, что ей все равно. Ну да что уж теперь… — А вам разве не все равно? — Дмитрович настолько удивился, что задал этот вопрос вслух, что даже чуть было не повернулся, чтобы увидеть за спиной своей совсем другого Дмитровича — бестактного и любопытного — который мог бы спросить подобное. — Что? — Скрипцов внимательно глянул на адвоката. — Нет, ничего, — Дмитрович решил отмолчаться. — Мне, разумеется, все равно, чем занимается и как ко всему относится Елена сейчас — Скрипцов, видимо, переспрашивал из надобности собрать воедино мысли, а не из-за того что недослышал вызывающий вопрос, —, но в те моменты, когда она все же являлась моей женой, мне не было все равно, чего бы она тут не наговорила. Она вряд ли упоминала причину развода, не так ли? — Думаю, что нет. — А я полностью уверен, что нет, хотя в комнате меня не было. Все просто — она мне изменила, впоследствии в этом признавшись, и назвав свой поступок, цитирую: „ошибкой, случайностью и нелепостью“. Думала, что я закрою на подобные пустяки глаза, но я по каким-то ей совершенно непонятным причинам не счел это ни нелепостью, ни случайностью — вот удивление-то, верно? Елена — ни что иное как очередная взбалмошная девица, молящая о таких чувствах, о которых сама имеет представление крайне посредственное. Ей не хватало огня в нашем браке, эмоций и нежных признаний — что ж, теперь она вольна искать все это барахло где-нибудь подальше от меня. Пусть поспрашивает утешений у того, с кем, по ее же словам, переспала „случайно“. Раньше, если что-то было не так, она хотя бы плакала — и я понимал, что ей больно, страшно. Я мог ее утешить. Теперь ей вовсе без разницы, — мужчина порывисто отвернулся и замолчал. Дмитрович задумчиво смотрел на широкую спину Скрипцова, на его большие ладони, которые то сжимались в увесистые кулаки, то мягко хватали пальцами воздух, и представлял в этих беспомощных ныне руках тонкую шею Елены с едва проступающей неглубокой ямочкой, больновато пульсирующей от страха. Большие пальцы с силой вдавливаются в нежную плоть, и спустя несколько минут отчаянных конвульсий взбалмошная девица без сердца уже не будет дышать. А если бы он застал парочку вдвоем? С кем она могла изменить, зачем ей вообще это было нужно? Елена и впрямь была не слишком прозорлива, раз осмелилась рассказать подобному человеку о своем эксперименте. Как она могла быть уверена в том, что он тотчас же не набросится на нее — он даже сейчас был бы готов это сделать! Если она желала эмоций от своего мужа, то, пожалуй, цели своей добилась с избытком. — А вдруг это и впрямь было ошибкой? — вновь любопытный Дмитрович потеснил настоящего. За подобные выходки настоящему стало и вовсе неловко: два бордовых пятна позорными отметинами накипели на серых щеках адвоката. — Знаете, — не поворачиваясь и явно не трудясь вспомнить имя-отчество Дмитровича, на удивление спокойно отозвался Скрипцов, — я вполне могу представить, что это была ошибка. Я даже могу признать, что это ошибка. Я уехал в тот же вечер, когда она мне все рассказала — для меня очень быстро нашлась превосходная квартира на ироничном пятом этаже. Еще через два дня я крепче обычного напился и решил сыграть в русскую рулетку подручными средствами: открыл настежь окна и вылез на подоконник, где простоял черт знает сколько, пока меня не сморило и каким-то чудом не закинуло обратно в комнату. Где-то там, в большинстве из вероятностей, я давно мертв, и мертв крайне некрасиво — с размозженной головой и торчащими в разные стороны конечностями. Если это была ошибка, как Вы допускаете, и как моя супруга утверждает, то она могла обойтись мне чересчур дорого. И что мне прикажете делать, если она ошибется вновь? Не имею желания больше ждать повторений и испытывать судьбу. К тому же, моей ненаглядной на подобные сомнительные подвиги было бы абсолютно плевать, даже если бы она о них узнала. Кинув эту горькую фразу, он, не прощаясь, вышел. «Все же не зря слова „гордость“ и „глупость“ созвучны», — Дмитрович хотел бы задуматься, и даже подобрал для этого нелегкого занятия особую складку на лбу, но времени у него не хватило: в кабинет уже заходила вторая пара, которая жаждала утешающе-безразличных слов своего адвоката. -Присаживайтесь, пожалуйста. Налить Вам чай или кофе? Жарко нынче, не продохнуть. </right>