Этот город нас никогда не отпустит

Когда они впервые встретились, они уже знали друг друга. Небо над ними пылало. Рассветом ли, закатом ли, или оно было заморожено в этом огне, всунуто в петлю и оставлено в ней корчится в вечной искрящейся размазанными в облака языками пламени агонии - неизвестно. Но это неважно, важен сам факт, что оно горело, а на земле всё равно было темным-темно, и люди, идущие навстречу, рождались сначала неоформившимися силуэтами, потом жили пару секунд как прохожие, и умирали где-то в уголке твоего взгляда, уходя тебе за спину и, следовательно, переставая существовать. Ирвинг Браксиатель был повелителем времени, поэтому то, что они переставали быть, когда были вне его взгляда, для него не являлось чем-то вне порядка вещей. Он, в конце концов, санкционировал существование вселенной, включая прохожих, кошек, поздние субботние вечера и Лаланд 21185 8,29, пусть не самолично, конечно, хотя это он ещё посмотрит. Прохожего, появившегося тогда перед ним, вряд ли кто-то санкционировал. Если бы на проживание во вселенной нужны были документы, то этот знакомец был бы нелегалом. - Извините, я вас знаю? - сказал он, иронично подставляя часть своего лица отблескам беснующегося в секундной клетке неба и давая глазу на мгновение загореться от него. Как будто небо поделилось огоньком, и зрачок вспыхнул оранжевым уличным фонарём. - Не знаю, - ответил Ирвинг, - А я вас? - Сложно сказать. Вы много кого знаете. Когда я употребляю слово “много”, это о чём-то да говорит, - мазки дешёвой оранжевой детской гуаши поверх жирной, ещё не высохшей чёрной сложились в аккуратную улыбку. - Знаю, - почему-то сказал Ирвинг и тоже улыбнулся. Они встречались то много раз, то ни одного, и было настолько сложно за этим уследить, что это становилось не то, что бессмысленно, а даже вредно. Ирвинга должно было коробить при одном только присутствии Морлока (он всегда знал его имя), он должен был исходить пеной у рта, или, по меньшей мере, у него должен был дёргаться глаз от его неправильности и вопиющей безнаказанности, но этого не происходило, и отсутствие этих ощущений было таким наглядным показателем его, Ирвинга, власти, что это не могло не стать наркотиком, которым приятно было побаловаться в свободное (просто такое выражение, никаких политических намёков, дата, подпись) время. Морлоку же просто хотелось его вскрыть. Можно считать, что это были достаточно взаимовыгодные отношения. Он уже мысленно расчерчивал на нём линии будущих разрезов, пока снимал его пиджак и сухо развязывал галстук. Ирвинг не выдерживал взгляда, так и жаждущего забраться ему по кожу, и пойти дальше, вглубь, раскладывая его внутренности по полочкам, там рёбра, здесь детская травма, он притянул Морлока ближе и заставил его себя поцеловать. Тот деловито его укусил и ответственно слизнул кровь. - Ммм, посмотрим... Нотки параллельных вселенных, привкус частых пересечений своей собственной временной линии, приятное послевкусие намеренно переписанных историй... Вы далеки от образцового отпрыска Великих Домов. - Я ребенок своего поколения. - Вы уникальны, - заверил его Морлок, настойчиво усаживая на стол. Этот факт Ирвинга даже обрадовал. В том месте, где они находились, был стол, следовательно, место было вполне цивилизованное и не совсем безнадёжное. - Вы жемчужина своей коллекции. Самый лучший, самый ценный экспонат. - Дай вам волю, и вы меня заспиртуете. - Простите, заспиртовать такое - варварство, - интеллигентно покривился Морлок, - По-вашему, я похож на варвара? - Вы носили на себе кости. - Да, пожалуй, носил, - признал он, как будто припоминая, что что-то было такое, когда-то в прошлой жизни, - Но я делал это с иронией. Морлок рассчитывал каждое его движение, а Ирвинг рассчитывал каждую его реакцию, так и жили, просчитав всё-всё наперёд и радуясь, что знают о неизбежности конца света и могут позволить себе никому об этом не говорить. - Это оставит какой-то след? - полуспросил его Морлок, - Не хотелось бы портить вас моим вмешательством. - Знаете, я завещаю вам своё тело после смерти, - солгал Ирвинг. - Вы слишком ответственны для этого, - солгал в ответ он, - Вы патриотичны. - А вы? - У меня мало вариантов. - Искусственный коллапс альтернативных историй? - Порядочность, - усмехнулся Морлок прямо ему в лицо, выдохнув слово теплом, которое бывает от допотопных ламп накаливания. - У вас что-то сердца бьются на двадцать четыре процента быстрее, чем нужно. Вам бы провериться. - Вы знаете кого-то, кто предоставил бы медицинские услуги загулявшему повелителю времени в относительно подержанном состоянии? - Я напишу вам направление, - заверил его Морлок. Ирвинг смеялся над шуткой ничуть не смеясь, и думал, как бы оставить этот момент в истории, чтобы не всё пошло прахом и не раскаталось в одномерную лепёшку пятимерным катком, чтобы хоть одна секундочка да уцелела и осталась мерно светиться в кромешной несуществующей темноте настольной лампой на цивилизованном столе, который впоследствии оказался весьма добротным и крепким, жаль, что он там появился сам собой и некого было даже наградить за впечатляющие успехи в столостроительстве. Время неумолимо тикало, сбивалось, начинало тикать снова, пока тик-так не начало медленно распадаться и собираться невнятной какофонией, настолько раздражающей, что даже Ирвинг уже начинал хвататься за голову, чтобы убедиться, что она на месте, и что не выросло там что-то ещё, например, маска-череп, закрывающая всё лицо, или нимб, это страшнее, у него так друг умер, а потом не умер, а потом вышел из вселенной и хлопнул дверью с громким “Надоело”. - Как ваши отношения со временем? - осведомился Морлок, раскладывая свои скальпели с деловым металлическим звоном, резонирующим с гробовым молчанием стен, окутанных зелёной дымкой неправильной подсветки. - А как же поздороваться? - Добрый день, повелитель времени, - повернулся к нему Морлок, и поспешил встать так, чтобы наиболее органично выглядеть в этом нездоровом зелёном свете, заполняющем воздух. - Добрый вечер, Крёстный отец. Всегда было интересно, зачем анархистам титулы? - Мы не анархисты, - снисходительно покачал головой он. - А кто вы? - Какая уже разница, об этом надо было думать раньше, - пожал плечами он и вернулся к своим инструментам. Перед ним раскладывалось тело, обнажая свою историю слой за слоем, и каждый был вычленен с такой аккуратностью, что Ирвинг не мог не тихо восхититься и не представить себя на его месте. Какая бы это была сложная и интересная работа, это было бы произведение искусства, достойное уже никогда не существовавшей Коллекции с большой буквы. - Что скажете? - Это немного не моя область. Вы препарируете мозги, а я препарирую умы, тут есть разница. - Небольшая. Мы то, что мы есть. Тела. Кишки, кожа… Но неужели это не потрясающе? - кивнул Морлок на раскрытую им птицу. Работа была проведена так точно, что птица могла бы полететь, если бы у неё было чуть больше воли к жизни. - Вы пришли меня предупредить, - полуутвердительно сказал он, - Я не против. Предупреждайте. - Вы не умрёте. Скорее всего, - прикинул Ирвинг, - никогда. - Вы это видите? Или чувствуете? Как же мне интересно узнать, каково это, как это работает, эта ваша связь со временем, со всей Спиральной политикой… И всё же позвольте взять образец крови. Могу из пальца, если вам страшно из вены. - Из пальца - тоже весьма неприятная процедура, так что воздержусь. И я это не видел, я это слышал. - Интересная интерпретация. Всегда говорят, что вы видите время, чувствуете время, ощущаете, на худой конец, но слышите - это что-то новенькое. Я ещё не думал об этом с такой точки зрения. - Не прибедняйтесь. Вы и сами для времени не последний человек. - У нас с ней отношения врача-пациента. - Вы калечите своих пациентов? - Обычно да, - легко бросил Морлок, - Клятву Гиппократа я не давал. Особенно в отношении абстрактных неодушевлённых концепций. - Не очень хорошее определение времени. - Я не о времени говорил, а о таких, как вы, - спокойно посмотрел на него Морлок и так просто улыбнулся, что Ирвингу стало непросто, - Вы не обидитесь, это же правда. Вот вы бы назвали себя одушевлённым? - Едва ли, - признался он и ушёл, потому что мешать истории не стоит, ведь их смешение может привести к несварению временной линии и потом будет очень сильно болеть голова. А потом война не была. А потом была снова. Ирвинг умер. Стал убийцей. Снова умер. Никогда не существовал. Мутировал. Опять умер. Стал президентом. Уничтожил вселенную. Вселенная уничтожила его. Умер. Стал человеком. Стал собой. Стал не-собой. Никогда не умер. Всё одновременно. В нескольких версиях. И ни в одной. Вокруг него шли люди. Кто-то шёл целеустремлённо, а кто-то гулял, ведь погода, в кои-то веке, была приятной. В конце двадцать первого, если быть точным. Он был здесь. Сам ли он это решил, или это вышло случайно, или он был заморожен в этом городе, всунут в петлю и оставлен в ней корчится в вечной отупляющей запахами земной еды и колющейся яркими лучами солнца агонии - неизвестно. Время отщёлкивало секунды стуком каблуков о мостовую и крутило стрелки часов поворотами Лондонского глаза. Город жил под небом, потушенным частыми дождями. Некто знакомый привлёк внимание. Он никуда не шёл, и чернел ярким пятном слишком старомодного костюма. Ирвинг сделал шаг ему навстречу, и тот сам подошёл к нему, вглядываясь в лицо и притворяясь, что пытается узнать. - Знаете, мне кажется, что я знаю вас уже тысячу лет, - заговорил он, - Около девятиста восьмидесяти трех, если быть точным. Вселенная милосердна к своим ошибкам. Она называет их чудесами и выпускает резвиться на волю. - Любовь к округлению весьма разрушительна, - кивает Ирвинг, - Нельзя ничего воспринимать в общей массе. Исключение хоть одной единицы - фатальная ошибка. - Я привык думать, что я просто педант, - почему-то сказал он и тоже улыбнулся. - Этого не отнять, - согласился Ирвинг, - Пройдёмся? - Не откажусь. И действительно. Что ещё делать в такой замечательный солнечный день.