Остаемся Зимовать

Февраль забрал мою жену и дочь и уничтожает город, сказал я. Сожалею. Нас тоже мучает всепоглощающая грусть. Мы тоже плачем чаще, чем смеемся. "Остаемся Зимовать", Шейн Джонс

В вестибюле метро пахнет свежим дегтем. Поперечный как-то давно признался, что сходит с ума от этого запаха - особенно на новых станциях метрополитена; есть что-то восхитительное в аромате, плотным пальто обнимающем случайных прохожих. "Особенно классно зимой, когда после жуткого мороза ты входишь внутрь, покупаешь жетон, а тепло, настолько контрастное с уличными холодами, вливает в тебя этот запах", - Данила трет пальцами покрасневший от холода нос, а Кшиштовский с тихой полуулыбкой разглядывает друга и поправляет шарф на его шее. Даня чувствует себя неловко. Пяти дней не хватило для того, чтобы собраться с мыслями и поговорить о действительно важных вещах. К тому же февраль всегда заставлял парня чувствовать себя не в своей тарелке. Месяц, вынуждающий проклинать все остальные сезоны; месяц, разрушающий чужое счастье; месяц, до этого года не привнесший ничего хорошего в жизнь Поперечного. Зимой Даня сворачивался калачиком внутри панциря и прятался от всего, что может изменить привычный устой вещей. И потому, когда Кшиштовский заявил, что будет проездом в Питере, Поперечный недоверчиво высунул голову из кокона уединенности и тишины и решил, что один раз можно сделать исключение. Особенно когда речь идет о Мише, приехавшем в феврале. На эскалаторе они молчат. Даня смотрит на мелькающую рекламу, пряча руки в горнолыжной куртке красного цвета. Кшиштовский медленно снимает с головы шапку с завязками, неуверенно мнет ее в руках, а затем засовывает в карман. - Когда ты приедешь в следующий раз? - внезапно спрашивает Даня. - Парень, - усмехается Миша, - пришла твоя очередь гостить. Давай-ка, приезжай в марте-апреле в Москву, как раз знакомые откроют новый бар, посидим там, как раньше. Идет? - Хорошо, - Даня задумчиво закусывает верхнюю губу. - Я постараюсь. Кшиштовский хлопает парня по плечу, и оба идут по платформе к последнему вагону поезда - Миша впереди, а Поперечный словно бы запаздывая, в нескольких шагах позади. - Классно все-таки иногда вырваться из рутины, - бормочет москвич, почесывая бороду. - Питер, конечно, не по мне, но для того самого "закомфортья" вполне подойдет. Даня молча кивает, затем вытаскивает вибрирующий телефон и, перекрикивая скрип тормозящего поезда, отвечает на звонок. - Привет. Да, да, здесь, рядом. Да в метро мы! Позвони позже, а? Что? Блин, я нифига тебя не слышу! Короче, перезвони минут через десять! На вопросительный взгляд Кшиштовского Данила бросает односложное "сам догадайся" и заходит в распахнутую пасть вагона. Внутри пусто, не считая двух спящих бомжей в самом углу да старушки с собачкой на руках. - Дань, - задумчиво начинает Миша. - Я не хотел об этом говорить вот прямо сейчас, когда я вот-вот свалю домой, а ты останешься со всем ворохом мыслей здесь, наедине. Но это важный разговор. - Ну раз уж у нас вечер откровений, то мне тоже надо поговорить с тобой о кое-чем важном, - признается Даня, цепляясь за поручень чуть выше руки москвича. - Ты первый. - В общем, - Кшиштовский мнется, затем чешет голову, словно бы смущаясь собственной неловкости, и от того становясь еще более неловким. - Не знаю, как об этом рассказать помягче... У Дани екает что-то внутри. Если бы его сердце было птицей в клетке, то этот момент стал бы идеальным для того, чтобы сломать пару крыльев и смешать чугунные прутья с кровью и перьями. По крайней мере так кажется Поперечному, внимательно смотрящему в глаза Миши. Подобный прямой взгляд - редкий гость в поведении Дани, и это не ускользает от Кшиштовского. Взгляд-катализатор. - В общем, это... Мы с Русланом вроде бы как вместе. Давно. Просто подумали тут и решили, что ты должен об этом знать... - Ясно, - Даня заметно расслабляется. - Я-то уж думал, ты жениться собрался. Ну Усачев так Усачев. По мне, это было и так ясно. - Правда? - удивляется Миша. Даня кивает. - Ты думешь, весь этот бред малолеток на ровном месте родился, что ли? Ну, теперь по крайней мере, ясно, что и почему. Счастья вам, педики. Поперечный легко играет хорошего друга, честно улыбается и врет прямо в глаза. Он умеет быть рядом, вылезать из кокона и резать собственную жизнь поперек ради яркого счастья других, а прямо сейчас он совершает подвиг. Берет вину февраля на себя, превращая ее в театральное притворство. Миша не заметит, он слишком переживает за собственное признание, и это лишь играет на руку Даниле. Он улыбается, хлопает ссутулившегося парня по плечу и говорит о том, чего на самом деле не существует в его жизни. Не существует этой неуемной радости, поддержки, ослепительной честности. В каждом действии Поперечного звучит победный марш, в то время как сам парень воспринимает его исключительно как реквием. Реквием по собственному счастью. - Если вы отправитесь в Вегас расписываться, - беззаботно смеется Даня, - то и мне прикупите билет. Как свидетелю. А то у меня никогда в жизни не будет иной возможности поглядеть на этот город греха. - Заметано, - Миша окончательно смывает с себя остатки неуверенности и свободно прижимает Поперечного к себе. Крепкое дружеское объятие. "Февраль, какого черта ты не приносишь счастье только мне?" На перроне вокзала топчутся провожающие. Добравшись до вагона, указанного в билете, Миша отходит в сторону от толпы обнимающихся парочек и еще раз смотрит на Данилу. - Ты тоже хотел мне рассказать. Что-то важное, - вспоминает он, глядя, как Поперечный скидывает снег с носка ботинка. - Аа, - монотонно тянет Даня. - Оно не так уж и важно, на самом деле. Подождет до твоего следующего приезда. - Или твоего, - мягко напоминает Миша, сбрасывая снежинки с волос парня. - Или моего. Крепкие объятия, сопровождаемые шуткой про передающийся гомосексуализм, и Миша вручает свои паспорт и билет проводнице. Поднявшись в вагон, он оборачивается и смотрит на чуть нахмурившегося Даню. - Все будет хорошо, - отчего-то говорит Кшиштовский и машет рукой. Поперечный улыбается: - Можно взять с тебя одно обещание? - Какое? - Если вы соберетесь пожениться - не делайте это в феврале! Даня знает, что Миша не спросит, почему. Он просто кивнет, улыбнется, вновь махнет рукой и исчезнет в глубине серебряного вагона, веря во все, что говорит и делает его друг. А февраль тем временем скрутит свои цепи на страдающей душе Поперечного, нагло ухмыльнется потухающей искре в сердце и сбросит на нее ледяное одеяло безразличия. И Данила поймет, что айсберг вместо чувств еще хуже нежели осколки разбитого сердца. Для осколков существует клей, и с сотой попытки можно собрать их в единое целое; айсберг же не сдвинуть с места, не растопить, не уничтожить. "Скажите мне, что все не кончается февралем", - вспоминает Даня фразу из недавно прочитанной книжки и горько усмехается, когда красные огоньки последнего вагона исчезают вдалеке, оставив в пожирающей темноте зимы одинокую фигурку провожающего. Он затягивает шарф, скидывает снег с волос и направляется к выходу с вокзала, бросив напоследок: - Не кончается, как же.