Пещера

Пора было решить. Сколько же можно. Нет, лорд Ренли не настаивал. Если подумать, даже не намекал. Разве что время от времени, когда Лорасу случалось особенно тесно прижаться к нему спиной, вздыхал и говорил, мягко отстраняясь: «Будь милосерднее, моя радость, не дразнись». И всегда улыбался. Безобидная шутка, только и всего. Лорд Ренли никогда не выказывал нетерпения или упрека. «А стоило бы». Разумеется, Лорас и не нуждался в намеках, он и без того прекрасно понимал желание лорда Ренли – все-таки не слепой и не глухой. Да что там, ведь он и сам хотел того же. Да, хотел. Именно. Как хотел бы всякий любящий, преданный своему возлюбленному, на его месте. Только вот всякий раз, как он собирался сказать, собирался… предложить себя, что-то намертво стискивало горло. Нерешительность была еще сколько-то извинительна прежде, да и то… Но сейчас у него не осталось ни одного, ни малейшего оправдания для сомнений. Сейчас, когда они были так близки, так счастливы, когда лорд Ренли так доверял ему, говорил с ним, как ни с кем прежде не говорил – Лорас знал точно, он сам признавался… А он, Лорас, вместо того, чтобы ответить тем же… Принести себя в дар охотно и с радостью… Вместо этого он не мог заставить себя вымолвить ни единого слова, ни единого проклятого словечка… «Почему? Ну почему?» Только все равно без толку. Сколько он ни думал, сколько ни гонялся в ярости за разбегающимися мыслями, голова оставалась гулкой и пустой. «Да почему же?!» Воспоминание назойливо возвращалось – всегда одно и то же. Леди-матушка успела удалиться, вместе со свитой из септона и септ: она находила не вполне подобающими свадебные проводы. Но Лорасу и Маргери позволили остаться – вернее, все были уже слишком хмельны и веселы, чтобы про них вспомнить. Гарлан – сегодня место во главе стола по праву принадлежало ему – смеялся, горделиво посматривал по сторонам, павлин павлином, отвечал на шутки, которые становились все менее и менее пристойными, и время от времени наклонялся к своей новобрачной и подбадривающе накрывал ее руку своей. Леонетта застенчиво улыбалась, поправляла в волосах венок из золотых и свежих роз и время от времени теребила у горла застежку своего нового, с гербом ее мужа, плаща. Она всегда была разговорчивой и бойкой, но тут молчала. Лорас водил танцевать тетушек и кузин («Давай-давай, - смеялся Уиллас. – Ты у нас сегодня один за всех стараешься»), но всегда старался перехватить и покружить Маргери. Она была еще краше невесты и уж точно – веселее. Под ногами хрустела пшеница, перемешанная с яблоневым цветом, а музыканты играли все громче и нескладней. Время от времени Лорас находил взглядом Алайо – где-то на другом конце зала, где кузены и знаменосцы сменялись межевыми рыцарями, а затем челядью. Не там, конечно, ему было место, но Лорас все равно радовался случаю улыбнуться ему, пусть издали, пусть даже Алайо не мог ему ответить. На сторону невесты Лорас не смотрел. Ему было, право, совершенно не любопытно, над чем так заливисто смеется Рори. Хотя смеяться он мог бы и потише. "Проводы!" - первым крикнул кто-то, и кто-то другой подхватил, отец – громче всех, и музыка смолкла, а потом раздалось, слаженно и громко, нараспев: "На лугу кобыла, золотая грива, красы небывалой, драконьего нрава. На воле гуляет, аркан истреплет, другой истреплет. Кто ее поймает, кто ее привадит, гриву расчешет, водой напоит, подкует железом, укроет шелком? Под чьим седлом поскачет, чью узду закусит, в чьей руке смирится?" Не называли ни одного из имен Семерых, но эти слова звучали так же торжественно, как утренние клятвы, принесенные в септе. А быть может, и торжественнее. Женщины окружили и принялись раздевать смеющегося Гарлана, а мужчины – зардевшуюся Леонетту. Кто-то потянул и Лораса, но он вдруг понял, что совершенно не хочет присоединяться. Леонетта улыбалась, когда чьи-то руки сняли с нее венок, и золотистые распущенные волосы упали на плечи, и даже помогла справиться со шнуровкой на платье, и продолжала улыбаться, оставшись в одной рубашке, но… Лорас почему-то сочувствовал ей. "Летит соколица, ветра быстрее, вся в серебре, два алых пера. Кто ее приманит, кто ее поймает, клобук наденет, с руки накормит? Кому послужит, кого признает, к кому вернется, на руку сядет?" Маргери досталась изрядно помятая и потрепанная в пылу роза из невестиного венка, на счастье, к хорошему жениху… Когда Гарлана и Леонетту подняли на руки и понесли к спальне, дядюшка Редвин, давно уже, изрядно навеселе, поглядел на них с Маргери и весело подмигнул: «Что, Маргери, птичка, ждешь не дождешься, когда тебя чествовать станем?» Маргери, конечно, только засмеялась, зарывшись носом в свою розу, но Лорас вдруг ощутил к нему внезапную, непонятную, острую неприязнь. Боги, да причем же здесь он? Он вовсе не трепетная дева, а их любовь другой природы, из другого источника, совсем иная, чем брак. О, Лорас с гордостью принял бы из рук лорда Ренли плащ с его гербом, если бы мог, но только потому, что таков был прежде обычай подтверждения вассальной клятвы… Ведь если на что их любовь и была похожа, так не на брачные обеты, а на клятвы служения и верности, и даже не на те, которые приносят сейчас, а на те, которыми Король-Сеятель обменялся со своими Зеленокровными, скрепленные землей, солнцем и силой Великой Матери. Следовало просто выкинуть из головы всех этих кобылиц и соколиц… Их любовь была совсем другое, особенное. И скрепить это союз телесно означало… означало… Лорас не мог припомнить, как ни старался, когда впервые услышал, что означает, если мужчина ложится с другим мужчиной. Он просто знал, и точно задолго до того, как понял, что он и сам... Конечно, взрослые не затрагивали эти темы в его присутствии, разве что пара оброненных слов… Но когда Гарлан брал его к своим друзьям и приятелям (уговорить его было нетрудно, Лорас обещал молчать и не мешаться, а со сверстниками всегда была скука смертная), они совершенно не стеснялись обсуждать все что угодно и как угодно громко. Тогда Лорас впервые увидел, как после единственного намека, мол, кто-то у своего рыцаря подстилкой, следовала немедленная, ожесточенная драка. Не настоящий поединок, ни у кого из них еще не было шпор, но и не обычная потасовка. Били всерьез. Мало что считалось таким тяжелым, и главное, таким грязным оскорблением. И никогда, ни до, ни после, ни от кого он не слышал ничего иного, и особенно про тех мужчин, кто отдавался другим. Это унизительно, это позорно, это бесчестит, неисправимо, окончательно бесчестит… Ну вот уж нет, нашел же, о чем вспомнить. Вот что не делает ему чести – так мысли вроде этой. Ведь давно же, давно и твердо он знал: в том, что говорят о его даре другие, нет ни слова правды. Любовь, и особенно такая любовь, делает достойным и чистым все, к чему прикасается. Лорас научился понимать это не сразу, Алайо пришлось проявлять терпение, но единожды поняв – был уверен. Полностью, совершенно уверен. Сомневаться значило оскорблять и эту любовь, и возлюбленного. Разумеется, он не сомневался. Пусть ее, молву, слова ветер носит, это всего только испытание для его твердости, никто из них не понимает и не способен понять… Лорас сперва не поверил своим глазам, когда черноволосая голова опустилась ниже, потом еще ниже, а потом… Он не знал, что ошеломило его больше: ощущение или зрелище, когда Алайо взаправду, наяву прикоснулся к нему губами. Лорас почувствовал, как краска заливает щеки. «Подожди, не надо… Это же… грязно» - пробормотал он, хватая Алайо за плечи. Алайо посмотрел на него удивленно – и даже не подумал подняться. «С чего бы? – спросил он с улыбкой. – Вы ведь сегодня утром из ванны». «Да нет же, не потому… Это ведь… Это… Так же делают только шлюхи, - не подумав, выпалил Лорас, - Ох… прости, я не хотел сказать… Я не имел в виду…» Любой бы оскорбился. Он сам бы страшно оскорбился. Но Алайо всегда был спокоен и великодушен и ответил, не переставая улыбаться: «Вы ведь знаете, я не слишком сведущ в обычаях Севера… А там, где я рос, меня учили, что все тело, созданное Богами, прекрасно и чисто. И все, что приносит радость – достойно. Вам же нравится то, что я делаю, верно?». И Лорас кивнул, не лгать же было, лихорадочно думая над тем, что он сказал, а потом – и очень скоро - думать стало невозможно, и он просто почувствовал, всем изнывающим от желания телом, что это правда, должно быть правдой… Через два дня Лорас предложил сделать то же самое для Алайо. «Если вы хотите, - сказал Алайо, помедлив, – Но вам вовсе не обязательно». «Я хочу, - улыбнулся Лорас, обрадованный, что сумел его удивить. – Только тебе придется меня научить. Я намерен делать это как полагается». Ни разу он не пожалел и не засомневался, ни тогда, ни потом. Давать такую ласку было почти так же хорошо, как принимать. Вот и здесь, сейчас, с лордом Ренли, было то же самое. Почему же он тогда все еще малодушно, постыдно медлил?.. Почему? «Да нечего тут думать. Я бы не сомневался, если бы только любил его по-настоящему». Это была болезненная мысль. Болезненная и несправедливая, но… Лорас никак не мог забыть, как лорд Ренли рассказывал ему про… да хотя бы, Боги, хотя бы про своего Рикарда. Как он сказал тогда: «Знаешь, отдаваться он умел как никто, самозабвенно, даже и не подумаешь, на него поглядев…». Тут лорд Ренли спохватился и перевел разговор на другое, но Лорас успел увидеть, как его лицо осветилось гордостью, радостью - и чем-то еще, особенным, необъяснимым, притягательным. Да, он смотрел так и на Лораса, когда они ложились вместе, но все-таки… все-таки не совсем так. Боги, неужели он, Лорас, любил лорда Ренли меньше, чем этот Рикард? А если нет, так что же он? Что? «На лугу кобыла, золотая грива…» Ну всё. Хватит уже.

***

Давненько Ренли не видел Лораса таким серьезным, решительным и прямым. - Вы не заняты, лорд Ренли? – спросил он, остановившись на пороге. Вот и его учтивость прорезалась. - Что это ты вдруг? – спросил Ренли с любопытством. – Ты же видишь, что нет. Заходи. И потом, когда у меня не находилось для тебя времени? Лорас кивнул, тщательно затворил за собой дверь, обернулся. - Я должен… - Сказать мне нечто важное? - Да. - То-то же. Вижу тебя насквозь, не хуже гадалки. Ответной улыбки не было. Озадаченный, Ренли счел за лучшее сесть в кресло и ждать объяснений. Лорас шагнул к нему, взял за руку, глубоко вздохнул, посмотрел в глаза и проговорил: - Я пришел сказать вам, лорд Ренли, что я готов стать вашим. Сердце пропустило удар. Голова стремительно опустела. - О, - сказал Ренли первое, что смог сообразить. – Я… рад. Иди ко мне?.. Он не намеревался делать это вопросом. Но Лорас помедлил только мгновение, не больше, и подался к нему. Ренли успел обнять его. Потом спохватился, отстранился и торопливо всмотрелся в Лораса, отыскивая малейшие признаки покорности. Не нашел. Лорас, правда, выглядел напряженным, но смотрел прямо и решительно, никакой покорности не было. Ренли быстро прислушался к себе, не шевельнется ли то, жадное, мохнатое, звериное. Не шевельнулось. - Что? – нахмурился Лорас. – Что вы так смотрите? - Ничего, - выдохнул Ренли, – Хотел удостовериться. Ты… застал меня немного врасплох. Он прижал Лораса ближе и понял, что улыбается куда-то ему под ребра, в мягкий зеленый бархат, под которым угадывалось тепло его тела. От Лораса пахло мылом, и кончики волос у него были влажные. Похоже, он тщательно вымылся, прежде чем придти. «Он ведь… готовился. Для меня». Ренли сжал объятия сильнее. Сердце под этим бархатом билось быстрыми толчками – да впрочем, и его собственное колотилось так, что не унять, и отдавалось шумом в ушах. «Нет, так не пойдет». Ренли толкнул носом резную пуговицу и снова улыбнулся. - Даже странно, что ты не в парадном камзоле по такому случаю, - сказал он. Шутка повисла в воздухе. - Хотя ты прав, его ведь все равно пришлось бы снять. Лучше не стало. «Да что я, и правда, такое несу?» - Прости, – вздохнул Ренли, – не очень-то мне удалась эта шутка. - С вами такое случается, - ответил Лорас и вот тогда улыбнулся. Впервые за весь разговор. …А вот эта идея была уж точно получше. Даже странно, что ему раньше не приходила мысль подхватить Лораса на руки. Это, правда, почему-то не казалось уместным, но сейчас… Лорас был легче, чем Ренли ждал. - Что вы такое делаете? – Лорас снова нахмурился, напрягся всем телом и уперся ладонями Ренли в плечи. – Зачем?.. - Я подумал… Позволь мне тебя отнести? Пожалуйста?.. Только из этой затеи все равно ничего не вышло, потому что притолока у двери в спальню была слишком низкой, и Лораса пришлось отпустить. Лорас зачем-то одернул на себе камзол, сел на одеяло, покосился по сторонам, словно видел спальню впервые. Повел плечом. Потом посмотрел на Ренли, и Ренли понял, что с трудом может прочесть его взгляд. - Что… теперь? – спросил Лорас. - Лорас… - сказал Ренли, неожиданно для самого себя. – Ты точно уверен? Нам вовсе не обязательно… то есть не обязательно – прямо сейчас. Да что ж ты делаешь, взвыло что-то внутри, зачем ты его отговариваешь? А если он и правда передумает? - Я уверен, - ответил Лорас. – Я же сказал вам. Похоже, сомнение задело его. - Хорошо, - быстро сказал Ренли. – Хорошо, тогда… подожди меня здесь, ладно? Я скоро вернусь. Он поцеловал Лораса в лоб – странно холодный лоб – вышел («Трусливо сбежал», безжалостно возразило что-то внутри) и с облегчением привалился спиной к обратной стороне двери. Ренли обнаружил, что у него дрожат руки. …Не так он себе все представлял. Совсем не так. А уж он представлял, столько раз, до всех подробностей, до всех восхитительных мелочей. Как они будут лежать, переплетясь, неровно и жарко дыша друг другу в уши, и Лорас посмотрит на него потемневшими глазами, прижмется еще ближе, запустит руку ему в волосы и выдохнет нетерпеливо: «Ренли, да сделай ты уже это со мной!..». И Ренли ответит: «Как пожелаешь, мое счастье. Как пожелаешь», и дальше все произойдет… само, естественно, просто. О, конечно, потребуются терпение и осторожность, и Лорасу поначалу будет неуютно и не по себе, этого никак не избежать. Но немного времени, много заботы, внимания и ласки и, главное, собственное желание Лораса сделают свое дело, он расслабится, распробует, и тогда счастье, которое он так щедро излучает, когда ему хорошо, накроет Ренли с головой, а это чувство лучше всего на свете, лучше и самого обладания… И потом они еще вместе посмеются над тем, как долго отказывали себе в таком прекрасном занятии. Лорас утомленно зевнет и устроится у него на плече, и Ренли, засыпая, будет перебирать ему волосы… И ведь Ренли был уверен, что дожидаться ему осталось недолго. Лорас так запросто нырял под подушку за флаконом с маслом, так недвусмысленно, глядя смеющимися глазами, облизывал ему пальцы, давая понять, чего хочет, и устраивался удобнее, со вздохом предвкушения… Ренли казалось, что нужно еще совсем немного терпения, совсем немного… Только вот, кажется, того, что он представлял, так и не случится. Ренли вздохнул. Но ведь так похоже на Лораса заявлять серьезно и решительно о своих намерениях, разве нет? Следовало бы помнить, каков у Лораса обычай принимать важные решения и говорить о них… «А это важно, Ренли, Богов ради…» Да Лорас все равно не сказал бы так, как ему мечталось. Это же Рикард так мог, понял Ренли с запоздалым стыдом, это же его голос, хрипло шепчущий: «Да Ренли, да прекрати ты дразниться, возьми меня уже!..». Ренли прижал ладони к горячим щекам. «Я просто ужасен». А Лорас до сих пор не зовет его просто по имени. «И, кстати, почему?..» Это неожиданно показалось едва ли не обидным. «О чем ты только думаешь, а?» Ренли заставил себя вернуться к действительности. Что он себе представлял, сейчас не имело значения. В заботе здесь нуждался вовсе не он. И следовало прекратить дуться, как дитя, что свет не сошелся клином на его мечтах. Если бы он только он мог с кем-нибудь посоветоваться… Может быть, если хотя бы поговорить с Лорасом… «Ренли, Ренли, не позорься. О чем здесь еще разговаривать? Это ты знаешь, что нужно делать. Он уже пришел к тебе, сам пришел. Он любит тебя. Какого рожна тебе еще от него нужно?». Но ведь Лорас до сих пор боится… «Что-то вы много хотите, мой принц. Пусть еще и бояться сам перестанет, для вашего удобства? Это ваша забота – сделать так, чтобы ему не было страшно». Чей это был голос, Рикарда или Ирри, Ренли не понял. Впрочем, они наверняка были бы здесь единодушны. И едва ли снисходительны. Всё верно. Это его забота. Ренли глубоко вздохнул, оторвал спину от двери, подумал – и быстро припустился вниз по лестнице. Лорас бегал, когда ему нужно было собраться с мыслями – вот и Ренли побегает. «Если бы еще кто-нибудь сделал так, чтобы бояться перестал я…»

***

Дверь скрипнула так пронзительно, что напряглись мышцы на спине, и Лорас вдруг понял, что не пошевелился с того момента, как остался один. - Вот, держи, - лорд Ренли протянул полный кубок вина, – Так будет попроще. - А вы? – спросил Лорас, принимая кубок. - О нет, мне не стоит, - лорд Ренли улыбнулся: - Мне пригодится ясная голова. Вкуса Лорас не почувствовал. Лорд Ренли сел рядом. …Прикосновения были осторожные, очень осторожные, слишком осторожные, словно лорд Ренли трогал его впервые или словно он, Лорас, был Боги знают какое хрупкое создание. Нет, Лорас любил, если время от времени все происходило медленно, растягивая удовольствие, но… Лорас сам принялся расстегивать пуговицы. Лорд Ренли положил свои руки поверх его ладоней и придержал их. - Нам некуда торопиться, мой хороший, - сказал он, касаясь губами уголка глаза, подбородка, шеи. «Ему лучше знать». Теплые ладони накрыли уши – вот это и правда было… успокоительно – а большими пальцами лорд Ренли гладил виски. - Лорас… - сказал он тихо и серьезно, – Я понимаю, как это важно. Правда, я понимаю. Его синие, открытые глаза смотрели обеспокоенно, и Лорас улыбнулся. - И все-таки… - добавил лорд Ренли. – Что тебя держало так долго? Нет, только не этот вопрос. - Да почему вы все время спрашиваете? – резко сказал Лорас, отрывая его руки от своего лица. – Вы меня что, не хотите?! Он тут же устыдился своей вспышки. - Что?.. – лорд Ренли моргнул – Нет, разумеется, нет, что ты… Он прижал Лораса к себе, торопливо, крепко. - Что ты, моя радость… - зашептал он куда-то в шею, - Что ты, конечно, я хочу тебя… Его горячие ладони теснее сомкнулись у Лораса на спине. - Я… Боги, конечно, я хочу, чтобы ты был моим. Лорас взял его лицо в ладони. - Тогда, - сказал он, - сделайте меня вашим. Лорд Ренли издал горлом какой-то невнятный звук и вспыхнул таким счастьем, что оно даже почти заглушило для Лораса вкус стыда за то, как фальшиво прозвучали его собственные слова. - Радость моя… - сказал лорд Ренли хрипло, - О, моя радость… И его голос отдался в теле знакомым, правильным жаром, разве что… с запозданием. На вдох, не больше. Лорд Ренли стиснул Лораса в объятиях почти до боли в ребрах, и повалил на перину, счастливо и неразборчиво бормоча что-то, торопливо покрывая поцелуями лицо, шею и руки, неуклюже сражаясь с пуговицами. И Лорас потянул его ближе, поймал его поцелуй губами и с облегчением принялся развязывать узлы на его шейном платке, чтобы добраться до того места у самых ключиц, которое всегда заставляло лорда Ренли отзываться стоном. Да, вот так. Вот так было хорошо, жарко и совсем, совершенно невозможно думать. И так получалось, что Лорас в конце концов… все-таки… все-таки не так уж сильно покривил душой.

***

Ренли опомнился. Лорас был уже наполовину раздет, крючки на вороте вырваны с мясом, щеки в румянце, на шее быстро проступал след особенно ярого поцелуя и царапины от бороды. Такое зрелище, чтобы и святого с ума свести, упоительное зрелище, всегда было, но… «О Боги, не хватало еще именно сейчас набрасываться на него, как дикий зверь». «Лорасу нравятся мои отметины…» - мелькнула было мысль, но утонула в стыде. Ничего удивительного, что Лорас так долго не решался: и правильно не решался, если Ренли сразу же кинулся на него, как олень во время гона, морда в пене, будь он трижды неладен, этот олень… Извольте видеть, самый умелый, самый внимательный любовник в Семи Королевствах… Ренли зажмурился. - Что? – спросил Лорас, приподнимаясь. – Что не так?.. И пока Ренли старался отогнать оленя подальше и совладать с собой, Лорас запустил руки ему под рубашку – Боги, какие у него были горячие ладони - и вот эти ладони скользнули выше, коснулись сосков, ровно как надо, ровно как Ренли любил, и голова снова начала гореть и туманиться… Ренли мягко отнял руки Лораса, поцеловал оба запястья, уложил на перину. - Знаешь… будет лучше, если это я позабочусь о тебе сегодня. - То есть что - мне совсем вас не трогать? – Лорас нахмурился. - Мне понадобится мое самообладание, - Ренли улыбнулся. – Договорились? Он поцеловал нахмуренную бровь, коснулся губами следа на шее, мягко приподнял растрепанную голову Лораса и удобно устроил ее на подушке, не забыл погладить по волосам. Бережно, неторопливо. Вот так. Вот так было правильно. Когда Лорас прикрыл глаза, в груди потеплело. Лорас был особенным. И заслуживал только особенного обращения. Ведь… Эта мысль была неожиданно, внезапно болезненной. Ведь почти ничего из того, правильного, благородного, достойного, что воспевали баллады, Ренли не мог дать Лорасу: ни своего плаща, ни своего имени, ни даже таких клятв, которые были бы приняты Богами и людьми. Но зато любить – да, любить его Ренли мог так, как и не приснилось бы никакому безупречному, совершенному, выдуманному возлюбленному… Этого должно быть… должно быть достаточно.

***

Три резных завитка в одном узле, четыре – в другом, и он переплетаются так хитро, что не найти концов, и один превращается в оленя, другой – в какую-то летящую птицу… Лорас ловит себя и заставляет отвести взгляд от изголовья. Не хватало еще… Тем более, что всякий раз, как он позволяет мыслям уплыть, лорд Ренли поднимает голову и всматривается вопросительно, точно может эти мысли увидеть, и в его взгляде столько беспокойства, что Лорасу жгуче стыдно. Лорас кивает ему, улыбается, лорд Ренли улыбается в ответ и… Не так. Ренли, пытается сказать себе Лорас, просто Ренли. Это же было так легко, он же раньше все время ускользал сам, этот титул, особенно когда они ложились вместе… И это, наверное, помогло бы, если бы получилось, помогло бы почувствовать его так близко, как он был на самом деле, а не словно через подушку… Не получается. Лорд Ренли кивает, целует его, и снова опускает голову, так что его волосы падают Лорасу на грудь, а горячий язык касается соска, пока пальцы – другого. И Лорас… и его тело отвечает на эту ласку, отвечает на все ласки, Лорас слышит собственное частое дыхание, да и как иначе, лорд Ренли знает все прикосновения, которые он любит, и не упускает ничего. Да, всё так, только вот… только… Мелкая, надоедливая складка на простыне все время впивается Лорасу под лопатку, как он ни ерзает плечом, свет закатного солнца режет глаза, и на языке кислый, неотступный привкус вина, но собственные руки, бесцельно лежащие у лорда Ренли на плечах, он чувствует так, словно это не руки, а перчатки. Лорас глубоко вздыхает, закрывает глаза, сжимает ладони у лорда Ренли в волосах, крепко, чтобы ощутить пряди под пальцами, густые, тяжелые, упругие… Похоже, сжимает слишком сильно, потому что лорд Ренли ойкает, и приходится ослабить хватку. Сосредоточиться. Ну же. Седьмое пекло, это вообще не должно быть так сложно сделать. Он уже полностью наг – она вдруг непонятно неловкая, эта нагота – и лорд Ренли приподнимается, шепчет ему в самое ухо слова любви и восхищения, покусывает мочку, кончиком носа задевая щеку, и слова отдаются в низу живота, как обычно, как всегда… Лорас не смог бы ответить, что именно он слышит.

***

Ренли надеялся, что Лорас перестанет бояться к этому времени, но… «А не надо быть таким самонадеянным». Лорас ждет того, чего никогда прежде не испытывал. Разумеется, успокоить его не будет просто. Но ради этого Ренли и учился, для того всё и было нужно, на самом-то деле... Чего он и правда стоит, станет видно сейчас. Тревога блуждает у Лораса в теле, и Ренли зорко следит, подмечает, накрывает ладонью напряженное плечо, мягко разжимает пальцы, оглаживает, целует, шепчет что-нибудь ласковое, старается вложить как можно больше тепла в каждое слово. И с гордостью чувствует, как напряжение растворяется, тает у него под пальцами, и безошибочно узнаваемое желание приходит взамен, и тогда он улыбается, прижимаясь губами к коже у Лораса на бедре, и она все горячее и горячее… Это непросто, и в помине не так просто, как обычно. Но всякий раз, когда Ренли прикасается, Лорас, пусть и с едва заметным промедлением, подается к нему, а не от него. Просто нужно еще немного внимания, терпения и заботы. Слишком много их не бывает.

***

Лорас не открывает глаз. Подушка резко шуршит над самым ухом, скрежещет стеклом о стекло пробка флакона. У масла густой, тяжелый запах розы. Он становится сильнее, когда лорд Ренли греет масло в ладони. Лорас хорошо знает, что будет потом. Он вздрагивает при первом же прикосновении. Да что с ним такое?! Сотню раз они это делали, тысячу, нечего тут дрожать, что за… - Холодно? – спрашивает лорд Ренли озадаченно. - Нет, – отвечает Лорас. Во рту сухо, и приходится повторить. Теплые масляные пальцы у него на животе неподвижны. - Знаешь… - говорит лорд Ренли, помолчав. – Тебе не о чем беспокоиться, правда. Мы ведь много раз это делали, верно?.. Ты же знаешь, я бы никогда… - Да знаю я! - Конечно, конечно, я же не… - быстро говорит лорд Ренли и потом просит, с какой-то растерянной улыбкой. – Лорас, ты только… ты только не рычи на меня, хорошо? - Что? – изумляется Лорас. – Разве я рычу? И слышит собственный голос. - Ох, - говорит он. – Простите… Это все из-за… Лорд Ренли прикладывает палец к его губам. - Ш-ш, ничего, я понимаю, - говорит он, и это вовремя, потому что Лорас не знает, что собирался сказать. – Ты беспокоишься, так бывает. Все хорошо. Все хорошо, моя радость… мое сокровище… Лорас протягивает руку, касается его лица, отводит прилипшую ко лбу прядь, и он улыбается. Глаза у него темно-синие, почти черные в сумерках. «Я буду его. Я и правда буду его». Что-то в нем замирает при этой мысли. Что-то – приходит в восторг. Лорас крепко берет лежащую на животе руку за запястье и кивает. Запах масла сильнее и приторнее.

***

Ренли дожидается, пока Лорас будет готов принять его, точно, несомненно готов. Пальцы – уже три – скользят легко, без усилий, а животом Ренли чувствует теплые сочащиеся капли. Да, теперь. Теперь можно. Было бы до того хорошо взять Лораса вот так, не размыкая объятий, прижимаясь лбом ко лбу, грудью к груди, чувствуя у щеки неровное дыхание. Только мягко подтянуть его колено повыше… «Но Лорасу, наверное, будет неудобно…» Боги, ну конечно, ему будет неудобно, нечего сказать, отличная затея для первого раза. Ну можно же хоть иногда думать о чем-то, кроме своего высочайшего удовольствия?.. Ренли вздыхает. Осторожно вынимает пальцы. - Лорас… - зовет он тихо. Лорас тут же распахивает глаза. - Сейчас?.. – спрашивает он странным голосом. Снова в нем проступают все эти углы, которые Ренли так старательно заглаживал. - Да, - Ренли прикасается к его щеке. – Если ты… Лорас кивает. - А, - говорит он. – Да. Хорошо. Смотрит. Ждет. Неровно дышит. - Лорас, это будет… это будет немного иначе, чем с пальцами, но… - Да вообще-то я понимаю, - говорит Лорас и слегка хмурится. - Конечно, да… - Ренли чувствует себя все глупее и глупее с каждым произнесенным словом. – Просто… когда мы… когда я… Объяснил один такой. Успокоил. - Когда вы возьмете меня, - произносит Лорас ровным голосом. Ренли вдруг совершенно не нравится, как это звучит. - Да, - быстро говорит он. – Может быть… может быть немного неприятно поначалу, но больно быть не должно. Если будет – сразу дай мне знать, и тогда мы… - Да что там… - недовольно начинает Лорас, хмурится сильнее, ерзает плечом. Потом добавляет тише: – Да что там такого?.. Я могу и потерпеть. - О, - Ренли моргает. – Но я вовсе не хочу, чтобы тебе пришлось что-то терпеть. Ох, ну конечно. Его чудесный, отважный Лорас… Опять Ренли забыл, как он все еще юн. Ренли улыбается, целует его в переносицу. Переплетает пальцы. - Лорас, ты же знаешь, я такого не люблю, – говорит он мягко. – И потом… я не сомневаюсь в твоей храбрости, но храбрость – не совсем то, что нужно в нашей спальне. Хорошо? Лорас не улыбается. Но кивает. - Так… что? – спрашивает он немного погодя. Ренли спохватывается. - Да. Да, конечно, извини. Сейчас… Он перекладывает подушки, передумывает, взбивает, перекладывает еще раз, руки почему-то слушаются плохо, вспоминает про принесенное полотенце, застилает поверх, спохватывается снова, разглаживает складки, и все это так постыдно бестолково, как будто первый раз… Лорас кивает, когда Ренли показывает, как лечь, опускается животом на подушку, пробует устроиться, как-то скованно и неловко. Странно, это же Лорас, он понимает прикосновения еще лучше, чем слова… Ренли приходится самому взять его за руку и нажать, укладывая правильно. Под пальцами вдруг напрягаются мышцы и натягиваются жилы, как будто Лорас и впрямь не понимает, чего от него хотят, и, не успев подумать, Ренли прикладывает усилие. Рука поддается. Лорас растягивается через подушки. «А я ведь все еще сильнее него». Это что за мысль?.. Откуда?.. Ренли поспешно отпускает руку. - А разве нельзя… как-нибудь иначе? – спрашивает Лорас через плечо. - Можно, - говорит Ренли, целуя это плечо и оглаживая спину. – Можно, и мы потом обязательно попробуем… Но сейчас лучше… так тебе будет удобнее. Вот увидишь. Лорас кивает в подушку, выдыхает. Медленно расслабляется. На его опущенной шее проступают позвонки, спина чуть поднимается в такт дыханию, и рассыпанные волосы почти черные в лунном свете.

***

От запаха масла горчит в горле. Медленно. Это происходит очень, очень медленно. Лорд Ренли гладит его по спине, чертит на ней какие-то узоры кончиками пальцев, шепчет что-то ласковое, мгновенно замирает, тяжело дыша, стоит Лорасу напрячься хоть немного, и обеспокоенно переспрашивает, не больно ли ему. Ему не больно. Ему… Лорас не знает, как ему. Капля масла стекает по бедру, подсыхая, стягивает кожу. Мокрая прядь волос прилипла ко лбу, но нужно пошевелиться, чтобы убрать ее. И она тоже почему-то пахнет розой. Три завитка в одном узле, четыре – в другом, почти не видно в сумерках… «Не смей». Лорас закрывает глаза. - Шелки… - шепчет лорд Ренли, - мой шелки… расслабься, вот так… вот так, мой хороший… Его слова полны любви, и там, где он касается, пока он говорит, напряжение уходит. Через два вдоха – возвращается. Плечо, шея, спина – мышцы все время норовят превратиться в панцирь, и Лорас даже не успевает уследить, когда это происходит. «Он любит меня. Он не делает ничего, что…» Снова. Лорд Ренли замирает неподвижно. Глубоко вздыхает. И потом говорит, каким-то другим, каким-то почти… беззащитным голосом: - Лорас… прими меня. И это вдруг помогает. Лорас удобно лежит на мягких подушках, теплая, любимая рука согревает ему спину, так хорошо ощущать ее вес, любимый голос касается уха, и борода приятно щекочет мочку. А там, где их тела, его и Ренли, соединяются, Лорас чувствует ровный, сильный жар, и он знакомый, этот жар, знакомый и желанный, и обещает удовольствие и радость, ничего, кроме удовольствия и радости… Это длится вдох, и еще один, и еще… Потом Лорас видит себя со стороны. И вспоминает, что именно с ним происходит. Он дергается. - Что?.. – спрашивает лорд Ренли с тревогой. – Больно?.. - Нет, - выдыхает Лорас. – Только… странно. - А… это ничего. Тебе просто… нужно привыкнуть. Дыши. Дыши глубже. Да. Привыкнуть. Теперь их тела соединены полностью. - Умница, Лорас… умница… Видишь, я же обещал… Вот. Вот и все. Теперь они… теперь он… теперь… Дышать вдруг становится тяжело и почти больно, словно он глубоко вдохнул воды.

***

Ренли боялся, что придется держать себя изо всех сил, чтобы ничего не испортить поспешностью, но сейчас он едва замечает собственное желание, оно как-то отдельно от него, и это хорошо, внимание ему нужно, для удовольствия будет время потом… Ничего, самое трудное позади, теперь Лорасу нужно привыкнуть и освоиться. Сейчас. Сейчас он убедится, что бояться совершенно нечего, и… «Что-то не так». Ренли выжидает долго, пожалуй, дольше, чем нужно, на всякий случай, и только тогда, очень осторожно… Это и не движение даже, медленное покачивание, как раз чтобы дать распробовать, понять… Ренли почти жалеет, что не послушался и все-таки уложил Лораса на живот, и теперь лица не видно за упавшими кудрями, и, хотя Лорас расслаблен и принимает его, ничего не поймешь по опущенному затылку, и Ренли чувствует себя ослепшим. «Не так». И оглохшим – тоже, потому что Лорас непривычно, незнакомо тихий. И это он-то… Ренли пропускает руку у Лораса под горячим животом – Лорас на миг задерживает дыхание, и это непонятно, так не должно быть. Косточка у него на бедре впивается в предплечье, но это неважно, не до того, Ренли сжимает руку. Выдыхает. Ну да, ну вот же, всё с Лорасом хорошо, тут не ошибешься… «Да не так же!..» Хорошо. Есть безотказное, надежное средство. Одно медленное, осторожное движение. Второе. Лорас знакомо, шумно втягивает воздух. - Да? – спрашивает Ренли. – Здесь?.. - Да, - произносит Лорас сдавленно и снова хватает воздух. Ну вот. Вот. Теперь-то все точно… Жаль, что нельзя поцеловать его как следует, не дотянуться, но ничего, они успеют, зато можно шептать, и не забыть крепче сжать руку, ничего, что уже начала неметь, не отвалится, и придержать за бедро другой рукой… Сейчас… еще немного, и… «Да когда уже - сейчас?» Лорас выдыхает, медленно, с усилием, и Ренли видит, отчетливо, ясно, невыносимо ясно, как он перекладывает руку и потом деревянным, скованным движением прячет лицо в сгибе локтя. Ренли холодеет и перестает дышать. Где-то внутри этого горячего, отзывающегося, отвечающего тела Лорас, его драгоценный Лорас, терпеливо ждет, пока все закончится.

***

Нужно повернуться, но тогда придется смотреть в глаза, и Лорас остается лежать так, на боку, на самом краю постели, прижав вывернутый локоть к груди. Возбуждение исчезло мгновенно, спало, как морок, и осталась только мутная усталость во всем теле и тяжесть в голове, давящая, глухая тяжесть, как если бы все это время он решал бесконечные задачи из генеалогии… И еще тупая боль в груди и запах розы – вездесущий, неотступный, мучительный запах розы. Нужно хоть что-нибудь сказать человеку, которому он теперь принадлежал. - Почему вы… почему вы остановились?.. Лорас чувствует взгляд на своей спине, и плечи почти сводит, так сильно напрягаются под этим взглядом все мышцы. - Но ведь ты же… Боги, Лорас, ты же на самом деле этого не хочешь. Короткое молчание. Тяжелый вздох. - И знаешь… так и я не хочу. Лорас хочет оказаться где угодно, как угодно далеко, по другую сторону Узкого Моря, только не здесь.

***

Слова вырываются сами, Ренли не успевает схватить себя за язык. Лорас вздрагивает, неудобно, болезненно перетянутая спина напрягается еще сильнее, и он отодвигается дальше – только дальше некуда, он и без того лежит на самом краю, почти свесив колено. «Ну как, как можно и сейчас оставаться такой черствой скотиной?!» - Лорас, я… Ничего у него нет в голове за этим «я», ни единого слова, и мысли тоже ни одной. Не трогай его сейчас, оставь, говорит Ренли что-то, но очень тихо, а оставить Лораса вот так совершенно немыслимо, только не так, и Ренли разворачивает его к себе. Спохватывается. - Лорас, давай я… Давай я хотя бы… - Не надо, - отвечает Лорас, избегая его взгляда. – Можем мы просто… заснуть? - Да, да, конечно… - соглашается Ренли с благодарностью и постыдным облегчением, потому что это отсрочка, это значит, не нужно ничего говорить прямо сейчас, ничего искать в гулкой, полной ужаса голове. – Да, иди сюда. И Ренли неловко тянет его к себе, устраивает на плече, как тысячу раз до того, судорожно прижимается губами к макушке. Лорас закоченевший, деревянный, каменный, но вырываться – не вырывается. От неудобной тяжести быстро затекает плечо, но Ренли не решается пошевелиться.

***

Лорас держит глаза закрытыми. Он знает, что спящими притворяются они оба, но лучше… лучше уж так. Рука, лежащая на влажной от пота спине, раздражает так, что сводит челюсть, и это дыхание в макушку... Мускусный запах, который всегда оставляет страсть, слишком резкий и слишком... телесный, и мешается с этой проклятой, удушливой розой, так что Лорас уходит, ускользает из тела куда-то внутрь. Лучше не становится. Он старается не думать, совсем ничего не думать, но в груди все равно растет зияющая дыра, расползается с каждым вдохом, как ветхая ткань под пальцами, неостановимо, непоправимо, море глотает песок, и берег оседает и рушится… Он засыпает от усталости.

***

Как Лорасу удается уснуть, Ренли не понимает, но как-то удается, потому что тяжесть головы на плече становится терпимой, а дыхание – глубже и ровнее, и он рискует переложить руку, которую уже почти не чувствует. Ренли смотрит в полог, не видит его и пытается думать. Должен быть какой-то способ, и Ренли его найдет. Как-то можно все исправить, он же мастер по этой части, всегда есть какой-то ответ, есть какое-то умное решение. Боги, боги мои, ну какое-то же есть.

***

Лорас пропускал уже седьмой удар. Пять из них – глупо по какому угодно счету. И все семь – по его собственному. А загнать себя против солнца он последний раз позволял, когда ему было десять. И кому позволил… Старый медведь возвышался в стороне, сложив руки на груди, и ронял на каждый пропущенный удар, в вечной своей манере: «Мертв. Мертв. Не мертв, но лучше б был. Снова мертв». Лорас стиснул зубы. Непременно нужно, чтобы слышно было в Дорне? От пота невыносимо чесалась спина между лопаток, и где-то – Лорас никак не мог понять, где именно, все время в разных местах – нагрудник впивался в бок через поддоспешник. Восьмой. Глупее – некуда. - Лорас, да что с тобой сегодня? - и это тоже, конечно, должны услышать в Дорне. – Всех ворон пересчитал. Мало ел, плохо спал, с башни свалился? Вокруг засмеялись. - Ну вот что, хватит с тебя. В сторонке постой, больше толку будет. И покачал головой. Лорас швырнул щит на песок, удержался, чтобы не швырнуть меч, проклятые ремешки на шлеме выдирались из пальцев, надо было сначала снять перчатки, но шея и так ныла и не гнулась, да и все тело было как чужое. И тяжесть, давящая тяжесть, такая, что воздух на вдохе драл горло и грудь, вернулась, как только он открыл глаза рядом с… «Нет». Лорас с силой дернул застежку, и шлем полетел на песок. Ветер пошевелил взмокшие волосы. Смутно запахло розой. Нет, не может быть. Он целый час потратил сегодня, смывая, оттирая, соскребая с себя этот запах, пока не покраснела кожа. - Что, лорд Розочка, завял? Джон Морриген сиял всей своей круглой физиономией. О, ну конечно, он лично достал Лораса три раза, больше, чем кого бы то ни было за всю свою бесполезную жизнь. Внукам будет рассказывать. Смех. - Его, наверное, дама сердца отвергла, бедненького. Лучше б тебе уняться, Джон Морриген. - Которая серая кобыла. Лорас обнаружил себя уже в прыжке. …- Прекратить! Рёв Лорас едва услышал. Но медвежьи лапы сгребли его за плечи, стиснули, не вырвешься. Оторвали. Оттащили. Тряхнули так, что клацнули зубы. - Так. Этого дурака – живо к мейстеру, - распорядился старый медведь, не отпуская плеча. Джон Морриген, стоя на четвереньках, потерянно тряс своей бессмысленной головой, и держался за челюсть. Посмотрим, скоро ли ему снова придет охота шутить. Лорас отбросил волосы с лица и удовлетворенно потер перчатку в кровавых следах. Дышалось легко. - А вот ты – ступай сюда, - старый медведь толкнул его в сторону, там отпустил и снова сложил руки на груди. - И что ты устроил, а? Хорошо, у него мозгов не водилось отродясь и не заведется, но ты-то… Кровь из рассеченной брови стекала по виску, но Лорас не торопился ее вытереть. Кровь была горячей, и резко пахла железом, не розой. - Я что, по-вашему, должен стоять и смиренно слушать, как оскорбляют мою честь? Старый медведь смерил его взглядом. Хмыкнул. - Честь, говоришь? Ты пока – просто заносчивый щенок. Лишь бы кусаться. - Я… - А получишь шпоры – будешь заносчивый щенок со шпорами. Лорас стиснул зубы и вскинул голову. Капли крови сорвались с подбородка и с глухим стуком разбились о нагрудник. - Почему бы вам, сир Донатан, - сказал Лорас, – не приберечь поучения для вашего племянника, когда он снова будет в состоянии их выслушать? Не то чтобы вы могли мне что-то сделать. Удовольствие сказать это было скоротечным. Старый медведь скривился. Разочарование. Вот что это было. - На вашем месте, - сказал он с расстановкой, - я бы не стал так уж гордиться тем, что вы ходите у лорда Ренли в любимчиках. Ни на что он не намекал, не мог намекать. Но от этого слова заныли зубы. - Вы что, не знаете, кто я такой? - Здесь – Штормовой Предел. И он отвернулся. - Ваш рыцарь наверняка проснулся, юный лорд. Лорас зашагал к оружейной, на ходу сдирая перчатку. «Да нет мне никакого дела, что он там обо мне думает!» Но это – неправда. Кровь на щеке остывала и густела, стягивая кожу. Снова тянуло в груди. Рассеченная бровь начала глухо ныть и мерзко щипала от пота. …–Что это? – спросил лорд Ренли. – Ты показывался мейстеру Эйвену? Обед и сам по себе был мучителен. Лорасу принадлежало место по правую руку от лорда Ренли, так что обычно они могли переговариваться и перешучиваться, изредка встречаться коленями под столом, мимолетно соприкасаться плечами и кончиками пальцев, передавая друг другу хлеб. Бродить по границам недозволенного прилюдно, удерживаться на грани подозрительного у всех на глазах было чем-то вроде игры, она придавала вкус самым пустячным, невинным жестам, и Лорас находил в ней много удовольствия. Он редко расставался со своим местом, к обоюдному сожалению уступая его только некоторым высокородным гостям, но, пожалуй, теперь согласился бы поменяться с кем-нибудь из межевых рыцарей. Разговор не вязался. «Похолодало, правда?» – «Да». «Ты не замерз утром?» – «Нет». «Хочешь еще кусок гуся?» – «Нет». «С яблоками, как ты любишь» – «Нет, спасибо». Лорд Ренли умолк. Вздохнул. Подвинул Лорасу кубок, в чем не было никакой необходимости, расправил ему рукав, в чем не было необходимости тем более. Посматривал на рассеченную бровь, хмурился. Извинился, случайно задев локтем. И все, все это время он не сводил с Лораса выискивающего, беспокойного взгляда, что было даже хуже, чем исходивший от него призрачный запах розы. И вот теперь, окликнув его на лестнице, лорд Ренли встревожено спрашивал про сущую ерунду и протягивал руку к его лицу, этим своим осторожным, бережным, невыносимо бережным жестом. Лорас отдернул голову. - Перестаньте! – сказал он резче, чем намеревался. – Не то что бы я собрался от этого умереть. Он и сам не знал, что именно имеет в виду. Лорд Ренли поспешно убрал руку, примирительно поднял ладони и сказал тихо: - Может плохо зажить, если... - О красоте моей печетесь? Это было беспричинно грубо и зло, но лорд Ренли не ответил ничего, только попятился, едва не споткнувшись на ступеньке, и стал… каким-то виноватым и жалким, так сильно, что остро захотелось зажмуриться. Он наверняка почти не спал сегодня, вдруг понял Лорас. У него круги под глазами, и весь он посеревший, измученный. «Я веду себя, как разобиженное дитя». Лорас глубоко вздохнул раз, потом другой. - Послушайте, - сказал он, – можем мы, не знаю… поговорить?

***

Легко было сказать: «Да! Да, конечно! Как только ты захочешь!». Труднее было избежать встречи с пятью просителями, которые, разумеется, все проделали долгий путь и, разумеется, все изрядно оскорбились бы, поручи Ренли Кортни Пенрозу разобраться в их делах самостоятельно. Он, конечно, сам виноват, следовало помнить: стоило кому-то прослышать, что он собирался уезжать надолго, у всех находились срочные дела лично к лорду, которые никак не могли подождать до его возвращения. Неизменная данность, с которой нужно мириться, вроде прихода штормов. Но как же не вовремя они явились. Ренли успел дважды подряд спутать имя, один раз – титул и назвал одного из лордов «сиром». Лорас как-то сказал ему, не без зависти, что он, похоже, знает, как зовут жен знаменосцев, детей знаменосцев, племянников знаменосцев, коров знаменосцев и хромых собак знаменосцев. Преувеличение начиналось с коров. Ренли неловко извинялся, исправлял оплошности, ссылался на нездоровье. Лгать было не нужно. Он проснулся, едва рассвело, от дурного сна. Подушка рядом была измятой, холодной и пустой. Как они ни старался, заснуть снова не вышло, и он предпочел подняться, чем напрасно ворочаться все серое утро наедине с беспощадными, накрепко вцепившимися в него мыслями. И вот теперь он ежился в своем бархате, смертельно хотел спать, никак не мог найти удобного положения в кресле - кто только придумал это оленеголовое орудие пыток – и сосредоточиться на том, что ему говорили. Но мысли – о, мысли были ясны, отчетливы и безжалостны. Ренли бросил взгляд на галерею. Пустую. Нет, Лорас приходил послушать вовсе не каждый раз, но его присутствие так хорошо скрашивало скуку, и Ренли привык находить его глазами, когда он улыбался, смеялся в рукав, передразнивал кого-нибудь особенно напыщенного или докучливого. Или просто наблюдал за ним, Ренли, с неизменным вниманием и интересом. «Ты что, всерьез думал, он сегодня придет? После всего?..». Лорас посмотрел на него едва ли два раза за все утро, коротко, исподлобья. Держался холодно и отчужденно. И чем больше Ренли старался хоть как-то... хоть немного загладить, тем сильнее он отстранялся. «Загладить? Как будто такое можно просто взять и загладить, поулыбавшись немного?» Ренли сказал что-то невпопад, заерзал в кресле. Кортни Пенроз покосился на него вопросительно. Ренли так рьяно согласился поговорить, но что он на самом деле скажет? Мысль, за которую он ухватился ближе к рассвету, и наконец-то смог заснуть, вовсе не показалась стоящей хоть чего-нибудь, когда он увидел Лораса, которому жгла собственная кожа… Одни трусливые отговорки, а правда в том, что он… что он… Зачем было похваляться своими умениями, зачем было строить из себя невесть что, если любой, любая похотливая скотина, мог сделать с Лорасом то же самое?.. Кто угодно мог вот так поставить его на колени и трахнуть. Да, трахнуть. И нечего кривиться. Слово не нравится? А как ты обошелся с ним? «Но я все сделал правильно! И я был терпелив и нежен с ним… Нежнее было бы только вовсе его не касаться!..» Именно так и следовало поступить. Не касаться его вовсе. «Но я же не мог знать… Я не хотел сделать ничего… такого!..» Ах, не мог знать. Ах, ничего такого. Как будто Ренли не знал, что это унижает и бесчестит, само по себе. Можно сколько угодно притворяться и делать вид, что нет, но в глубине души ему все равно было прекрасно известно, какова цена всех этих удовольствий и кто ее платит, не правда ли? Таким, как он сам, тем, с кем он ложился до того, уже все равно, нечего тут пятнать, но Лорас, его Лорас… …который пришел к нему сам, и сам настаивал, так и не остановил его, даже не дал понять, что чем-то недоволен. Омерзение к себе скрутило Ренли, как колика. О да, конечно, теперь еще Лорас виноват. Лорас, который еще так юн. Лорас, которому Ренли обещал блаженство и расхваливал себя, Лорас, который любил его, доверился ему, отдался ему… «Низость даже для тебя, Ренли Баратеон». …Боги, и ведь это – все это – еще не худшее, что могло случиться. Что бы он стал делать, увидев слезы? Настоящие, горькие слезы? Как они справляются? Как справляются даже не выродки, вроде него, а эти, обычные, угодные Богам, кто приводит в септу невинных девиц? «Никак. Никак они не справляются». Серсея ненавидит Роберта. И эта несчастная Селиса, как ни изображает примерную жену, тоже ненавидит Станниса. Он привык потешаться над ними всеми. Это перестало быть смешным. …Он был не только занудой, но и заикой, этот лорд как его там, и цедил слова через кривые зубы так, словно времени у него было до Зимы. Галерея была пуста.

***

Лорас пригласил его войти. Не то время, чтобы вдруг вспоминать, что это он здесь хозяин замка и вообще-то не нуждается в позволениях, да и поздно было спохватываться. Лорас настоял, что будет ждать его в своих покоях, и Ренли прекрасно мог его понять. Он и сам сейчас не особенно горел желанием возвращаться в собственную спальню. Лорас уступил Ренли кресло, разошелся с ним, не касаясь, и остановился под окном. Настолько далеко от гостя, насколько позволяла комната. Этот неловкий танец казался бы нарочитым и смешным, если бы только Ренли было до шуток. Подумав, он сел на скрипнувшую перину. Так все-таки немного ближе. Огляделся. Он приходил сюда нечасто: где разговаривать, было все равно, а вот кровать в его личных покоях была и шире, и удобнее. Когда Лорас только приехал, Кортни Пенроз посмотрел многозначительно и сказал Ренли, что оруженосцев не полагается селить в гостевых покоях. Ренли надеялся делать с оруженосцем много такого, чего не полагалось, но не мог же он так и заявить… Так странно, меньше года прошло, а кажется… «Не о том ты думаешь». Полог покачивался под неуловимым сквозняком. Лорас старательно делал вид, что смотрит в окно, из которого никогда не было видно ничего, кроме неба. Порез над его левой бровью, замазанный чем-то зеленоватым, стягивали два стежка. - Я вижу, что ты все-таки наведался к мейстеру Эйвену. Лорас глянул на него, поднял нетронутую бровь и сказал предостерегающе: - Мы снова будем обсуждать мою страшную рану, от которой я вот-вот скончаюсь в немыслимых муках? Ренли неловко улыбнулся и покачал головой. Лорас кивнул и снова стал смотреть в окно. И молчать. Он был прав, не хватало еще сейчас пустых разговоров. Но Ренли забыл всю примирительную чушь, которую придумал, и был готов скорее откусить себе язык, чем задать единственный вопрос, который и правда хотел задать: «Лорас, неужели это было так плохо?». Как будто не видно. Лорас повел плечом, куснул губу, потер подбородок знакомым до мелочей движениями. Он обдумывал что-то, сомневался, вертел в голове какую-то тревожную мысль. Ренли давно успел выучить наизусть все едва приметные знаки, которые выдавали, что в нем творилось, выучить его, со всеми жестами тревоги и радости, вот этим поворотом головы, вот этой складкой на лбу, когда он хмурится, вот этой привычкой прикусывать щеку изнутри, вот этой непослушной, упрямой прядью, которая все время падала на глаза, которую Ренли так нравилось заправлять ему за ухо… Ну не могло быть так просто все взять и испортить. Это было… Это было нечестно. «Я хочу, чтобы все было, как раньше. Просто было как раньше». Мысль была отчетливой и страстной до боли. - Что ж, это ведь я предложил поговорить, - Лорас вздохнул. – Мне и начинать. Лорд Ренли, я… Страх услышать, что он скажет, был внезапным и невыносимым. - Лорас, думаю, я знаю, что пошло не так, - быстро проговорил Ренли. Это прозвучало куда как уверенней, чем он себя чувствовал. Лорас насторожился. - Да?.. – обронил он. - Да. Видишь ли, не всем одинаково нравится, когда их берут. Кому-то – не нравится вовсе. Это вполне обычное дело. Да что же он, Ренли, за человек такой. Следовало честно попросить прощения, за свое бахвальство тоже, а затем прямо спросить, как он может все исправить, вместо того, чтобы снова изворачиваться. Но Лорас избегал его все утро, пока он старался вести себя правильно, а стоило заговорить в этом деловитом, бодром, бесконечно неуместном тоне – подошел ближе и встал в двух шагах. - Обычное? - Совершенно обычное, - поспешил подтвердить Ренли. – Я не знаю точно, отчего, должно быть, не все устроены одинаково, но удовольствие такого рода для многих просто закрыто. - Даже для тех, кто изначально предпочитает любовь других мужчин? Ренли развел руками: - Про остальных я ничего и не знаю. - Да, разумно, - Лорас кивнул. Потом снова потер подбородок в сомнении. - Прости… - Ренли вздохнул и запустил руку в волосы. - Я должен был предупредить тебя заранее, что так бывает. Он почувствовал странное облегчение, просто сказав «прости», хотя и совершенно не по тому поводу. - Да нет, - отозвался Лорас на удивление миролюбиво. – Я сам не догадался спросить. Мне следовало бы, я слышал что-то подобное… Он помолчал, потом произнес медленно: - Пожалуй, в этом есть смысл. Не было в этом никакого смысла. То есть был, конечно, Ренли сказал ему чистую правду, только вот к Лорасу эта правда не имела отношения. Не к Лорасу, который стонал, хватал воздух и блаженно вскрикивал от его пальцев. Не так уж велика разница с настоящим проникновением, не настолько, нравится одно – понравится и другое. Но Лорас стоял в шаге от него, смотрел ему в глаза и говорил более своим голосом, чем все утро, и прямо сейчас Ренли был готов признать небо зеленым, ярко-зеленым, и горячо это отстаивать. - Вы совершенно уверены? – спросил Лорас. – Не то чтобы я не доверял вашим познаниям… Ренли понял, что ответ важен для него, хоть и не мог представить ни единой причины, почему. - Я знаю, потому что я пробовал, - сказал Ренли. Лорас, не сводя с него взгляда, сделал еще один шаг и сел на перину рядом. - Рассказывайте, - велел он. - Да тут ничего особенного… Я когда-то, давно еще, попросил Ирри пару раз. Хотел понять, каково оно с другой стороны, чтобы лучше… ну, чтобы лучше понимать, что делать. К тому же, мне просто было любопытно, я хотел попробовать все, что можно попробовать. - И?.. – требовательно спросил Лорас. – И что?.. Ренли почти кожей чувствовал, как он слушает. - Ничего, если честно. В смысле, ничего особенного я не почувствовал, по крайней мере, ничего такого, ради чего стоило бы затеваться… Ирри меня тогда и заверил, что со мной все в порядке, объяснил, то некоторые просто не созданы, чтобы их брали. Ренли подумал и добавил: - Я бы даже не сказал, что было неприятно, скорее наоборот. Ирри большой мастер, пожаловаться было не на что… Просто я чувствовал себя… странно. Как будто не на своем месте. Похоже?.. - Да, - отозвался Лорас. – Пожалуй… похоже. Он передвинулся ближе и подобрал ногу, так что теперь почти касался Ренли согнутым коленом. - Мне правда следовало сказать тебе. Я слишком увлекся, если бы я подумал, то все могло бы… «И это ведь, пекло меня побери, чистая правда». Нет, в самом деле, а почему он не обсудил все это с Лорасом раньше? До смешного же просто, даже сейчас, когда они все еще в ссоре – или уже нет? Но зачем раньше-то было молчать загадочно? - Прости, - повторил Ренли, с большим чувством. Лорас только рассеянно кивнул. Его все еще заботило что-то, но явно – что-то другое. - Но если я такой же, как вы, - сказал он, – разве это не означает, что мы с вами не подходим друг другу? Ренли моргнул. - Не понимаю, - сказал он совершенно искренне. – Почему? А, ты имеешь в виду… - Да. Если я не могу составить вам пару… Что-то было за его словами, какая-то тревога и неуверенность, глубже, чем следовало из слов. - Но только в одном, - сказал Ренли. – И это не так уж… не так уж и важно. - Разве?.. – спросил Лорас каким-то странным голосом. - Да, - ответил Ренли как можно тверже. Лорас помолчал. - Но ведь ваши прежние любовники… Ведь даже ваш Рикард – он делал это ради вас. - Ради меня? – удивился Ренли. – Едва ли. Он попытался представить, как Рикард делает что бы то ни было «ради него». Получилось неубедительно. - Рикард делал это потому, что ему нравилось. Не нравилось - он и не стал бы. Собственно, он и не… Знаешь, он, например, не очень-то охотно прикасался ко мне губами. Говорил, неудобно, челюсть отнимается… - Рано или поздно – разумеется, отнимается, - хмыкнул Лорас, – Особенно если усердствовать. Но оно ведь того стоит. - Для тебя или для меня – да, но видишь, не все так думают… Ренли покосился на него и добавил честно: - Знаешь, я не до конца уверен, что правильно с тобой все это… обсуждать. Лорас вдруг весело фыркнул. - О, ну конечно, - сказал он. – Только делать. Теперь он касался плеча Ренли своим. Смутное тепло проникало сквозь шелк рубашки. Немного пахло настойкой зверобоя, которой мейстер Эйвен промывал царапины. - Так вы… счастливы со мной? – спросил Лорас. И снова за его словами проглянула какая-то глубокая, невысказанная тревога. - Да, - ответил Ренли. – Да. Очень. Он хотел добавить, что ни с кем и никогда так счастлив раньше не был. Чистая правда, но прозвучало бы подозрительно похоже на что-то такое, из баллады, и он не рискнул. Было сомнительно, что Лорас настроен побеседовать в таком духе. - И вы останетесь счастливы, даже если мы больше никогда не?.. - Да, - кивнул Ренли. – Конечно. - Но вы сказали «пару раз»… Достаточно ли одного раза, чтобы судить? – Лорас произнес это неохотно, с явным усилием. – Не нужно ли нам?.. - Нет, - быстро ответил Ренли. «Боги, нет!» Лорас заметно расслабился. - Лорас, я хочу делать с тобой только то, что тебе нравится, - сказал Ренли. - Иначе нет никакого смысла. Твоя радость – это половина моей. - Я знаю, - отозвался Лорас. – Вы говорили мне. И потом, у меня все так же, лорд Ренли. Последние два слова внезапно резанули слух. - Лорас, ну что ты как нанятый, - вздохнул Ренли. – Ну какой я тебе лорд?.. «Ох, и зачем я цепляюсь? Только-только договорились…» Но Лорас остался совершенно спокоен. - Вы, может быть, и забыли, - сказал он назидательно, старательно пряча улыбку. – Но я все еще ваш оруженосец. А вы – все еще мой рыцарь. Ренли уставился на него. - Да ты шутишь. - И не думал даже. - Сам знаешь, каков я рыцарь, я меч себе на ногу роняю. - А я и не говорил, что вы хороший рыцарь. Что ж, не поспоришь. Не говорил. - Разумеется, я не собираюсь вечно вас так называть, - добавил Лорас серьезнее. – Как только мы с вами станем равными, я смогу звать вас по имени. Что бы вы ни думали, я хочу этого не меньше вашего. Его слова прозвучали как обещание. Как обещание чего-то желанного, и оно отозвалось в Ренли радостью и предвкушением. - Так что потерпите еще немного, - снова улыбнулся Лорас. – Возьмите с меня пример. Он был совсем рядом теперь, плечо у плеча, колено, бок, ладонь лежала поверх руки Ренли, и наконец-то получилось согреться. Нужно было еще что-то сказать, что-то важное, кажется, чтобы удостовериться, что-то такое… Полосы света лежали на ковре, в них кружилась пыль, и легкий сквозняк щекотал затылок… Ренли привалился к Лорасу, свесив потяжелевшую голову, хорошо бы ее и не поднимать, а зачем, вот так очень уютно… - Так… что? – спросил Ренли, не без труда разлепив глаза. – У нас… мир, правда? - Правда. - Хорошо… Хорошо, тогда я… Ренли попытался встать, в глазах поплыло. Лорас придержал его и усадил обратно. - Никуда вы сейчас не пойдете. Вы с лестницы свалитесь, - сказал он строго, но теплые ладони, державшие его плечи, держали крепко и бережно. - Но я должен… Еще бы он мог вспомнить, что именно должен. - Если что-то важное – скажите мне, я отдам распоряжения. А нет – так и выбросьте из головы. Ложитесь. Вы вообще спали сегодня? Лорас откинул покрывало, взбил подушку, помог Ренли раздеться, деловито расцепляя крючки, какой же, как всегда, собранный и исполненный достоинства за этими занятиями, точно расправлять для Ренли одеяло было Боги знают каким почетным долгом. Простынь оказалась прохладной. Ренли поймал Лораса за рукав. - Подожди, - попросил он. – Останься. - Я и не собирался никуда уходить, - ответил Лорас, выбираясь из камзола. Но когда Ренли попытался привлечь его к себе, как делал всегда, отвел руку. - Нет, - возразил он твердо. – Не так. Оставшись в одной рубашке, Лорас лег рядом, откинулся на подушку и раскрыл объятия. - Идите ко мне, - сказал он. И Ренли послушался. Лорас помог ему устроиться у себя на плече, поцеловал в макушку. Это было непривычно, и как-то странно, и Ренли слабо припоминал, как почему-то не хотел, чтобы Лорас обнимал его вот так. А что не хотел-то, до того хорошо и спокойно… - Спите, - сказал Лорас и положил теплую ладонь Ренли на затылок. – Я почитал бы вам кодекс, но похоже, это не понадобится. Другая рука крепко обхватила его спину. «Ты безнадежен, - успел подумать он смутно, - Это ты его должен обнимать и успокаивать… Пропащий ты человек, Ренли Баратеон, все у тебя наперекосяк…» А ну и ладно. Ренли зарылся носом в нагретый, измятый шелк и вдохнул запах Лораса поглубже.

***

Черноволосая голова, лежавшая у него на груди, была увесистой, но дышалось легко. Где-то в отдалении хлопала ставня. Золотые полосы света скользили по ковру. Кисти полога покачивались на сквозняке. Лорас неторопливо перебирал рассыпанные пряди, отливавшие синью и зеленью на солнце, как петушиные перья, и прислушивался к тому, как дыра в груди медленно начинает зарастать.

***

Ренли никогда еще не спалось так безмятежно, как в следующие три дня. Лорас укладывал его голову себе на плечо мягко, но настойчиво и так серьезно, как если бы совершал какой-то обряд, но Ренли не возражал: обряд так обряд, если Лорасу важно, главное, всем же хорошо. К тому же, неизвестная магия тут явно была замешана, и хотя он при всем желании не взялся бы объяснить словами, как она действует, неким образом она явно шла на пользу им обоим. И это притом, что три дня подряд они не касались друг друга. Три дня, дольше, чем когда бы то ни было прежде, даже при гостях. То есть что значит «не касались»: Лорас и не думал его избегать, был так же щедр на знаки привязанности и любви сам, так же охотно возвращал их, как всегда. Ни скованности, ни холода, никаких следов настороженности. Но это было все. Те же три дня Лорас был на редкость задумчив. Ренли то и дело ловил на себе внимательный взгляд. Пару раз Лорас брал свою Серую и в одиночестве несколько часов ездил по окрестностям. Со стены Ренли видел его бродящим по богороще. Что-то важное происходило у него в голове, что-то в ней зрело, и, если подумать, все вместе должно было вселять нешуточную тревогу. Но Ренли не чувствовал никакой угрозы и не мог заставить себя всерьез забеспокоиться. Лорас не выглядел сумрачным, только сосредоточенным. А когда Ренли спросил, что занимает его мысли, ответил спокойно: «Я расскажу». И Ренли решил не выпытывать. И вообще не думать про это слишком усердно. Неумеренное думанье принесло ему не так уж много пользы в последнее время. Он чувствовал присутствие Лораса почти все время, и оно было близким и теплым, это присутствие. А из богорощи Лорас принес ему спутанную горсть мелких звездчатых цветов, какие только там и росли. «Дамская сетка», так, кажется, они назывались. Утром четвертого дня Лорас попросил показать ему пещеру и тайную пристань в скалах под Штормовым Пределом. - А разве я тебя туда не водил? - Только до крипты. - Ты совсем никак не сможешь обойтись без самой пристани? - вздохнул Ренли. - Там и посмотреть-то не на что - камни и водоросли. Лорас прищурился. - Что, триста ступенек? – хмыкнул он. - Триста сорок и две, - Ренли вздохнул еще раз. – Я считал. Захвати плащ, там холодно. * * * Неровный круг света от масляной лампы подрагивал на стене при каждом шаге. Снизу тянул сквозняк, пламя слегка колебалось, но почему-то сыростью почти не пахло. Впрочем, до моря оставалось далеко. Ступени, достаточно широкие, чтобы в ряд прошли трое, уходили вниз спиралью. Они вытерлись ближе к середине и выщербились местами, но все равно оставалось заметно, какими неправдоподобно ровными и одинаковыми они были вытесаны когда-то. В стенах время от времени появлялись глубокие ниши. Верхние служили кладовыми. Нижние были пусты, и свет лампы тонул и терялся в них. Лорас вспомнил, как мейстер, учивший его истории великих замков, утверждал, что Брандон-Строитель оставил на стенах под Штормовым Пределом знаки и записи, разгадавший которые сумеет построить такой же. Еще он, впрочем, утверждал, что своими глазами видел синего снарка – почему-то настаивал, что именно синего - и вообще пил многовато. По всему получалось, они прошли около половины пути. - Ага, это одиннадцатая, - сказал лорд Ренли. – Если я не перепутал, здесь. Он шагнул в просторную нишу и поманил Лораса за собой: - Тут под потолком есть надпись или что-то вроде, можем вместе голову поломать. Вот тут, посвети мне, я покажу. Лорас вошел в нишу и огляделся. Да, годится. - Ну? Тебе разве не любопытно? Лорас открыл лампу и задул ее. Темнота сомкнулась. Запахло дымом от фитиля. - Эй! Лорас, что за шутки?.. Голос был высокий, почти испуганный. Лорас быстро поставил лампу, шагнул ближе, крепко взял руки повыше запястий и приложил их к стене. Почувствовал, как лорд Ренли чуть расслабился, когда нащупал ладонью камень. - Ты это зачем?.. – спросил он поспокойнее. Лорас ничего не ответил. Темнота была полной, но Лорас слышал дыхание и едва приметный шорох одежды, по нему понял, что лорд Ренли переступил с ноги на ногу. От него исходило тепло, которое сместилось из-за перемены положения, от стен струился слабый холод. До одной было четыре шага, до другой – три с половиной. Свода Лорас мог бы достать, слегка подпрыгнув. Нет, одной темноты было мало, чтобы и впрямь ослепнуть. «Но вот он совсем не видит меня». Лорас глубоко вдохнул. Выдохнул. - Мне было страшно, - сказал он. И ничего не произошло. Скала не содрогнулась вокруг, не разверзлась у него под ногами, Штормовой Предел не обрушился ему на голову. Несколько громких, оглушительных ударов сердца было слышно только их, и еще дыхание, оба дыхания, не в лад. Потом лорд Ренли сказал: - Я знаю. И Штормовой Предел не обрушился еще раз. - Я понадеялся, что если я просто буду… достаточно ласковым и терпеливым с тобой, твой страх пройдет, - добавил лорд Ренли, и Лорас даже расслышал его за шумом крови в висках. Потом был вздох: - Но видишь, как вышло… Лорд Ренли помолчал, потом заговорил снова: - Лорас, но чего… чего ты боялся? Меня? - Вас?.. Нет, конечно нет. В полной темноте оно было на редкость странным и на вкус, и на слух, это привычное «вы». - Тогда чего? Что ж, Лорас ведь с самого начала готовился отвечать на этот вопрос. - Вы помните учение о благодати? - О благодати?.. Короткая заминка. - Ну, если честно, то смутно… Знаешь, еще Септон Тимос – ты его не застал, он упокоился с миром лет десять тому назад – всегда пенял, что мне интереснее рассматривать картинки в «Семиконечной звезде» и мух ловить, чем слушать наставления в вере. Он был совершенно прав, но у него было мягкое сердце, храни боги его душу, и никогда не доставало духу проявить строгость к бедному сиротке. Чем я без зазрения совести и… Лорас протянул руку, коснулся его щеки, и он перестал частить. - Да куда это меня… Извини, это все потому что… Из-за темноты или нет, но до странности отчетливо ощущалось, как покалывают ладонь отдельные выбившиеся волоски из бороды. - Я знаю, - сказал Лорас спокойно. - Вы всегда несете околесицу, когда встревожены. Еще и не такую. Он почувствовал намек на улыбку под пальцами. - Я не ожидал, что тебя так заботят благочестивые вопросы, - сказал лорд Ренли. – Особенно, ну… сейчас. Я… признаться, на миг я даже подумал – ты сейчас как скажешь, что понял, какой ужасный грех перед богами мы все это время совершали, или еще что-нибудь такое, и вот что я тогда стану делать… Ну вот, пожалуйста, я просто посмешище… - Нет, - сказал Лорас, - вовсе нет. Ничего смешного. «Мне случалось думать и более странное». - Мне случалось думать про вас и более странное, вы сами знаете. Улыбка стала чуть заметнее. - Я заговорил про благодать только потому, что мне нужен пример, и я не нашел лучшего. Вы вспомните, про это повторяют без конца. «Источник всякой благодати в Семерых, и только в них, служитель – проводник и сосуд, который они наполняют по своей воле, и потому безразлично, праведен или грешен служитель Семерых, приходящая через него благодать не умаляется, и благословения действительны в его руках». Лорас и сам не ожидал, что помнит так много и дословно. В ловле мух он тоже всегда преуспевал больше. - «Свет солнца меркнет, если пройдет через грязное стекло, но свету благодати не помеха и камень» - подхватил лорд Ренли. - «Вода реки мутнеет в грязном русле, но вода благодати пребывает сладкой и свежей». Это же из Бейлора Благословенного, вроде бы? Надо же, какие мы с тобой, оказывается, ученые скворцы… Но Лорас, я все еще не понимаю, причем тут… Лорас опустил руку, позволил темноте снова окутать его и глубоко вздохнул. - Я хочу, чтобы вы знали: я не выбирал… так думать и ничем я из этого не горжусь, но… Я думал… я чувствовал нечто подобное. Как если бы существовала некая… сила, которая, стоит только мне… отдаться вам, совершит со мной нечто непоправимое. Не вы, она. Оно. Это. Как если бы ни ваша, ни моя воля не имели значения и власти над тем… что происходит. Как если бы были безразличны и наши желания, и то, любите ли вы меня, а я – вас. Вы спросили, чего я боялся. Это ответ. Сказать получилось легче, чем он представлял себе, даже это «боялся» на третий раз перестало быть непереносимым. Лорас перевел дух и стал ждать – недоумения, расспросов, может быть, даже возмущения. Но услышал другое. - Я понимаю. Не то чтобы лорд Ренли сказал это каким-то особенным образом, но уверенность была немедленной и твердой – да, он понимает. - Знаешь, если честно, я еще не встречал никого, кто совсем не боялся бы вот этого унижения. Все время же отовсюду твердят – что бы там один мужчина с другим ни делал – все мерзость, а уж отдаться кому-то - мерзость такая, что никогда не отмоешься. Да, та еще… благодать, что уж там… Но постой, Лорас, а как же?... Я был уверен, что уж тебе-то не грозит… Ведь твоя философия – и я не смеюсь сейчас… - Я знаю, что не смеетесь. - Я думал, она тебе послужит верной защитой от таких мыслей, думал, в твою голову им и хода нет… - Да, - Лорас вздохнул. – Я тоже так думал. Тишина. Потом еще один шорох – тоньше и мягче, это посыпались волосы, когда лорд Ренли запустил в них руку. Вздох, полный досады. - Боги, ну какой же я дурак беспросветный… - короткий, невеселый смешок. - Ты боялся унижения, а у меня хватило ума поставить тебя на локти и колени… Надо было послушать тебя… - Это не помогло бы. - Но так ты хоть смог бы смотреть мне в глаза… - Я бы зажмурился. - О, - послышалось очень тихо, Лорас узнал этот голос и ясно представил, каким несчастным стало лицо. – Да, понимаю… Нет, вот теперь – нет. - Нет, не понимаете. Об заклад бьюсь, до сих пор думаете, что это от вас все зависело. Так вот – перестаньте. Вы же меня слышали. - И все равно я должен был хотя бы догадаться, - сказал лорд Ренли хмуро и упрямо. – Я же знаю тебя. «Да уж, вот они мы: его проницательность, которой он так дорожит…» - А я должен был признаться. «…и моя честность». Тишина. Что-то подозрительно похожее на сопение. - Но Лорас… Но если все вот настолько - так что же ты?.. Зачем же ты?.. - «Какого пекла, Лорас», вы хотели сказать. - Ну… если совсем честно – хотел. Нет, правда, зачем? Лорас прикусил губу и заговорил. - Я хотел, чтобы любовь между нами была… безупречной. Полной и завершенной. Дать вам всё, что вы желаете, и гораздо, гораздо больше. Я хотел быть для вас совершенным возлюбленным. Лучшим из всех. Не по вашим меркам, по моим. - И ты был готов… даже несмотря на?.. - Даже. - Да, - сказал лорд Ренли тихо, – это так похоже на тебя. Я не… - Вы не смеетесь. Я знаю. Я умею отличать. Спадая, зашуршали складки плаща. Лорас почувствовал тепло от руки, протянутой к его лицу, неуверенно, почти наугад. Было очень легко избежать этого прикосновения, стоило только слегка отвести голову. Лорас не стал. - Это все еще… гнетет тебя? «Гнетет», о Боги… Скорее норовит растерзать на части. Стоило только заговорить, только вспомнить о своем… поражении, он зазвучал снова, пусть и тише, чем прежде, этот голос, повторяющий гневно и неумолимо, что в любви меньшей, чем совершенная, нет никакого смысла, никакой ценности, никакой цели, она перестает быть любовью, превращается в прихоть, в забаву… - Да, - ответил Лорас. – Да. Он почувствовал, как подушечка большого пальца проводит по его губам. - Перестань… - тихо сказал лорд Ренли. – Прокусишь… Только сейчас Лорас понял, с какой силой вонзил зубы в собственную губу, и разжал их. - Лорас, я не знаю… я понятия не имею, что тебе сказать. Я тронут, и, наверное, всякому должно быть лестно… И я не хочу… я боюсь обидеть тебя. Но на самом деле я… Боги, ты меня заживо съешь… Я рад, что никакого… что никакого вот этого совершенства не вышло. Лорас моргнул. - Почему? – только и смог спросить он. - Потому что я чувствую себя… самозванцем, каждый раз, как ты заговариваешь… Я не знаю, чтобы я стал делать, будь ты и впрямь безупречным возлюбленным – наверное, убежал бы в ужасе в Королевский лес… Я совсем не создан, чтобы мне служили беззаветно или, Семеро сохрани, приносили жертвы. Кто-нибудь другой – ну может быть, но не я же… Прекрасная дама из меня такая же, как рыцарь. Он уже говорил это мне, вдруг понял Лорас. Много раз, так или иначе. «А я всегда думал: он шутит или рисуется». И он, несомненно, шутил и рисовался. Но вот ведь… - Только не говори мне, - добавил лорд Ренли едва ли не сердито, - что я точь-в-точь похож на идеального возлюбленного, о котором ты мечтал. Я все равно не поверю. - Не стану, - сказал Лорас. – Не похожи, конечно. «Я сказал это вслух». Но стыда не было. Только странное облегчение. - Ну вот… Да Боги, я же ни разу в любви тебе не признался как подобает, а тут… А вот это было так внезапно, так абсурдно и так внезапно абсурдно, что Лорас не удержался и фыркнул. - Да у вас горячка, - сказал он, - Вы повторяете по десять раз на дню, как любите меня. На все лады. Пальцы, все еще лежавшие у него на щеке, вздрогнули. - Так ты… счастлив со мной? – спросил лорд Ренли после короткого молчания. – Я привык думать, что да, но… Лорас узнал и свои слова, и свою тревогу. «Счастлив ли ты», которое на самом деле означало: «Достаточно ли я хорош для тебя?». - Я ведь… достаточно хорош для тебя? И Лорас почувствовал внезапное и сильное восхищение. - Да. Да, конечно, - ответил он. – Вас легко любить. Лорас мог бы сказать столько всего другого, не менее правдивого, не менее уместного. Напомнить, столькими достоинствами он обладает, стоящими в чьих угодно глазах признания, уважения и восхищения. Напомнить, что не знает никого другого, так явно и неоспоримо созданного, чтобы вызывать привязанность и любовь. Все было бы правдой. Но это «легко» скользнуло из горла само, опередив все остальное, прежде, чем Лорас успел задуматься. И он обнаружил, что не мог бы сказать ничего лучше. - Правда?.. – переспросил лорд Ренли, и Лорас услышал смутное эхо недоверия в его голосе. – Неужели даже таким… жалким, как сейчас? - Ничего-то вы не понимаете, - сказал Лорас. – Таким, как сейчас, – особенно. И вот эта правда была единственной. Лорас протянул обе руки через темноту, запутался в капюшоне плаща, выпутался, взял лицо лорда Ренли в ладони, чуть наклонил к себе, так, что лоб коснулся лба. Лорд Ренли замер на мгновение, а потом длинно выдохнул и доверчиво потерся о Лораса - лбом, переносицей, носом, как огромный кот. От нежности к нему стало трудно дышать. Да, у него были десятки достоинств, он был умен, весел, красноречив, добр, великодушен, щедр, умел сиять как солнце и сверкать на зависть драгоценным камням. А еще, под сиянием и блеском - нет, вперемежку с сиянием и блеском, в том-то все и дело - он был смешным, уязвимым и немного нелепым, тревожился и скрытничал по пустякам, нес невозможную чушь, разволновавшись, и тоже не знал, как совладать со стыдом или страхом. И уж совершенно точно он не был воплощением мечты, не был и в те дни, когда Лорас полюбил его, не был сейчас и едва ли когда-нибудь станет. Это не уменьшало любви к нему. Это делало ее прочнее. Узловатые, цепкие, неприглядные корни уходили глубоко в черную землю, и зеленая крона крепла, поднимаясь из них. «Думает ли он обо мне то же самое?» А, что за глупые вопросы. Конечно, думает. Лорас почувствовал движение воздуха у затылка, и услышал, как далеко внизу, едва-едва различимо, шумит море, разбиваясь о камни. Показалось даже, что, сквозь запах шерсти и кожи, пахнет горькой солью. Лорас запустил руку под плащ, положил ее на теплый загривок и притянул ближе. - Почему вы спросили, вас ли я боялся? Честно говоря, это самое странное предположение, какое я от вас только слышал. - Ну, понимаешь… - Лорас почувствовал дыхание у своей щеки. – Потому что у меня есть старший брат… которому не отказывают. У нас одна кровь, одно имя, а многие говорят – и лицо одно, и мне иногда… Мне часто кажется… Лорас прикоснулся к его виску тыльной стороной ладони, и почувствовал, как складки залегли в углу глаза. - Я всегда думал, это на Станниса вы не хотите быть похожим. - Ну… да, - негромкий вздох. – Я все время так говорю, правда?.. Что могло бы ему помочь? - Я был в Штормовом Пределе от подвалов до вершины Барабанной башни и знаю полторы сотни человек, которые любят вас. И ни одного, кто бы вас боялся. Я и представить-то себе такого не могу. - Роберт сказал бы, что это не повод для гордости. - Но гордость-то ваша, не его. Последовало короткое молчание. - А ты знаешь, что вскоре после твоего приезда я пообещал кое-кому из челяди по серебряному оленю, чтобы они меня нахваливали тебе? Чего-то иного он явно ждал в ответ, но не дождался, потому что Лорас рассмеялся и взлохматил ему волосы на затылке. - О Боги, это так на вас похоже… Только что вы мне хотите доказать? Вы же им щедро заплатили, а не угрожали колодками. - Ты что… совсем не злишься? - А разве я должен? По-моему, это довольно… мило. И к тому же изобретательно. Вот моя леди-бабушка вас бы весьма одобрила, как и ваш… подход. - Ах ты… - и Лорас почувствовал, как его с изрядной силой боднули в плечо и даже – ну надо же! – не слишком промахнулись. - Ну, ну, - сказал Лорас, легко увернувшись. – С рогами-то полегче. Обхождение же тут у вас, в Штормовых землях… И подпихнул в бок, для убедительности. - Будет тебе обхождение, - посулили ему и схватили в охапку, крепко, он должен был признать, но освободиться не составило бы труда, если бы он захотел. Вместо этого Лорас просто сделал то же самое, сцепив руки на пояснице и подтянув поближе. - Я бы на вашем месте дважды подумал, кто кого поймал, - предупредил он. «Сейчас его начать целовать или еще подурачиться?» Лорас еще взвешивал одинаково заманчивые возможности, когда почувствовал дыхание у своего уха – изменившееся дыхание – и услышал сказанное негромко: - Лорас, это… это правда было… так плохо? Лорас в тот же миг понял, и о чем он спросил, и какого мужества ему стоил вопрос. Да, конечно же… Умение быть внимательным, чутким, безупречным любовником не просто тешило его самолюбие и служило ему куда большим, чем поводом для гордости. Это было… Это была его философия. Лорас переложил руки, превращая свою хватку в объятие. - Само по себе?.. Память об оцепенении потускнела и побледнела, Лорас вызвал ее не без усилий, а когда вызвал, она не принесла ни страха, ни стыда, скорее недоумение. - Знаете, вообще-то… вообще-то нет. …Тепло, окутывающее его, жар, проникающий в него, предвкушение радости и блаженства, мягкая подушка под животом, горячая рука на спине, горячее дыхание на шее, щеке, мочке уха… Несколько мгновений, когда Лорас не думал ничего лишнего, когда он не думал ничего. Ни единой мысли, только желание и удовольствие. Воспоминание возникло в теле, не в голове, и его одного хватило, чтобы потеплели щеки и низ живота. - На самом деле… - сказал Лорас медленно, – Я даже думаю, что, сумей я выбросить из головы все лишнее и просто… Я думаю, мне бы понравилось. Шумный вздох облегчения щекотнул ухо. -Правда? Хорошо, потому что я волновался... Понимаешь, я ведь никогда раньше не был первым. Никто прежде не отдавал мне невинность. Лорас изо всех сил постарался сдержаться, но потерпел поражение. Это было совершенно, непростительно бесчувственно с его стороны, но... - Что? Что тут смешного? В качестве извинения Лорас поцеловал его в лоб, задев губами прядь волос. - Я вовсе не над вами, просто вы так серьезно сейчас это слово, после всего, что мы делали вместе... Да я был просто Девой во плоти, что ж вы не догадались пару единорогов на меня приманить? Сейчас-то, конечно, уже поздно. Невинность, о Боги... - Ну будет тебе хохотать, - наверное, задумывалась укоризна, но Лорас услышал только улыбку. -То есть ты, конечно, прав, но надо же как-то называть... Короткое молчание, и потом, негромко: - Как ни назови, а позаботиться о тебе - мое дело. Ничего особенного, ничего, что Лорас уже не слышал бы, так или иначе, менее или более серьезно. Но только вот сейчас, в кромешной тьме, из уст того, кто держался за Лораса, прислонившись всем телом, не без труда нашаривал стену и, предоставленный сам себе, споткнулся бы на ровном месте… Да это ведь была кобылица с золотой гривой. И соколица в серебряных перьях. И Лорас почувствовал, как шевельнулась давняя досада. - А вам не приходило в голову, что я могу позаботиться о вас ничуть не хуже? – сказал Лорас, не особенно стараясь эту досаду унять, и на случай, если кое-кто решит заупрямиться и сделать вид, что не понимает, о чем речь, добавил: - Сколько раз вы у меня из рук выворачивались, избегали, отговаривались, да что вы только не делали. Ни приласкать вас толком, ничего. Вывернуться из рук – вот что он попытался сделать прямо сейчас, переступил с ноги на ногу, поерзал плечами. Лорас не отпустил. - Почему вы мне не позволяете? Почему не даетесь? - Но ведь… Ты же понимаешь, что… - торопливо, растерянно, сбивчиво: - Это же нелепо, чтобы я… Ну что значит «почему»… Потому что я всегда… Потом, через молчание и вздох: - Я не знаю. Плечи опустились и замерли, и тогда Лорас разжал руки. - А ты… ты хочешь? Лорас обтер ладони, мокрые от долгого соприкосновения с шерстью. - Да, - сказал он. – Да, я хочу. Знали бы вы, сколько всего я хочу. Заботиться, оберегать, лелеять, любоваться, нежить… …выдохнул Лорас, жалея только, что не шепчет все это в самое ухо, в теплую сердцевинку, почти касаясь губами нежного хрящика на изгибе. - О, - донеслось в ответ, совсем тихо и совсем изумленно. – Ого… Не было ничего нелепей и ничего слаще этого «ого». - Как вам спалось этой ночью? – сейчас, а то передумает, ускользнет, сквозь пальцы просочится. - А предыдущей? - Лучше всего в жизни, - ответил он быстрее, чем успел бы подумать. - Тогда идите сюда, - сказал Лорас. Промедление было очень коротким, в удар сердца, не дольше, а потом Ренли, его Ренли, его единственный, его желанный Ренли, подался навстречу, сделав ненужных, лишних, неловких полшага. Теперь между ними ничего не осталось, кроме темноты. Да еще – бессмысленной одежды. Ненадолго. - Лорас, подожди… подожди, я… Рука вцепилась в плечо, комкая плащ, но, с чем бы Ренли там все еще ни боролся, Лорас откуда-то знал, что не с ним, и даже не подумал послушаться. - Голова кружится… - вдруг пожаловался Ренли и тут же тяжело осел всем телом. Звякнуло стекло на задетой лампе. Лорас поймал его, подхватил и прижал к себе как можно крепче. - Надо же… - пробормотал Ренли. – Я не думал, что ты уже такой сильный… - Да вы много чего, - сказал Лорас, - обо мне не думали. Что-то громко шумело в висках, не то кровь, не то далекое море.

***

«Когда он успел стать таким? Когда он успел? Когда он...» Додумать мысль не получается. Что-то не то с коленями, словно они где-то далеко, за лиги отсюда, и Ренли проваливается, падает сквозь темноту, вернее, должен падать, но Лорас держит его, не отпускает, держит надежно и так странно легко, словно он ничего не весит. Плащ скользит с плеч, вспотевшей спине холодно на миг. А потом Лорас, освободив одну руку, расправляет плащ, и укладывает Ренли поверх, мягко нажимает на грудь, и бережно придерживает голову, и опускает затылком на скомканный капюшон, и гладит волосы, и Ренли перестает понимать, сколько у него этих быстрых, ловких, горячих рук. «Когда же он стал?..» Что-то слабо протестует, какая-то часть, которая всегда, даже в самой сильной страсти, бодрствовала, следила, наблюдала, проверяла, обдумывала... Это было правильно, это было важно, потому что иначе он бы оказался... Он бы стал... Только выпусти поводья – и тобой случится… случится… Когда Ренли зачем-то поднимает потяжелевшую руку – и сам не знает зачем, но точно не чтобы остановить – Лорас перехватывает ее, целует ладонь, и затем пальцы, каждый палец, самые кончики. А потом заводит руку Ренли за голову, нет, обе руки, исходящий от него жар тенью накрывает все тело, его губы, вдруг возникнув у самого уха, что-то шепчут, кажется: «Не надо…. Я сам…», но может быть, и нет… Лорас настойчиво, уверенно прижимает его запястья к полу. Не так много силы он вкладывает, сколько… сколько… На мгновение Ренли снова падает куда-то. А потом, вдруг, сразу, приходит покой и тишина, не о чем тревожиться, нечего бояться, нечего стыдиться, он в полной, совершенной безопасности, ничего с ним не случится, а то, что случилось – прекрасно, он любим и храним, как редкая драгоценность, как сокровище… Когда же Лорас успел… «Да всегда он такой был. Это я отмахивался» Только не слишком толстое сукно отделяет Ренли от твердого, неровного, стылого камня, какой-то выступ давит на бедро. Но Лорас касается его, и он чувствует себя так, словно блаженно покоится на высоком ложе из роз. - Лорас… - собственный голос не узнать, - Лорас, я понял… - Что вы поняли? - Зачем ты приносил… что значат твои цветы. Тогда Лорас улыбается – о, конечно, он улыбается, совсем не нужно видеть его, чтобы знать - и Ренли протягивает руку, чтобы прикоснуться к этой улыбке, находит ее кончиками пальцев. - Ну как же… можно быть… – говорит Лорас голосом, полным нежности, перемежая слова поцелуями, от запястья к локтю, по тонкой коже, и потом, наклонившись, трется носом о щеку: - Как можно быть… таким тугодумом. Лорас проводит рукой по гусиной коже на боку – как странно, Ренли ведь совсем не мерзнет– бормочет: «Сейчас… погодите…», слышно тихое клацанье застежки. И тогда его шелки, его шелки из моря, сбрасывает свою шкурку, сбрасывает, чтобы укрыть ею Ренли, ею – и собой, с головой, и шкурка пахнет шерстью, лавандой, солью, им. Ренли закрывает глаза и перестает думать. А потом перестает думать еще раз.

***

Лорас не знает другого слова для того, что чувствует, кроме могущества. Все тело легкое, а Ренли и вовсе невесом в руках, и сердце занимает всю грудь, а воздух сладок. Ренли не сопротивляется, да он и не сопротивлялся, но все-таки еще ерзает, вертит головой и вполголоса, растерянно бормочет что-то вроде «Когда ты… когда ты успел…», толком не разобрать. Но стоит Лорасу только обхватить его запястья своей ладонью, которая почему-то больше и шире, чем должна быть, а потом прижать ему руки за головой – крепко, так что пульс быстро бьется прямо в ладонь - как Ренли вдруг выдыхает и расслабляется – сразу, весь, и подается навстречу – тоже весь, и этот шумный, долгий, бесценный вздох, слушать бы и слушать, – блаженство, одно блаженство… Боги, кто бы мог вообразить, что Ренли такое понравится, в голову бы не пришло… Но теперь у них будет все, неважно что, что угодно, лишь бы Ренли льнул вот так и излучал счастье, такое счастье, что его пить можно, сцеловывать с кожи, оно льется в грудь и от него отдовременно бесконечно легко и бесконечно трудно дышать. Ренли остается лежать так, вытянутый, открытый, даже когда Лорас отнимает свою руку. Он невыносимо прекрасен такой, новый, доверчивый, податливый, настолько, что от мучительной нежности хочется зарычать, схватить, стиснуть, никому не отдавать, никогда не выпускать, что-то властно ворочается в груди, кажется, что пальцы обросли длинными когтями. На мгновенье Лорас почти боится себя, это неправильно, если что и должно проступить, то крылья, не когти, боится притронуться, потому что Ренли слишком… слишком… Но когда дотрагивается, это получается так нежно, как он только может представить. Лорас находит губами запрокинутый подбородок, солоноватый от пота, чуть покалывает отросшая щетина, знакомая, любимая жилка на шее бьется быстро и сильно, вот здесь есть чувствительное местечко… Вот он, восхитительный изгиб поясницы под пальцами, вот одинаковые ямки на бедрах, и чуть выступающая родинка на правом боку, оказывается, и здесь на Ренли есть чудесный пух, почему он не замечал раньше… Лорас касается груди не поцелуями даже, дыханием, и густые, шелковистые волоски щекочут губы. «Вся эта шерсть» - сетовал Ренли, и все порывался от нее избавиться, и вечно не верил, что Лорасу она нравится. Вот ведь дуралей… Ренли нетерпеливо дергается и бормочет что-то, невнятно, но требовательно, так что Лорас берет в ладони горячие щеки и тянет к себе. - Тихо, тихо, - шепчет он сквозь улыбку в вожделенное, теплое ухо, и слова, которые он искал так долго и так долго не мог найти, не то что вымолвить, приходят сами: – Нечего брыкаться… принц-олень. Не может быть, чтобы он первый додумался, напрашивается же, наверняка кто-то уже звал так Ренли, всерьез ли, в шутку. Но всё неважно, потому что Ренли его, весь его, безраздельно, и всё прочее, и все прочие не имеют значения, ничего не имеет значения, кроме того, как сладко это произносить, и того смешного, нелепого, бесконечно прекрасного звука, который Ренли издает в ответ. И Лорас шепчет это снова, в ухо, в шею, в спутанные волосы. И еще раз. И еще.

***

Еще. Больше. Ближе. Теснее. Еще. Только ближе ведь некуда, они и так переплетены, кожа к коже, разве можно… Можно. Только у них же нет ничего с собой, совсем ничего… «Лампа». Ренли освобождает руку, протягивает наугад, промахивается, промахивается снова, нащупывает холодную медь, дребезжит стекло. Ренли ловит Лораса за руку, поворачивает ладонью вверх, льет в нее загустевшее масло, проливает себе на живот, пахнет коноплей или из чего оно там, и толкает эту руку ниже. Лорас замирает. - Но ты же говорил… Это «ты» блаженной судорогой прошивает голову и тело, и желание становится только нестерпимей. - Да перестань ты… все время слушать… что я говорю! Но Лорас мучительно неподвижен, томительное, долгое мгновение, и другое, и третье, и хочется его укусить. - Ну?.. - Ренли и сам слышит, что почти стонет, и совсем уже бесстыдно приподнимает бедра - Лорас, Семерых ради… мне что… нужно умолять тебя? - Звучит… заманчиво, - говорит вдруг Лорас таким голосом, от которого задохнуться можно, и прикусывает ухо, от чего задохнуться можно еще раз. – Я это… обдумаю. Потом он легонько касается щеки большим пальцем и шепчет, тихо и совсем иначе: - Ты уверен? Я не хочу ничего испортить. Слова смутно, отдаленно знакомы. Где-то Ренли это уже слышал… Где? - Лорас, я просто… я хочу попробовать. Я же никогда раньше не… Это полная чушь, все он пробовал, что и Лорас тоже прекрасно знает, кого он обманывает… Это полная чушь и еще, почему-то, это чистая правда. - Хорошо, - говорит Лорас серьезно. – Все, что ты захочешь... любимый. Оно звучит совсем иначе, это слово, чем нежные, упоительные, торопливые глупости, которые Лорас шептал ему до сих пор, оно другое, неуклюжее, тяжелое, весомое и гулко ухает в груди. И тем обиднее, что, едва Лорас отводит ему бедро в строну, шевелится какая-то смутная, давняя, немая тревога. С ума он, что ли, сошел, что он делает, как он позволяет, кому он позволяет, что за… Лорас целует колено, потом находит его руку, раскрывает и слегка скребет кончиками пальцев середину ладони, где тоньше всего кожа. - Годится? – спрашивает он озабоченно. – Ногти?.. И нет никакой тревоги. И ничего нет, есть только Лорас, и его руки, его губы, и конопляное масло – или что оно там такое – благоухает сильнее всех розовых садов. Нет даже изумления, потом, когда нестерпимое, слепящее удовольствие вспыхивает от тех же прикосновений, что раньше приносили только беспокойство, даже чувство то же самое, только теперь оно бесконечно, мучительно желанно, но никакого удивления нет, потому что он ведь уже знает, он почему-то знает, что так и будет, а как же еще… В глазах горячо и щиплет, и Ренли вздергивает голову и с силой кусает Лораса за пылающее, солоноватое, так вовремя подставленное плечо. - Ты… тебе хорошо?.. Тебе нравится?.. – Лорас придерживает его свободной рукой под затылок, но главное, что его пальцы за каким-то пеклом замирают. Ренли с досадой мычит что-то в ответ. Ну что он спрашивает, что он, не чувствует, не слышит, не видит? Ах, да… Какая жалость, Боги, какая жалость, что он не видит.

***

Оказывается, если прижаться друг к другу как можно теснее, и укутаться в оба плаща, один поверх другого, то почти не холодно. Только сукно кололось, к голой-то коже. Ренли дремал. Лорас поглаживал ему спину. - Пора возвращаться, - сказал он негромко. - М-м-м?.. – Пора возвращаться. Нас хватятся. Может, уже хватились. Ренли помотал головой. - Не хочу, - он уткнулся лицом Лорасу в грудь. – Лорд Ренли то, лорд Ренли это… Какая честь… Что пожелаете на ужин… Не хочу. - Мы всегда можем вернуться. - Нам уезжать на днях. - Стоял ваш Штормовой Предел десять тысяч лет, простоит как-нибудь и пока мы вернемся. - «Ваш»? Лорас?.. Только не говори мне, что ты снова… - Я вам уже все объяснил. Ренли вздохнул. - Ты невыносим, ты знаешь? Лорас не ответил ничего. Оказывается, влезать в одежду в тесноте под плащами – то еще занятие. Лорас с проклятьями выдергивал крючки, цеплявшиеся за голову. Ренли зашипел, чуть не вывихнув палец, запутавшийся в крахмальных кружевах. - Ладно, хватит прихорашиваться, - сказал Ренли, когда Лорас постарался помочь ему, осторожно прочесывая волосы пятерней. - Что толку, все равно будет видно, что мы одевались в темноте… Э, погоди, а огниво ты догадался принести? - Нет, но какая разница? - Лорас подобрал лампу. - Масло же… - Так… И как теперь прикажешь отсюда выбираться? - Да не нужна вам лампа, - сказал Лорас. – Просто идите за мной. Давайте руку. И Ренли дал ему руку.