Love

      Это просто случилось с ним. Второй раз в жизни, так тяжело и невыносимо. Это казалось не милостью и даром бога или что там ещё говорят такие люди. Это казалось болезнью. Глубокой и невыносимой.       И сам он выглядел, как больной. В груди тяжело стучало сердце, медлил пульс, замирало дыхание. И весь мир в этот момент растворялся.       Это было похоже на смерть — смотреть так в чужие глаза. Так бежать от этого человека, так стараться быть далёким от него.       И всё равно возвращаться.       Когда он не выдержал и признался ему, ответом на непрозвучавший вопрос стала простая смущённая улыбка. Джозеф, стараясь развеять его муки, ласково сказал, что он, вроде как… совсем не против.       В общем, теперь это случилось с ними двумя. И они остались наедине, словно весь мир умер там, за дверьми и окнами участка.       Себастьяну особенно нравилось, когда Джозеф бросал на него тот самый взгляд. Он вставал, закрывал дверь их кабинета и включал чайник. Не чтобы согреть воду, а чтобы никто не слышал их.       Руки, всегда облачённые в перчатки, вдруг ложатся совсем обнажёнными на его плечи, и Себ расслабляется, закрывая глаза. Ода шепчет ему: «Тебе надо отдохнуть», — и погружает в поток ласкового касания пальцев к плечам, спине, шее и за ушами. Ещё у висков, где особенно болит голова.       Чайник неприятно щёлкает, закипев. Себ, осторожно потянув Джозефа к себе, просто усаживает его на стол, не обращая внимания на противостояния и злое шипение. Он просто кладёт голову ему на бедро и закрывает глаза.       С ним спокойно. Не надо думать о том, что он умрёт, не надо волноваться, если он получит ранение или станет совершенно другим вдруг вот так, изнутри.       Джозеф ласково треплет его волосы, перебирает густые пряди и пересчитывает вслух серебристые волоски. Себастьяну перевалило за тридцать. С Джозефом ему не нужно думать об измене. Его или своей.       Потянувшись за поцелуем, Себ тут же получает желаемое. Как всегда, легко и нежно. Джозеф знает, как нужно себя вести, когда сказать что-то, когда промолчать. Когда сильно ударить, а когда просто коснуться пальцами ткани бежевого плаща.       Сейчас он знает, что нужно быть нежным.       Он оглаживает пальцами скулы и веки прикрытых глаз Себастьяна. Потом, склонившись, целует в лоб. Потом виски, щёки, губы. Просто касается, ничего больше. Себ никогда не просит поцелуев, он сам прижимается к чужим губам своими, медленно выпрямляясь и поднимаясь с кресла.       В дверь стучат. Себ ненадолго разрывает поцелуй, влажный и наполняющийся страстью, чтобы услышать только: «Пусть идут к чёрту», — прерывистым шёпотом Джозефа. А потом улыбающиеся губы снова возвращают его в поцелуй.       Коллеги не знают. И вряд ли хотят знать. Тяжело объяснить кому-либо их связь. Не просто сексуальную, о, нет… Это что-то глубже.       И когда они заходят в квартиру Джозефа, ненастойчиво просто соприкасаясь руками, чтобы почувствовать это желание, Ода лишь предлагает ужин и чай. Себастьян кивает. Но знает, что чуть позже, когда Джозеф будет готовить после душа на кухне, он поцелует его обнажённую белую шею и попросит убрать всё это до поры.       Они занимаются любовью не где попало — такой период у них уже прошёл. Поэтому, растянувшийся на кровати, Себ только и сосредотачивается на соскальзывающей с бледного тела футболке. Сам расстёгивает его джинсы, тянет прочь, чтобы обнаружить отсутствие белья. И чтобы со всей лаской провести по подтянутым бёдрам руками.       Джозеф не торопит его. Ему нравится заниматься сексом так: без спешки и с удовольствием. И даже когда Себ смотрит ему в глаза, он не прерывает его словом. Просто кладёт ладонь на спину, между лопаток, и смотрит в ответ. Преданно, спокойно. Со всеми эмоциями, на которые он способен. Но нечасто Себастьяну нравится просто смотреть, он привык ощущать, трогать, чувствовать тонкие или слишком резкие запахи, прислушиваться чутко к каждому звуку. И когда его ладонь касается белого тела, ставшего невыносимо горячим, когда влажные губы после тихого выдоха медленно опускаются на его кожу, он вдруг понимает саму суть сексуальной близости. Так ясно видит себя, Джозефа, их общую постель и спальню. Его не пугает это, он принимает знание с неподдельной осторожностью. Секс превращается не в удовольствие, а в древний ритуал, соединяющий тела.       Бывают дни, когда он относится к этим ночам без лишних мыслей. Он со всей страстью вгрызается в тело Джозефа. Он податливый и отзывается на каждое касание — эта чуткость появляется только здесь, за гранью чужого серого мира. Себ с удовольствием ласкает его, не важно, как. Просто чтобы сорвать очередной вздох с уст, чтобы ощутить на своей коже шёпот.       В такое время Ода не просит. Ему хватает взгляда — Себастьян весь в его власти. И выполняет любой безмолвный каприз: выцеловывает линию за ухом, кусает в шею, сильно ласкает бёдра руками, властно раздвигая колени. Он не чувствует себя рабом, он чувствует себя победителем, хищником, добравшимся до своей сочной жертвы.       Джозефа едва ли можно назвать привлекательным. У него нет большой груди, тонких ножек и ухоженных длинных волос, за которые хочется потянуть во время секса.       Но этот взгляд, властно держащие пистолет руки, прямая спина и редкая улыбка. Это пленяет, завораживает. Себ чувствует себя извращенцем. Ровно до тех пор, пока сам Джозеф не седлает его бедра, с громким стоном насаживаясь до конца.       Утром, когда он откроет глаза, весь потолок будет сиять от солнечного света, едва забрезжившего за горизонтом. Вряд ли это можно назвать традицией или привычкой, просто…       Джозеф касается его плеча неловким поцелуем и, подняв взгляд, тихо выдыхает. Вдруг снова почувствовав себя слишком чётко в этой неполной темноте, Себастьян прижимается к его губам своими, целуя слишком страстно для едва открывшего сонные глаза мужчины. Джозеф смеётся, как смеялся, когда они стали близки, не физически, но эмоционально.       И глаза его, тёмно-карие, вдруг осветляются какой-то лёгкой вспышкой ласки, и Джозеф негромко говорит:       — Я люблю тебя, Себастьян.