По-хорошему не получится

Каждый вечер. Громко и назойливо. Александр искренне ненавидел своего соседа Клауса, возлюбившего слушать Rammstein на ночь глядя. Стрелки показывают третий час, и русский не выдерживает. Немецкая речь перебивала классику в наушниках, нервы натягивались как струны на скрипках в его любимых симфониях. В общем, он долго продержался, так как не хотел идти драться сразу же. На его счету были десятки жалоб от избитых, судебные тяжбы с ними же и даже тюремный срок в пару лет за нанесение тяжких телесных. Да и бить инвалида — не в его правилах. Немец носил протез на правой руке, и это было причиной не убить его сразу за нарушение драгоценного покоя. И все же Александр не выдержал. Надев свое черное пальто и спрятав в голенище сапога короткий нож, он поднялся на этаж выше и со всей силы постучал, чтобы сосед точно услышал даже сквозь рваный и громкий звук музыки. Грохот на деверью немного стих и послышались шаги. — Ja? — выглянул в подъезд взъерошенный Клаус. — Выключи свою долбанную музыку, пожалуйста, — процедил сквозь зубы Брагинский, делая ударение на последнем слове. — С какой стати? — ответил немец, и Александр уловил запах пива. Он ненавидел выпивку. Потому часто сцеплялся со слабыми алкоголиками и выбивал из них дух и пару зубов. — Она мне мешает спать, — говорит Брагинский и сжимает кулаки покрепче. Сосед знатно его бесит своими глупыми вопросами. — А мне – нет, — Байльшмидт хотел было захлопнуть дверь, но русский успел заблокировать её ногой. — Зато мне мешает, урод, — прошипел Александр и потянул железную заслону на себя. Клаус потерял равновесие и полетел вперед, больно задевая своего соседа под ребра тяжелым протезом. По-хорошему не получится. Будет как всегда. Брагинский схватил немца за шиворот и затащил в квартиру. В полутемном коридоре музыка била по ушам, а серые глаза Клауса сверкали ненавистью. «Злобный бомж», — подумалось русскому, потому что Байльшмидт выглядел неопрятно: светлые волосы собраны в растрепанный хвост, свитер висит как лохмотья. А еще от него крепко несет потом и пивом. Последнее доводило Александра до ярости. «Не-на-ви-жу». Последняя мысль, пронесшаяся в голове Брагинского перед тем, как он ударил немца кулаком в скулу, от чего Клаус влетел головой в стену и сполз по стене, утратив равновесие, но не сознание и зарождающееся бешенство. «С какой стати русский имел право так нагло вваливаться и чего-то требовать? Никто не смеет позволять себе такое! Никто! А русский так же жалок, как и остальные окружающие свиньи, хотя бьет знатно.» Тхо шипя, Клаус резко поднялся с пола и залепил Александру по уху протезом, закрепленным на правой руке. Русский отшатнулся и с остервенением взглянул на мужчину. Сегодня не обойдется без крови. Быстрым движением руки Брагинский вытащил из голенища сапога нож и успел выставить его вперед, отражая очередной удар протезом. Он, зараза, тяжелый, но его легко ухватить и завести за спину, чтобы развернуть тело затылком к себе, а затем прижать пьяного немца к стене и приставить нож к его горлу. — Я тебя по-человечески попросил, мразь, а ты не хочешь, — зарычал в ухо Клаусу Александр. Русскому захотелось проучить непутевого соседа, который вел себя нагло и вызывающе. А чего еще можно было ждать от пьяного грязного немца? Брагинский ударил рукояткой ножа в висок Байльшмидту, и тот потерял сознание. Русский взвалил тело на плечо и понес его в ванную. Такая же, как и у самого Александра. Небольшая, со шторкой, раковиной и маленьким зеркалом. Он опустил немца в ванну и снял с него всю одежду, оставляя в чем мать родила. От прикосновения холодного металла Клаус начал приходить в себя, но Александр быстро нащупал на горле немца пульсирующую сонную артерию и с силой пережал её. Мужчина опять превратился в бессознательный мешок с костями. Довольно худощавый мешок, как на первый взгляд. Теперь у Брагинского есть возможность рассмотреть свою жертву. Костлявый, протез на правой руке, спутанные светлые волосы и уродливый шрам на правой щеке. «Где-то этот засранец уже нарывался на неприятности, — подумалось русскому. — А сегодня не его день. Большей неприятности на его голову вряд ли можно придумать. Уж я об этом позабочусь». Александр срезал ножом пеньковую бечевку, на которой висела штора, и разрезал ее на две части. Сначала он связал немцу лодыжки, затем кисти рук, соединив их с узлом на ногах. Русский грубо дергал тело, затягивал узлы, а затем усадил Клауса в ванной так, чтобы тот не смог пошевелиться, хотя это и так было почти невозможно - слишком мало места. Мужчина снял с себя пальто и рубаху. Ему не хотелось запачкаться. К чему марать одежду грязной кровью? Он включил холодную воду и направил струю на немца, пытаясь привести того в чувство. С утробным стоном Клаус поднял голову и тут же начал судорожно дергаться, пытаясь разорвать веревки. Александр захохотал и лишь увеличил поток ледяной воды. — Больной ублюдок! Я тебя сгною, я тебе обеспечу протезы на все конечности! Ты будешь просить меня о пощаде! Scheisse! — Клаус метушился, его трясло от холода и даже немного от страха. Мужчину откровенно напрягали горящие злобой глаза Брагинского. Он всегда знал, что русские — безумцы, больные сволочи, мерзкие маньяки. Низкий утробный смех сотрясает стены ванной и давит на барабанные перепонки немца. Невыносимо. Даже когда ему отрезали руку, было не так отвратительно. А сейчас он сидел голый и связанный в ледяной воде под обжигающим взглядом русского ублюдка. Александр выключил воду и достал нож. Страх в глазах Байльшмидта его радовал и забавлял. Интересно, а как боль меняет этот взгляд? Брагинский встал на колени возле ванной и провел кончиком ножа по светлому шраму на щеке своей жертвы. — И где же тебе подрезали рожу, несчастный? — с издевкой спросил Александр и немного надавил лезвием на бугрящуюся кожу. Тут же выступили насыщенно-красные капли крови и медленно начали стекать вниз по ножу. Воистину завораживающее зрелище для русского. — Не твое собачье дело, скотина, — процедил сквозь зубы Клаус и плюнул в лицо своему мучителю. Плевок попал прямо в глаз. Брагинский поднялся с колен, стирая с лица горькую слюну. Измазанной рукой он залепил крепкую пощечину Байльшмидту, от чего кровь с надрезанной щеки брызнула на белый кафель. — Мразь, — коротко бросил русский и вышел из ванны, направляясь к себе в квартиру. У него не было шансов встретить кого-либо из соседей, а рыться в поисках нужного по чужой квартире не было желания. Да и не факт, что он бы нашел необходимое. Александр вернулся через пять минут, держа в руках толстую иглу с вправленной черной ниткой. Глаза немца расширились от ужаса, а язык запал в глотку, не давая дышать и издать какой-либо громкий звук. К тому же от сидения в ледяной воде у него зуб на зуб не попадал. Клаус был не в состоянии возразить. Брагинский наклонился над связанным, держа в правой иглу, а в левой нож. — Если ты начнешь сейчас дергаться, то лишишься глаза или губы. Так что сиди смирно. Ведь они тебе еще пригодятся. Наверное, — Александр недобро ухмыльнулся и двумя пальцами схватился за нижнюю губу немца, оттягивая ее вперед. Он резким движением проткнул плоть ближе к левому краю и протянул сквозь нее иглу с ниткой. По подбородку Байльшмидта потекла кровь. Она капала на грудь и оставляла разводы в воде, похожие на сигаретный дым в воздухе. Красивые разводы, которыми Александр даже залюбовался прежде, чем сделал прокол в верхней губе несчастного. Шесть проколов. Три вертикальные черные полосы пересекали рот Рихарда. — Теперь тебе не захочется плеваться, урод, — улыбнулся русский и отвесил еще одну мощную оплеуху. Стена за немцем украсилась еще одной порцией его крови поверх немного подсохших капель от предыдущей пощечины. Ладонь Брагинского тоже была в крови. Он поднес ее к носу, втянул металлический запах и лизнул, пробуя на вкус. — Даже кровь у тебя несет пивом, алкаш, — констатировал Александр и ударил по другой щеке, по порезу поверх шрама. Теперь обе руки были в багровых подтеках. Брагинского возбуждал вид такого беззащитного немца и его кровь на собственных ладонях. Азарт обуял мужчину с головой. — Интересно, а много в тебе крови, болезный? Судя по твоему виду, и четырех литров не наберется…- задумчиво проговорил русский и провел липкими руками по плечам Клауса. Он вздрогнул и забился в истерике, напоминая рыбу, выброшенную на берег. Александр схватил немца за волосы и откинул голову назад, приставляя к горлу нож. — Или ты сейчас прекращаешь дергаться, или твои мучения обострятся вскрытой глоткой, — прорычал Брагинский и, не слишком надавливая, провел лезвием по коже. Он повел нож ниже - от шеи к ключице, от ключицы к груди. Над правым соском Александр сделал надрез крест-накрест. Красная кровь замечательно контрастировала с бледной кожей немца. Эстет в русском ликовал и радовался. Клаус терпел боль, не издавал ни звука. Брагинский сильно ударил его под лопатку — Неужели тебе не больно? А, ты же не можешь сказать, — ухмыльнулся русский и провел ножом под грудью - там, где не мешали руки. Вода тут же сильно покраснела. Байльшмидт закрыл глаза. Его веки дрожали. Он видел много крови в своей жизни, не раз сам пытал, не раз подвергался пыткам. Но так позорно — в первый, и, скорее всего, в последний раз. Он не верил, что Брагинский оставит его в живых. Александр разрезал веревки на руках пленного. Клаус почувствовал свободу и даже попытался ударить мучителя, но затекшие и замерзшие руки его не слушались. Получилось только окатить русского кровавой водой, на что тот лишь захохотал. — Бесполезно пытаешься. Но ничего, скоро тебе станет легче, — прошептал Брагинский и вывернул руку немца внутренней стороной наружу. Полоска стали глубоко вошла в левое предплечье - от запястья до локтя. Из разреза тут же потекла густая бордовая кровь. Глаза Клауса уже не выражали ничего. Ни страха, ни боли. Они были, как у мертвой рыбы. Русский опустил руку немца в воду и ударил того рукояткой ножа в висок. Бессознательное тело медленно стало погружаться на дно. Брагинский вышел из ванной, захватив пальто и рубаху. Напоследок он выключил музыку, которая все еще негромко играла в комнате. Теперь ему нужен был отдых. Ведь после каждого хорошего развлечения требуется восстановить силы.