я ненавижу (люблю) тебя

       Писк приборов бьет по ушам, и это подобно воде, капающей из крана ночью, скрежету мела по доске, монотонного стука молотка. Питер сходит с ума, слыша все это, видя все это. У Питера болит где-то в груди, и ему кажется, что все внутри выворачивается наизнанку, что изо рта шевелит ногами крик, который он никак не может прожевать, крик, застрявший в горле и разодравший всю слизистую, так, что сейчас Паркер просто захлебнется бурлящей кровью.        Врач выходит, закрывая за собой дверь, и парень сильнее сжимает ладонь мужчины. Он молчит.        Секунда.        Две.        Три.        Питер сгибается пополам, видя едва заметную улыбку Уилсона, будто лезвием полоснувшую вдоль вен.        – Уэйд, блять, – сипит он, чувствуя, как слезы хлынули из глаз, впервые за все время, что он улыбался и шутил, рассказывал наемнику о школе и о новых происшествиях в Нью-Йорке. Они льются так сильно, что, кажется, сейчас они всей больницей просто утонут к чертовой матери. – Уилсон, не смей! Не смей оставлять меня! Не смей, не смей! – Питер кричит, и до боли сжимает ослабшие пальцы, покрытые меланомами.        Кажется, что его ударяют под дых. Так больно, и весь воздух со свистом выходит из легких, заставляя Питера скулить. Потому что Уэйд обнимает. Обнимает до мурашек слабо, едва сумев сжать осунувшееся юношеское тело в кольце рук. Плечи вздрагивают, а потом начинают трястись, так, будто по Паркеру пропустили заряд электрического тока.        – Питер… – зовет он, и голос просто неузнаваем. Голос не Уэйда. – Питер… Пожалуйста…        – Я ненавижу тебя! – кричит Паук, резко подорвавшись, разрывая объятия мужчины, и смотрит на него красными глазами. Пустыми глазами.        Уэйд умолкает. Смотрит на него таким уставшим взглядом. Уставшим от боли, от лекарств, от больничных стен и неутешительных прогнозов. Уставшим от любви. Уставшим от жизни взглядом.        – Я знаю, Пит.        Паркер умирает изнутри. Он больше ничего не чувствует сейчас. Он смотрит, выдерживая этот взгляд, и беззвучные рыдания накрывают его с головой, когда он утыкается лицом в грудь Уилсону, и когда слезы впитываются в ткань больничной рубашки мужчины. Когда он кусает губы до крови, и та отпечатывается жгучими поцелуями на груди и шее мужчины. Он слышит, как слабо бьется сердце. Он знает, что это в последний раз, когда он слышит этот звук. Последний раз, когда руки обнимают так слабо, но так надежно. Последний раз, когда Уэйд целует его в густые растрепанные волосы. В первый раз, когда Уэйд плачет при нем.        – Прости меня. Я прошу, прости, – шепчет наемник, и тому явно не хватает воздуха, которого он так отчаянно пытается глотнуть. – Ты должен справиться. Ты такой сильный. Мой мальчик. Мой бэби-бой, – шепчет он, и кулаки, сжимающие рубашку на его плечах, расслабляются, и он слышит звук, похожий на собачий. Когда животное загнано в угол, когда его избивают палками в этом самом углу, и оно скулит, больше не в силах сопротивляться.        – О господи, – шепчет Питер, поднимая голову с его груди, начиная лихорадочно целовать лицо, похожее больше на череп, обтянутый белой кожей, покрытой рубцами и меланомами, и губы, потрескавшиеся и сухие. – Уэйд… Уэйд, я прошу тебя. Мы справимся. Мы со всем справимся. Я люблю тебя. Господи, я так редко тебе это говорил!        – И я люблю тебя. Так с-сильно л-        Хрип застревает в горле, и мужчина затихает. Прибор раздается пронзительным писком, а руки Уилсона безвольно падают на кровать с плеч Питера. Взгляд смотрит вперед. Такой уставший, но полный любви взгляд. Такие любимые глаза. Такие мертвые глаза.        – Уэй... – последняя буква любимого имени тонет в крике. Он хватает мужчину за руку, роняет голову на его живот, где покоятся их руки, и кричит. Кричит в их сплетенные пальцы, которые не заглушают крик так же хорошо, как подушка по ночам. Кричит так, что медсестра рвется в палату, но врач, оставшийся ждать в коридоре, ловит ее за руку, молча покачав головой. Кричит, что срывается голос, остается только хрипение, болезненное и отчаянное. Паркер бьет его по груди одной рукой и умоляет остаться, умоляет не оставлять его, ведь «еще столько всего, Уэйд; еще на выпускном моем тебе танцевать, вальс, ебаный вальс, Уилсон!»        Лишь спустя полчаса Питера удается оттащить двум санитарам, и он обмякает в их руках, больше не вырываясь к мертвому телу. Сквозь пелену слез он видит, как Уилсону закрывает глаза врач, как его накрывают с головой, как перекладывают на кушетку. Он видит его улыбку перед глазами. И проваливается в дымку, где обнимают любимые руки. Сильные. И такие надежные руки.