Стачки

1. Люди шли по улице плотной, хорошо слаженной колонной. По большей части мужчины от двадцати до пятидесяти лет — основной рабочий состав железнодорожных мастерских. У них были жесткие лица и взгляды, полные злости и уверенности. Те, кто шел впереди, несли большие транспаранты с требованиями. Из глубин колонны то тут, то там тянулись вверх растяжки с теми же самыми словами: 8 часов на работу, 8 на сон, 8 на себя. Хиджиката смотрел на медленно текущую серо-коричневую толпу с балкона отеля «Ритц». Позади него, в ротанговом кресле у стола с закусками, сидел владелец тех самых мастерских. — Вы будете что-то предпринимать или нет? — наверное, в десятый раз за полчаса раздраженно спросил он. Хиджиката выдохнул облачко дыма, сбил пепел в кадку с фикусом, стоящим тут же на балконе. — Мы обеспечиваем безопасность. Пока все спокойно, — ответил он, скрывая собственное раздражение. — Вы понимаете, какие убытки я несу, пока эти бездельники бастуют? — продолжал бушевать мистер Ричардсон. Он размахивал сигарой, зажатой в толстых пальцах с идеальным маникюром. «Класть я хотел на твои убытки, хренов ублюдок», — подумал Хиджиката. — Полиция выражает вам свое сочувствие, но мы скованы нормами закона. Пока эти люди не делают ничего противоправного, — сказал он вслух. — А вдруг они начнут погром или что-нибудь взорвут? — вкрадчиво спросил Ричардсон. Хиджиката окинул взглядом демонстрацию, мирно проходящую по улице. — Вряд ли, — заметил он. Мистер Ричардсон вздохнул и замолчал. Хиджиката знал, что он обдумывает, как предложить взятку. С самых первых дней его работы в полиции Хиджикате пытались всучить деньги, вещи, женщин или хорошие связи. В Нью-Йорке правил не закон, над законом в городе стояла прибыль, прибыль и ничего больше. Здесь все продавалось и все покупалось. Кроме Хиджикаты и его людей. Поэтому он тоже сейчас раздумывал, сбросить мистера Ричардсона с балкона или спустить с лестницы. — Возможно, закон не так уж непреклонен, и если поискать возможности, можно что-то придумать, — осторожно начал Ричардсон. Внизу, как раз под балконом, прошел почтальон. Подмышкой он нес посылку, упакованную в коричневую бумагу. Что-то в его движениях и фигуре показалось Хиджикате знакомым. Он нахмурился и перегнулся через перила, рассматривая почтальона, но тот нырнул в толпу и тут же в ней растворился. Хиджиката не успел понять, был это Кацура Котаро или кто-то другой. — Невозможно, — отрезал Хиджиката, чьи мысли теперь занимал этот почтальон, зачем-то решивший доставлять посылку прямо в процессе шествия рабочих. Колонна постепенно редела — основная масса уже прошла. Ричардсон поднялся с ротангового кресла и скрылся в номере, занавеска колыхнулась за его спиной. Хиджиката слышал, как тот просит соединить его с кем-то. Через несколько минут он вернулся. — Может, вам стоит последить за ними лично и дальше? — намекнул Ричардсон. — Они идут к вокзалу. Хиджиката спустился к припаркованной полицейской машине. Ямазаки дремал на руле. — Не спать на работе, — рявкнул Хиджиката и стукнул в окно. Ямазаки вздрогнул, поднял голову и посмотрел на него совершенно не заспанными глазами. — Простите, сэр! — воскликнул он. Хиджиката махнул рукой и уселся на переднее сидение, машина загудела и тронулась с места. Ямазаки подъехал к вокзальной площади раньше, чем демонстрация дошла до места. Там уже стояли ограждения и дежурила полиция. Хиджиката смотрел, как людская толпа медленно заполняет пространство, как прилив наползает на берег. Медленно, но неудержимо. И лучше не стоять у нее на пути — накроет с головой. Пока власти и владельцы заводов справлялись с рабочим движением, но Хиджиката, сам большую часть жизни проживший в рабочем квартале, знал, что рано или поздно эта волна поднимется так высоко, что они все в ней захлебнутся. И хорошо, если дело обойдется без большой крови. Он закурил. В памяти всплыло круглое лицо Ричардсона, его блестящая лысина и сигара в толстых пальцах. И сладкая улыбка, с которой он провожал Хиджикату. Такая приторная и фальшивая. А еще гаденькая, словно у нашкодившего избалованного ребенка, которому все сходит с рук. Сигарета вывалилась из уголка приоткрытого рта. И в это момент в стороне, там, где стояли несколько полицейских, преграждающих дорогу к железнодорожным путям, прогремел взрыв. В воздух полетели осколки мостовой, кусочки металла, кто-то закричал. Толпа колыхнулась, будто единый живой организм, начала откатываться в другую сторону. И тут раздался выстрел. Человек, невысокий коренастый мужчина в коричневой кепке, упал на мостовую. Под ним медленно растекалась кровь. И толпа поднялась, закричала сотней голосов. Хиджиката сжал руку в кулак. Перед глазами встало лицо Ричардсона и его вкрадчивый голос, спрашивающий: "А вдруг они начнут погром или что-нибудь взорвут?" Хиджиката поднял руку, привлекая внимание своих людей. — Разогнать! — крикнул он и сплюнул на землю. Кто бы ни был виноват, мирная демонстрация кончилась. 2. Часы показывали три ночи. Кофе на краю стола остыл и стал по вкусу похож на кошачью мочу. Хиджиката отхлебнул из кружки и потянулся на стуле. За стеклом кабинета была видна суета в отделении. Напротив, в кабинете Кондо, тоже горел свет. Хиджиката чувствовал себя злым, бодрым и готовым убивать, только бы знать, кого. Они арестовали пару десятков человек, в том числе лидеров профсоюзной организации. Разговор с одним из них Хиджиката решил отложить напоследок. Кацура Котаро был одет как официант сети ресторанов «Кентукки Фрайд Чикен». Его и взяли за работой, поэтому по факту предъявить ему было нечего. Хиджиката зря высматривал его в толпе. Кацура положил скованные наручниками руки на стол. Хиджиката толкнул ему ключ. Он быстро заскользил по гладкой столешнице, и Кацура поймал его у самого края. Пока он возился с замком, Хиджиката демонстративно убрал все бумаги в папку. — Давай без протокола, — предложил он. — Давай, — согласился Кацура. Он выглядел бледнее обычного, под глазами залегли тени. Наручники с легким звоном легли на стол. — Бомба ваша? — спросил Хиджиката. — Нет, — ответил Кацура. — Для бомбы было рано, мы еще не исчерпали мирные способы донести до мистера Ричарсона наши требования. Хиджиката кивнул. Примерно так он и думал. Работники железнодорожных мастерских выступали впервые за долгое время, и первый раз под руководством Кацуры. Это было пока предупреждение. Поэтому Хиджиката был совершенно уверен, что все пройдет мирно. Но он недооценил желание Ричардсона вернуть рабочих за станки. — Стрелок ваш? — продолжил он. — Не знаю, — честно признался Кацура. Он откинулся на спинку стула. Хиджиката заметил, что Кацура стал слишком вольно чувствовать себя в его кабинете. Хотя это было не удивительно. Арестовывали его уже столько раз, что Хиджиката сбился со счета. Несколько раз его дела доходили до суда, но приговор выносился оправдательный. — Меня же там не было. — Сегодня погибли мои ребята и твои люди, — сказал Хиджиката. — Почему бы тебе, вместо того, чтобы выводить людей на улицы, не пойти в политику? Там уже немало ваших. Может, хватит крови? Хиджиката вспомнил свое ощущение от толпы демонстрантов, как от морского прилива, наступающего на берег устоявшейся жизни страны. Если дожать еще немного, по улицам городов потекут реки крови, а затем сольются один большой океан. Кацура тоже знал об этом, но упорно вел людей к хаосу. Пока он обходился без политических лозунгов. Но Хиджикате ли не знать, чьи работы Кацура держит под подушкой? — Там нет наших, — отрезал Кацура. — Любой, кто отрывается от рабочего движения и принимает помощь от кого-нибудь, кроме братьев по борьбе, рано или поздно становится предателем. — Его слова звучали слишком пафосно, но Кацура был совершенно искренен. Сам он отвергал любую помощь, что со стороны преступных организаций, все чаще вводящих своих людей в политику, что бизнесменов, пытающихся купить его лояльность. Они оба были осколками несуществующего мира, стоящего на давно мертвых принципах. — Я не могу всегда арестовывать тебя или посылать своих людей это делать. В следующий раз у тебя могут найти револьвер, из которого будет застрелен какой-нибудь банкир или продавец. И найдется куча свидетелей, как ты грабил банк или магазин, — предупредил Хиджиката. Он открыл ящик стола и вытащил новую пачку сигарет. Потянул к себе пепельницу поближе. — Ты сейчас как обычно или нет? — спросил Кацура. В его голосе прозвучал плохо скрытый интерес. — Или нет, — сказал Хиджиката, затягиваясь. Кацура протянул руку, и Хиджиката передал ему сигарету. Тот поднес ее к губам и прикрыл глаза. Кацура курил редко и только его сигареты — непрямой поцелуй или как-то так это называлось. Хиджиката смотрел на крохотный огонек, на тонкие пальцы с обломанными ногтями — он раньше не верил, что Кацура тоже родом из рабочих трущоб. Он думал, что мальчик из хорошей семьи заигрался в социализм. Но у Кацуры все было серьезно. И социализм, и революция, и слепая вера в то, что права нельзя получить, как подачку от сильного, их можно только взять силой. Это и разводило их с Хиджикатой по разные стороны баррикад. Но по закону у него на Кацуру не было ничего, только вот эти признания «без протокола». Кацура сделал несколько затяжек и положил сигарету на край пепельницы. В воздух потянулась тонкая, высокая струйка дыма. — Обвинения выдвигать будешь? — спросил Кацура. — Иди, — махнул рукой Хиджиката, у которого и без него хватало дел. Он открыл дверь и проорал в душное полутемное помещение: — Заки, проводи мистера Кацуру к выходу, он свободен! Вернувшись в кабинет, Хиджиката поднял тлеющую сигарету из пепельницы и поднес к губам. Непрямой поцелуй или как-то так это называлось.