Chapter 1
Темная комната с настежь открытыми окнами, смятым одеялом и разбросанными по полу подушками. Слегка дрожащая рука проводит по коже холодным металлом, теплая кровь приятно течет по запястью. Ровный порез доставляет мне необъяснимое удовольствие. Как же долго я этого ждала. Знаете, это как наркотик. Один раз попробовав, я не смогла остановиться, с каждым разом всё сильнее нажимая на лезвие. Нет, я не пыталась покончить с собой, но я наивно полагала, что боль физическая способна заглушить ту боль, что рвется ночами из глубин моей души. И это помогало. Сначала. Позже я поняла, что оставлять аккуратные шрамы на теле стало моей привычкой. И я не стала с ней бороться. И плевать, что моя репутация испорчена. Плевать, что на меня косо смотрят люди, заметив полоски на руках и ногах. Мне всё равно. Меня бросали, использовали и забывали, в какой-то момент от меня отвернулись все, даже самые близкие, но я ни о чем не жалею, потому что в те моменты я многое поняла. Я поняла, кому можно доверять, а кому нельзя. Я научилась отличать, когда люди лгут, а когда они искренни. Я научилась быть подростком и вырасти, когда это нужно. Я больше никогда не смогу воспринимать всё, как должное. И, знаете, мне стали безразличны люди. Я перестала их понимать. Наверное, потому, что я изменилась. И меня раздражает интерес окружающих, раздражает их «поддержка». Они считают, что мне не хватает внимания. Глупые люди… Я справлюсь со всем сама. Невесомость... Одна кромешная тьма сменилась на другую, лишь холодный свет далеких звезд дал мне понять, что я все же раскрыл глаза. Я не чувствую вокруг ничего живого, и собственно ничего, что было бы наделено хоть каким либо смыслом. Просто лечу в пустоте, наполнившейся только что лишь моими спросонными мыслями. Это состояние во мне.. Я не могу спать, я не могу мечтать этой ночью. Я схожу с ума, потому что здесь — это не то место, где я хочу быть. Я не могу понять тот факт, что от некоторых людей нужно держаться подальше, и что хорошие вещи рано или поздно заканчиваются. Взяв в руку красный маркер, ставлю ещё один крестик на календаре. Ещё один день прожит мною. Я нахожу канцелярский нож и падаю на кровать. Перебираю в руках такую невинную, но смертоносную вещь и усмехаюсь, вспоминая, как милая девочка с голубыми глазами в какой-то момент изменилась до неузнаваемости, стала другой: бездушной эгоисткой, замкнутой в своей Вселенной и рисующей на коже кровавые наброски. Она медленно, но верно скатывается в пропасть. Ничто её не может остановить, она все дальше и дальше углубляется в пучину, каждый раз изобретая всё новые и новые способы. Ей никто не нужен. Нервный смешок. Тебе давно известна истина, Миа, и незачем путать себя. Ты не сможешь прожить волчонком-одиночкой всю жизнь. Ты должна выбираться из этого дерьма. Сколько ты уже не выходила за пределы маленькой квартирки? Неделю? Две? А, может, месяц? Так нельзя, Миа, нельзя. Подхожу к зеркалу и рукавом растянутого свитера вытираю пыль. На меня смотрит незнакомка. Спутанные волосы со странным окрасом: не то русые, не то серебристые. Глаза непонятного цвета, которые можно сравнить разве только с цветом трупных пятен или плесени. Сегодня к ним добавляется красивый цвет свежевыпотрошенного организма. Ногти покрыты черным лаком, который местами начинает облупливаться. Мешки под глазами от бессонных ночей темными пятнами выделяются на бледном лице, а старый свитер отнюдь не добавляет моему образу элегантности. — Остался один год, Миа. Один год, — отражение нахмурило темные брови. — Выпускной класс. Ты должна справиться. Я просто обязана начать жить. Совершая вдохи, подобные яду, один за другим, я так и не смогла выдохнуть. Тишина разрывает барабанные перепонки, я начинаю задыхаться, а воспоминания плотным кольцом окружают меня. Почему всё это со мной? Почему грусть стала настолько родным и неотъемлимым чувством, что тихо сидеть на кровати, смотря в открытое окно на серое небо, отдавая себя холоду, вдыхая в себя пропитанный городским дымом воздух, стало привычкой? Слушать грустные песни и поддаваться меланхолии, находя всё новые и новые причины для того, чтобы быть несчастной. Нет, Миа, так не пойдёт. Только что ты решила измениться, а, значит, сожги все, что у тебя есть и оставь это в прошлом. Я бы хотела ни о чем не волноваться. Но я волнуюсь. Я слишком переживаю обо всем. Резким движением руки сбрасываю всё со стола. Звон разбитого стекла возвращает мне уверенность в своих силах. Да, я должна это сделать. И плевать, чем это закончится.Chapter 2
Просыпаюсь с навязчивой мыслью о том, что сегодня — первое сентября. Нет, нет, нет. Обхватываю подушку и закрываю ей лицо. Только не в школу. Не хочу видеть эти противные самодовольные лица и эту хлестаковщину друг перед другом. Я просто хочу уйти прочь от своей жизни на несколько дней, недель, месяцев, лет, может быть, навсегда. Я всё ещё не понимаю, почему я должна оставаться живой, если я постоянно грустная. Все умирают. Рано или поздно, это случится. И, в сущности, всё равно, на каком моменте оборвется моя никому не нужная жизнь. Возможно, в интернете напишут одну строчку для развлечения читателей: сумасшедшая школьница покончила жизнь самоубийством. Но вот и все воспоминания, которые сохранятся у людей после моей смерти. Нет. Я больше не хочу чувствовать себя так одиноко. И не буду. Встаю с кровати и, искупавшись под теплым душем, вываливаю из шкафа всю свою одежду. Черный, черный, ещё черный и снова черный: как же изменился мой гардероб за полгода. Что ж, половина школьников будет одета сегодня, как на похороны, так что ничего страшного в этом нет. Выбор падает на черную футболку с V-образным вырезом, который бы отлично смотрелся на девушке с грудью, которой, увы, у меня почти нет, черные джинсы и черные кеды DC. На правую руку надеваю часы с серебристым ремешком и черный браслет. В карман засовываю белый телефон , наушники просовываю через футболку и оставляю их висеть на вырезе. Убираю волосы в высокий хвост и надеваю черные сережки в виде перевернутых крестов. Что ж, подходящий, по-моему, внешний вид. Неслышно выхожу из дома, чтобы не разбудить никого, и, став у обочины, ловлю попутку. Останавливается белый Форд, за рулем которого бородатый мужчина с добрым лицом. Сообщив адрес школы, я надеваю наушники и собираюсь погрузиться в музыку, но нет, обязательно нужно задать вопрос: — Это так на день знаний оделась? — Ага, — отвечаю и всем своим видом стараюсь дать понять, что беседа по пути в школу мне не нужна. Подвези и всё, что ты как любопытный варвар, а? — Ну ясно, ясно. Да, он замолкает, неужели. Снова играет Asking Alexandria, и я доезжаю до школы без глупых разговоров. Бородач ничего не взял с меня, и я сэкономила, пожалуй, пару долларов. Чёрт, я забыла пропуск. Охранник буравит меня неодобрительным взглядом, и я, наверное, сквозь землю готова провалиться, чем доказать, что я — ученица этой школы. — Посмотрите в списках, Миа Брайвен. Ну же! — Нет, девочка, нельзя. Без пропуска запрещено — положив ладонь на предплечье, он отводит меня в сторону и занимает прежнюю позицию, проверяя пропуски у входящих. Обида и злость вмешиваются во мне, превращаясь во взрывоопасную смесь. Раз уж я заставила себя встать утром ради того, чтобы придти сюда, то я попаду в школу! Становлюсь рядом с охранником и невозмутимо облокачиваюсь о ворота. — Пустите меня, Джерри. Я принесу пропуск завтра. Округлившиеся глаза рассмешили меня. Опережая суеверные вопросы, я добавила: — На бейдже указано ваше имя. Мне нужно пройти, иначе я отомщу. — Мсти, сколько влезет, — фыркает мой собеседник и, снова сдвинув меня, продолжает выполнять работу. — В другой раз, — отвечаю я и, круто повернувшись, ухожу. Прохожу вдоль забора и заворачиваю за угол. Перелазка через забор оказалась самым простым решением, которым я и воспользуюсь сейчас. Закидываю ноги на забор, подтягиваюсь, перепрыгиваю и, зацепившись за острие забор, неуклюже падаю. Поздравляю, Миа, день начался очень хорошо. Да ещё и с разодранными джинсами и ссадинами. А чем тебе, собственно, не нравится дно? От него хоть можно оттолкнуться. А если падать — то уже без травм. Эх... Поднимаюсь и захожу в зал, где собралась вся средняя и старшая школа, отыскиваю свободное место на задних рядах поближе к выходу, и занимаю его. Директор долго и нудно что-то рассказывает, большая часть учеников залипает в телефоне или разговаривает. Меня начинает клонить в сон, голова тяжелеет и я не замечаю, как проваливаюсь в сон. Калейдоскоп красок обрывается настойчивым мычанием, постепенно перешедшим по мере прояснения моего сознания в «Миа, Миа, проснись, Миа…» Слипшиеся глаза открылись и я увидела, что около меня стоит девочка лет десяти и тормошит меня. — Ты спала, а все ушли, — тоненький голосок звучал жалостливо, словно девочке было меня жаль. — Я ждала, когда ты проснёшься, но ты не просыпалась целых полчаса. Извини, что разбудила. Она подняла на меня взгляд нашкодившего котёнка и я улыбнулась. — Спасибо тебе, малышка. — Я Клэр. — Миа, — машинально отвечаю я, смотря на часы. Четверть двенадцатого. — Я увидела твои руки. Тебе было очень больно, да? Я вздрогнула. Неестественно светлые глаза девочки смотрели на меня невинным взором. — Больно. Очень больно. Мы с Клэр идем по пустому школьному коридору. Крошечная рука девочки доверчиво лежит в моей, и это странно — понимать, что тебе кто-то доверился, зная несколько минут. — Ты в каком классе? — задает вопрос Клэр, стараясь идти вровень с моими шагами. Я чуть замедляю темп. — Я выпускница. А ты? — В третьем. Тебе нравится школа? — Нет. — И мне тоже. Здесь все лгуны. Какое точное замечание от маленькой девочки. Здесь все лгуны. Все лгут. Абсолютно все. Мы уже не можем жить в мире без лжи. И здесь, в школе, получают лишь издевательства и непонимание. Здесь промывают мозги. Все и вся. Так же, как телевидение, книги, соцсети. Лишают собственного мнения, вталкивая своё, "правильное". Заставляют думать, как все. Выхожу из школы и останавливаюсь. — Ты дойдёшь до дома? — Конечно, — уверенно кивает Клэр и сжимает мою руку. — Только не надо так больше делать, обещаешь? — Что делать, Клэр? — Больно. Пока, Миа. Девочка отпускает мою руку и, подпрыгивая, убегает, а я остаюсь стоять на лестнице. Не делать больно. Не делать больно, Миа. Расправляю плечи, твердость по капле вливается в меня. — Обещаю. Прохожу через пустые ворота и направляюсь домой. Мимо проходят влюбленные парочки, держась за руки, смеющиеся подростки с радостными лицами. Не знаю, почему, но любые смеющиеся на улице люди моим мозгом воспринимаются, как смеющиеся надо мной, даже если это не так. Я должна перестать сравнивать себя с другими людьми. Просто иногда я чувствую, что я недостаточно хороша. Я смотрю вокруг, и мне кажется, что все лучше меня. Отстойное, мерзкое чувство. Люди немного похожи на цветы, правда. Мы срезаем цветы потому, что думаем, что они красивые. Мы режем себя потому, что думаем, что мы уродливые. Ох, чёрт. Я устала. Меня все ужасно изматывает, неважно, сколько я сплю и сколько кофе выпью, или сколько я отдохну, что-то внутри меня сдается. Моя душа устала. Пятнадцать минут пути и я уже дома. Захожу в комнату и без сил падаю на кровать. Почему все так сложно? Почему нельзя просто жить и радоваться каждому дню? Почему я не могу перестать изматывать себя мыслями? Почему так много "почему"? Не понимаю. Я не знаю, куда я направляюсь, но я на своем пути.Chapter 3
За окном темнота, а я только открываю глаза. Лениво потянувшись, достаю телефон и морщусь от яркой подсветки. 05: 17 Я проспала более пятнадцати часов, так нельзя. Нужно возвращаться к нормальному режиму дня и как можно быстрее. Впереди девять месяцев ада, нужно держаться. С трудом сползаю с кровати и иду в душ. Тело болит так, словно я спала не на мягкой кровати, а на бетонном полу — последствия усталости. Доброе утро, Миа — говорю своему отражению по ту сторону запотевшего зеркала. Лохматые мокрые волосы убираю в пучок, а темные мешки под глазами скрываю маминой тоналкой. Пару лет назад я без косметики чувствовала себя страшной, смотря на своих красивых одноклассниц, а сейчас... Сейчас мне стала безразлична моя внешность, и из косметики у меня только гигиеничка. Хороший набор для без пяти минут семнадцатилетней девушки. Мне семнадцать в ноябре, через три месяца. Странно, но мне совершенно не хочется праздновать этот день. Это же как шаг к смерти, ещё один прожитый год. Я уже знаю, как его проведу: за чашкой крепкого кофе, сидя в теплой пижаме за компьютером. Так же, как и любой другой день. Сегодня — мой первый день последнего учебного года, а я даже расписания не знаю. Миа, как так можно? Вздохнув, закидываю в сумку-рюкзак общую тетрадь, ручку и блокнот с эскизами. Всё, к школе готова — усмехаюсь и, тихо открыв дверь, спускаюсь на кухню. Мамин любимый вишневый пирог остывает на столе, рядом — две чашки горячего какао и несколько тостов с джемом. Беру напиток, грея о него холодные руки. На улице только начинает светать, зарождается новый день, а я чувствую себя такой разбитой. Мама появляется совершенно бесшумно и я чувствую тонкий аромат сандала — её любимого парфюма. — Доброе утро, дорогая. — Угу, доброе. — Первый глоток обжигает горло, отдавая приятным теплом внутри. — В школу идешь? — А есть другие варианты? — брови вопросительно поднимаются вверх. Мама театрально вздыхает: — Ты сама знаешь, что нет. Но вчера я заметила, что ты сильно устала, и думала взять тебе выходной. Мама нервничает: это заметно по её рукам, нервно перебирающим скатерть и глазам, которые не выдерживают моего взгляда и опускаются. — Мам, ты мне ничего не хочешь сказать? — Нет, Миа, ничего. Ешь, а я пойду наверх. Не сплю с четырех утра, представляешь? Легкой походкой мама поднимается по лестнице и, внезапно что-то всповнив, остановилась на верхней ступеньке. — Я сегодня уезжаю в командировку на месяц. Зарплату я вчера получила и оставила у зеркала в прихожей. Думаю, ты справишься. Так вот оно что! Как же, мама, командировка, да. Конечно, я сделаю вид, что тебе поверила. Но я-то знаю, что ни в какие командировки ты не уезжаешь, а всего лишь хочешь провести месяц с Нилом. — Конечно, мам. Ты можешь на меня положиться. Снова этот чертов Нил. Когда он оставит нашу семью в покое? Эх, папа, папа, знал бы ты, что здесь происходит в твое отсутствие. Как же я по тебе скучаю. Нилу тридцать семь, он высокий, полноватый брюнет и он мамин любовник уже год. Целый год, пока отца нет дома, он приходит к нам чуть ли не каждый вечер, и его вызывающее поведение меня раздражало. Он откровенно флиртовал со мной при моей же маме, из-за чего там плакала ночами. И я, лежа ночью без сна и слушая всхлипы в подушку, каждый раз обещала убить Нила. Убить за то, что он использует мою маму. За то, что разрушает семью. Полгода назад я не выдержала и во время ужина, когда он нагло заявил, что, как только ему попадется богатая девчушка, он бросит мою маму и расскажет о их связи отцу, всадила ему в руку кухонный нож. Но тогда не было злости — лишь ясное решение дать почувствовать, что я могу здраво рассуждать и не отдам мать в руки такому подонку. Крик, кровь, удары — вот всё. что я помню про тот вечер. После этого Нил перестал заходить в наш дом, и я немного расслабилась, ведь мама будет проводить с ним хоть чуть меньше времени. Ни мои разговоры с ней, ни лекции Мии-психолога не помогали. Каждый раз звучала одна и та же фраза: «Я люблю его. Я — его». После таких слов хотелось дать маме пощёчину, хорошенько встряхнуть, чтобы она наконец очнулась и начала жить своей жизнью. Ведь с того времени, как она начала встречаться с Нилом, её перестало интересовать всё: работа, дом, я. Мир завертелся вокруг одного Нила. Даже когда у меня началась первая в жизни депрессия, когда я взяла в руки лезвие и стала резать свою кожу, мама, заметив порезы, лишь пожимала плечами: «Зря ты так. Потом жалеть будешь. Сходила бы погуляла». Нечего сказать, хорошая поддержка. В такой атмосфере мне совсем не хочется кушать. Заставив себя проглотить один тост с джемом и выпив кружечку ароматного какао, я выдыхаю. Сегодня новый день, который будет отличен от сотни предыдущих. Я в этом уверена. — Миа Брайвен, немедленно покиньте кабинет! Ну не кричи ты так, лось озверевший. Иду я, иду. — Без проблем. А по какой причине вы нарушаете мое право на образование, позвольте узнать? — А по какой причине ты, Миа, позволяешь себе оскорблять учителя? У мистера Стивенса начинают трястись руки и на лбу пульсирует жилка. Он вне себя от моей «наглости». Я стою у доски, рядом — мисс Хорсен с видом оскорбленного достоинства поджала губы и ждет моих извинений. — Но я не оскорбляла. Я всего лишь выразила свое мнение, что мисс Хорсен в желтом платье похожа на гусеницу, следовательно. я вынесла критическое замечание её новому платью, а не ей. Класс одобрительно загудел, Мисс Хорсен охнула и её двойной подбородок затрясся. — Вон! Забираю сумку и под жидкие аплодисменты выхожу из класса. По правде говоря, мне до жути надоело сидеть и слушать монотонные лекции нашего нового историка. Нет, ну три урока подряд — это слишком. Теперь осталось сделать выбор, куда направиться. Не придумав ничего лучше, чем пойти гулять по городу, я достаю наушники и без зазрения совести выхожу из школы. А что, собственно, мне остается делать? Ждать ещё полчаса, чтобы потом меня вызвали к директору за неподобающее поведение? Ещё чего. Через минут семь прогулки в поле зрения попадается супермаркет. Роюсь в сумке и нахожу смятые двадцать долларов, которые остались, вероятно, ещё с прошлого учебного года. В помещении прохладно; иду между рядов, выбирая, чем можно закусить. Думаю, круассаны как раз подойдут. И чай. Да, точно, холодный чай. Подхожу к полке и беру два круасана с шоколадом — мои любимые. — Подай пожалуйста один с малиной, — прозвучал около меня голос. Только сейчас я замечаю парня, сидящего в коляске. Темные волосы спадают на лоб, глубоко посаженные серые глаза словно пусты. Ярко выраженные скулы, четкая линия рта, твердый подбородок — несомненно, такая внешность понравилась бы художникам прошлых столетий. Он худ, и белая футболка с изображением BVB выглядит большой. Парень слабо улыбается и добавляет: — Если не сложно. Спохватываюсь, что я стою и пялюсь на него, подаю круассан парню. — Прошу. Извини. — Спасибо. Ничего, я привык. — Миа, — неожиданно для себя представляюсь. Что-то в нем есть такое, отчего не хочется просто уйти. Такое ощущение, что он одинок, хотя и красив. Наверное, у него есть несколько друзей, с которыми он видится несколько раз в неделю за попиванием пива, которые вряд ли ему скажут: «Ты действительно мой друг и я ценю это». Нет, у него нет настоящих друзей и это очень заметно. Нет хоть малейшего проблеска оживления на лице, даже когда он улыбнулся. — Саймон. Тонкие кисти рук, широкие ладони с длинными пальцами. Возможно, он увлекается музыкой. Может, даже поет, потому что такой нежный с хрипотцой голос очень красив. — Любопытство любопытством, но ты меня смущаешь немного, — произносит Саймон и смущенно улыбается. — Интересно, что со мной? Или почему ты несколько минут втыкаешь на мои руки? — Ох, прости, я не хотела тебя смутить, правда. Ты занимаешься музыкой, так ведь? — Вопрос слетает с моих губ прежде, чем я решаюсь его задать, и я прикусываю язык. Темные брови приподнимаются. — Дома люблю играть на фортепиано. Иногда, когда совсем грустно. А так только слушаю её. — Ну ясно. Удачи тогда тебе. Он уезжает, а я, погуляв по рядам ещё с минуту, подхожу к кассе. Кассир пробивает товар, я расплачиваюсь. Саймон ждёт меня у выхода. — Мы не закончили разговор. Какую музыку любишь ты? Случайная встреча может оказаться приятным, пусть и недолгим, времяпровождением. Неожиданно для себя я решила, что сегодняшний день от вчерашнего отличится не только датой, но и первым за последние два года знакомством. А между тем тысячи людей мечтают о бессмертии, не зная, как провести очередной день. Уже второй час мы сидим в парке и разговариваем. Это пустые, но настолько искренние и приятные разговоры, что у меня понемногу возникает мысль, что я знаю Саймона не первый день. Наши взгляды настолько похожи, что я понимаю: случайность может решить многое. Ты никогда не понимаешь, насколько одинок, пока день не подходит к концу, у тебя накапливается куча тем для разговоров, но ими не с кем поделиться. Но внезапно у тебя появляется возможность высказаться, пусть даже и первому встречному. Такую возможность нельзя упускать — решили мы с Саймоном. И не прогадали. Ему двадцать три и он живет один в маленькой квартирке. Пишет статьи в Интернете и этим зарабатывает на жизнь. «Да на какую нормальную работу возьмут такого, как я?» — с горечью усмехнувшись, добавляет: — впрочем, я привык. Привык к тому, что общество не воспринимает таких, как я, всерьез. Оно любит вешать ярлыки на людей, выставляя их ничтожествами, чтобы возвыситься при этом самому. Прискорбно, но это так. Первые два года было тяжело, но сейчас я смирился. Я не осуждаю людей за их поступки: по своей природе они были рождены хищниками, и слабые люди — физически то или морально — вызывает в них раздражение. Я их понимаю. Укусив круассан, Саймон говорит: — А знаешь что? Впервые в жизни я смог просто поговорить. Просто поделиться всем, о чем не мог сказать, боясь, что меня не поймут. Будь моим другом, ладно? Знаете, когда звучат такие искренние, исходящие от сердца слова, трудно не расплакаться, и я, сжав челюсти, киваю. Я почувствовала в Саймоне родственную душу, не сломленную болезнью. «Врачи говорят, что мне никогда не встать на ноги, но я-то знаю, что всё возможно. Главное — верить». Он очень сильный человек, и я поражаюсь, с каким спокойствием он несет свой груз. Наверное, так было нужно, чтобы мы встретились.Chapter 4
Четыре дня, проведенные в школе, дают сбой. На календаре седьмое сентября, на лице — круги под глазами от бессонницы, на градуснике – тридцать семь и два по Цельсию, тогда как для меня обычная температура – около тридцати шести. Вероятно, завтра придется пропустить школу, что я с удовольствием сделаю. Сегодня у меня резко подскочила температура до тридцати восьми и меня отпустили с занятий. Лежу на кровати и, закинув ноги на стену, рассматриваю солнечные зайчики, пляшущие на стене. Сквозь неплотные занавески на окнах в комнату пробиваются яркие лучи света. Словно морские волны, совершающие набеги на песчаный берег , с целью утащить крохотные песчинки восвояси , порывы ветра сначала немного отталкивали легкие, полупрозрачные, розовые шторы, а затем пытались втянуть их в небольшой промежуток приоткрытого пластикового окна. Стрелки на часах уже не продолжают бешено наматывать круги, а люди никуда не спешат. Минута, как целая вечность. Кругом тишина, меня не посещают какие-то чувства. Мне не пришло ни одного сообщения от мамы – не буду мешать. Саймон не звонил, а я дала ему свой номер. Что ж, случайная встреча, никакой дружбы и не могло быть. Люди приходят и уходят, а мне нужны силы, чтобы остаться. Единственная моя цель сейчас - это идти вперёд, не оглядываясь. Боль всегда была инструментом пробуждения сознания. Я сижу на краю ванны и смотрю, как вода медленно заполняет её. Раздеваюсь и смотрю на себя. Я знаю, как это, смотреть в зеркало и ненавидеть то, что видишь. Ненавидеть каждый миллиметр своего тела, потому что оно не идеально. Опускаюсь в теплую воду, обволакивающую моё усталое тело. Жаль, что я не могу стереть себе память, и никто не может заставить меня забыть то, что было. Я не знаю жизни и не хочу жить. Мир не причинил мне зла, он всего лишь разочаровал меня. Откинув голову на бортик ванны, я закрываю глаза. Снова запретное занятие. Становится легче, порезы как бы забирают твое угнетенное состояние. Мне нравится боль. Нравится, потому что я верю в то, что ее заслуживаю. В мире столько всего интересного, если вдуматься: космическое пространство, тайны умерших цивилизаций, науки и искусства, в конце концов... А людям желанно только одно - чтобы их любили. Порой меня огорчение одолевает от влюблённых парочек вокруг. Одиночество заходит в гости. Но потом я вспоминаю, сколько в этих отношениях отчаянья и мне сразу же становится легче. Я рада, что свободна от этого. И всё же удивительно, как судьба красиво играет с нами. Как мимолётно и легко, она подпускает к нам людей, а потом забирает. Кого- то возвращает вновь. Кого- то забирает навсегда. Как красиво. Искусно. Подло. Отдаём душу, тело; что уж говорить о времени, нервах, жизни. Мы отдаём всего себя. Без возврата и даже надежд на вознаграждение. Дарим. И остаёмся ни с чем. Продаём душу задаром Всё проходит. И уж точно хорошее. Улыбки и прогулки всего лишь ступеньки, по которым мы весело и игриво взбираемся на виселицу своей души. Последний вздох и взгляд на красоту вокруг с высоты. И лети к смерти. Ничего отношения не дают. Забирают. Душу, тело, время, деньги, нервы. Истощают и ты с вершины уносишься ветром. Пустой и никому не нужный. Лети. Ищи приют куску души. Только кому ты теперь нужен. Делаю ещё один глубокий порез на бедре. Я смогу начать жить. Я отпущу свое прошлое.***
*** Укутываюсь в одеяло и, устроившись поудобнее, беру книгу. Страницу за страницей впитываю в себя другую жизнь, заключенную здесь, в моих руках. Громкая мелодия, издаваемая мобильным телефоном, выводит меня из своеобразного транса, заставив дернуться. — Да, слушаю. — Миа? Привет. Это Саймон. Саймон? Я и не надеялась услышать его голос. — Да, привет. — Слушай, я хотел извиниться. Потому что обещал позвонить и позвонил. Я перебиваю: — Все в порядке, я понимаю, не получилось. — Да нет же, не так! Я не хотел звонить тебе. Какого черта он несет? Не хотел звонить? Что? — Неужели? — Выдыхаю и с любопытством жду ответа. Пауза затянулась слишком долго. — Послушай, Миа. Я не хотел звонить, потому что для тебя наше знакомство в тягость, я… — Бред, Саймон. — Не перебивай, пожалуйста, — в голосе слышатся нотки раздражения, а, может, и досады. — Я же видел, как ты молча, без эмоций кивнула, когда я сказал, что хочу стать друзьями. И понимаю, что рядом с тобой, такой красивой, я выгляжу дерьмово, и тебя это раздражает. Но, может.. — Не может, Саймон, не может. — Слова начинают литься потоком, и я едва успеваю следить за ходом мыслей. — Ты мой первый друг за последние два года. Я не могла даже и представить, что столкнусь с таким человеком, как ты. Я вообще не люблю людей, но слишком быстро привязываюсь, и это губит меня. Все уходят. Я не выставляю эмоции напоказ, но можешь быть уверен, что я была рада. Просто сейчас не то настроение, чтобы быть счастливой. — Что случилось? — Ничего. Извини, не хочу нагружать. — Сможешь сегодня выйти? — кашлянув, спрашивает Саймон. — Смогу. Давай в шесть у кондитерской? — Жду. Короткие гудки. Чувствую, как улыбка разливается у меня по лицу. Да, все же Саймон хочет со мной дружить! Что ж, посмотрим, что из этой дружбы выйдет. Всегда есть причина, почему ты встречаешь людей. Либо тебе нужно изменить свою жизнь, либо ты изменишь их жизнь. Надеваю серый свитер, черные, теперь рваные, джинсы и любимые кеды. Волосы оставляю распущенными сохнуть. Бросив взгляд на часы, понимаю, что у меня ещё есть целый час. Ну, не спеша пройдусь пешком. Закрываю дом и иду по тротуару. Несмотря на то, что сейчас сентябрь, уже начинает поддувать ветерок. Года депрессии словно не существовало. Я начинаю замечать, как приятны широкие освещенные солнцем улочки, блеск в глазах смеющихся. Да, у них тоже своя жизнь и свои проблемы, которые загоняют их в угол, но эти люди хотят жить этим мгновением и живут. Все проблемы на потом, и только сейчас разрешено жить. Приближаюсь к кондитерской и вижу знакомый силуэт. Саймон о чем-то разговаривает с продавцом, хмурясь и выбирая. Останавливаюсь и смотрю на него. Насколько у него благородная внешность, и даже инвалидная коляска не может ее испортить. Нет, он не красив в современном понимании: слишком выпирающие скулы и смешно торчащие уши. Но он красив внутренне. Саймон просто дарит окружающим тепло, ничего не требуя взамен. Подхожу к нему. Заметив меня, Саймон улыбнулся — Не думал, что ты раньше придешь. — Я тоже. — Хочешь перекусить? — Нет, спасибо Саймон обращается к продавцу — Тогда с собой. Получив пакет, он вопросительно смотрит на меня. — Куда хочешь пойти? — Куда угодно, — безразлично отвечаю я. — Парк? — Отличная идея. Не спеша иду по улице, рядом едет Саймон. Наверное, это странно, но мне его не жаль. Нет того щемящего сердца чувства, которое испытываешь, когда видишь инвалида. Саймон в моих глазах самый обычный человек, каким он себя и считает. — Ты неважно выглядишь. Что случилось? — Все в порядке. Почему ты спросил? Саймон фыркнул и сказал: — Ты одета в теплый свитер. Жара +20. Ничего странного, правда? Я улыбаюсь: — Все как всегда. Мы подходим к пруду. Саймон останавливает коляску и достает лепешку. — Будешь? — протягивает мне кусок. Я беру в руки теплый, приятно пахнущий хлеб и вспоминаю, что ничего не ела уже два дня. — Спасибо. К нам подплывают три изящных лебедя. Саймон отрывает по кусочку и бросает им. — Я люблю приходить сюда и кормить лебедей. Они уже привыкли ко мне и не боятся. Видишь того, что сзади? Он скоро умрет. — Почему? — У него умерла пара. Лебеди долго не живут без своей любви и погибают. — Люди тоже. Я сажусь на край мостика и, обхватив колени руками, смотрю в мутно-зеленую воду. Молчание затягивается; Саймон продолжает кормить голубей, а я слишком устала. чтобы что-то говорить. — И как долго ты этим занимаешься? — неожиданно спрашивает саймон. Я вздрагиваю и поворачиваюсь к нему. — Что? — Как долго ты занимаешься этим делом? — проницательный взгляд заставляет поежиться. — Ты о чем? — не понимаю я. Саймон приближается ко мне и одергивает рукав свитера. На бледной коже красуются широкие порезы. Я высвобождаю руку от его вцепившихся пальцев и натягиваю свитер по самые кончики пальцев. — Ох, не бери в голову. Это так, ... — Котик поцарапал, да? Ты ведь это хотела сказать? — жестко произносит Саймон. — Не твое дело, — спокойно произношу я и ледяным взглядом смотрю ему в глаза. Ожесточенность проходит, и Саймон тихо говорит: — Прости, Миа. Я просто хотел тебе помочь. — Мне не требуется помощь, — отрезаю я . Между нами воцарилось молчание. Нет, я не должна вот так вот сразу терять друга. Неожиданно для себя и присела на ручку кресла и обняла Саймона за шею. — Ты бы ничем не помог. Это слишком затягивает, я на краю бездны.Chapter 5
— Пока, Саймон. — До встречи, Миа, — улыбается он и протягивает мне руки. Обнимаю его и зажмуриваю глаза. Он прекрасный человек. Открываю дверь и вхожу в дом. Включаю свет и, не раздеваясь, валюсь на диван и включаю телевизор. Мне не хватает свободы, эти стены душат меня. Беру из маминой шкатулки двадцать фунтов и выхожу на улицу. В голове беспорядочно проносятся мысли; без определенного маршрута я сворачиваю на дорогу и иду по пыльной полосе. Из наушников доносится Coldplay , — я шагаю в такт музыке и, напевая, смотрю на небо. Темное, без единой звездочки, оно нависает над городом, угнетая своей тяжестью. Теплый ветер приятно ласкает щеки, все реже и реже проезжают машины, а я всё иду. Вот и заканчивается полоса домов, дальше только трасса. Замечаю какое-то заведение и подхожу к нему, читая: «Бочка Боба». Открыв дверь, оказываюсь в шумном пабе. В воздухе витает сигаретный дым и отдает сыростью; на фоне играет тихая музыка. Люди совсем не обращают на меня внимания, занимаясь своими делами и разговорами друг с другом. На самом деле они ни о чем не говорят. Свое время только и тратят на обсуждение ненужных вещей. Подхожу к стойке и изучаю меню. — Мне, пожалуйста, Дайкири. Бармен кивает и я, оплатив заказ, сажусь на широкий подоконник. Отлично видна пустая улица, стоянка для велосипедов и мигающий светофор. Прижимаюсь лбом к холодному стеклу и закрываю глаза. Я не понимаю, зачем я здесь нахожусь. Моя голова идет кругом. Чувствую себя марионеткой. Спустя несколько минут мне приносят коктейль. Сделав первый глоток, мне становится тепло. Выпиваю до дна и, облокотившись о стену, расслабляюсь. Легкость наполняет мое тело, и я хочу спать. Не знаю, сколько я так просидела. Может, четверть часа, может, час. Отгоняя сонливость прочь, я выхожу из паба и вдыхаю свежий ночной воздух. Я всегда была послушным ребенком, но сейчас мне этого не хочется. Появилось желание жить, а не существовать. Пройдя несколько метров, я чувствую, как чьи-то руки обхватывают мое горло и душат. У меня вырывается истошный крик, который пугает нападающих. Их было двое. — Заткни её, Джо! — хрипит у самого уха голос, и в тот же момент я получаю удар в живот. Согнувшись от боли, я сжала зубы, тихонько заскулив. Пытаюсь вырваться, но за это встретила удар по лицу так, что слезы наворачиваются на глаза. Тот, что держал меня, обрывает мои наушники и забирает телефон. — Да у нее ничего нет, кроме телефона и жалких монет! Пьяная малолетка! — недовольно гнусавит он и сжимает мое горло. — Ну, что у тебя есть ещё? — Подонок, — задыхаясь, выдавливаю из себя. Он ударяет меня об стену и швыряет на землю. У меня нет сил, чтобы подняться, и я остаюсь лежать на асфальте, дрожа всем телом. Я чувствую, как теплая кровь стекает на холодный бетон. — Оставь ее, Стив, — слышу голос второго. — Сам видишь, что она ничего не даст нам. Пойдем на перекресток. — В этот раз тебе повезло, — сплюнув, обращается ко мне тот, которого звали Стив. — Если ещё раз попадешься, то живой тебе не уйти. Мои глаза закрываются, и я слышу, как удаляются их шаги. Моё сознание отключилось. Нестерпимая боль сжимает голову железным обручем, и я без сил сползаю по шершавой стенке. Поднимаюсь с пола и, пошатываясь, вглядываюсь в зеркало. Подонки… Глаза покраснели от едкого дыма, губа рассечена, а на виске красуется огромная ссадина. Волосы, как и одежда, в грязи и засохшей крови. — Тебя нашли без сознания у черного входа, а потом перенесли в туалет. Брюнетка затягивается очередной сигаретой и изучающе смотрит на меня. Видимо, ей не впервой вытаскивать избитых подростков из грязи. — Далеко живешь? — осведомляется она. — В паре кварталов от этого места. Вверх по главной дороге. — Завезти тебя? — Сама дойду, — я протрезвела достаточно, чтобы отказаться от посторонней помощи. Но брюнетка не унимается: — Ты серьёзно? У тебя даже телефона нет, чтобы позвонить кому-либо, если что вдруг случится. — Это да… Ну и ладно. Обойдусь без телефона. Я открываю дверь и выхожу из туалета. Острые ногти впиваются мне в руку. — Слушай, ты еще не знаешь, кто это был, — шепчет мне на ухо, отчеканивая каждое слово. — Они стерегут своих жертв, а потом убивают. Хочешь лежать с ярлычком на пальце, накрытой белым покрывалом? — На то есть полиция, а не ты, — вырвавшись, я оборачиваюсь и смотрю ей в лицо, стараясь вложить как можно больше ненависти в свой взгляд. — Глупая, ох, глупая, — тихий, язвительный смех заставляет меня поежиться. — Да вся полиция города не хочет с ними связываться. А вот мы ведем против них «войну» уже не первый год. — Я искренне не понимаю, каким образом здесь причастна я? Думаю, самое время оставить меня в покое. Черные глаза насмешливо смотрят на меня. — Ты сегодня осталась жива. Ясное дело, они взялись за старое. — За старое? — Если они оставляют людей живыми, то это значит, что скоро начнется резня. Они будут мучить свою жертву, вгоняя её в панический ужас, доходящий до безумия. Потом, когда человек уже неконтролируем, его зверски убивают. Если тот, конечно, не покончил до этого с собой. Онемев, я слушаю, боясь шевельнуться. Мне кажется, что если я обернусь. то на меня снова нападут. Медленно отрежут руки, ноги, проткнут железными прутьями тело, повесят… История, рассказываемая черноглазой брюнеткой, больше походит на кошмар, а не на реальные события. — И ты теперь в их списке — ледяным голосом заканчивает девушка. Выждав несколько секунд, она спрашивает: — теперь ты готова принять мою помощь? Я Одри. — Да, я… я готова. Она протягивает мне черную тонкую сигарету. — Возьми, легче станет. Я неумело беру сигарету и затягиваюсь. От горечи слезятся глаза и я, закашлявшись, выпускаю её из руки. Слышу голос Одри: — Ничего, научишься ещё. Тебе многому предстоит научиться. Мы идем к дороге. Я украдкой рассматриваю Одри: очень худая и высокая, она казалась легкой и хрупкой, если бы не кожаная куртка, чёрные массивные ботинки и темные очки, которые она надела, выйдя из паба. Длинные волосы иссиня-черного цвета. Тонкие губы небрежно накрашены, брови презрительно вздернуты. Уверенная походка. Да, вероятно, она тот ещё авторитет здесь. Одри не обращала на меня внимания до тех пор, пока мы, идя по дороге, не проходили мимо припаркованного пикапа. Оглянувшись, она резко толкает меня в машину и садится сама. В темном салоне я различаю несколько темных силуэтов – мы не одни. — Направляйся по дороге выше, — говорит она видящему за рулем и обращается ко мне: — Когда подъедем к твоему дому — скажи. В голове крутится только один вопрос: что вообще происходит?! Уже за полночь, а я уже набрала охапку проблем и связалась с подозрительной компанией. Перед глазами появляется образ милой, послушной школьницы, которую все любят, и тут же исчезает. Как давно это было, Миа! Не все ли равно, куда ты ввязалась? Жизнь не имеет смысла, и умереть сейчас или немного позже — какая разница? — Вот, мой дом следующий, с белой крышей, — указываю пальцем. Темные силуэты, говорящие о чем-то вполголоса, замолкают. Внезапно чувствую, как пикап на что-то наткнулся и машину пошатнуло. Водитель с ругательствами выходит из автомобиля. — А теперь смотри вот туда, у деревьев, — Одри подсаживается ко мне и показывает на двор дома. — Видишь те черные тени? Это пришли за тобой, ждут, пока ты вернешься. А как вернешься — тебя, возможно, убьют. Всматриваюсь в темноту и наконец замечаю шевелящиеся тени. До сих пор все произошедшее мне казалось не больше, чем чьей-то глупой шуткой. Сейчас я, кажется, осознаю всю значимость происходящего. — Одри, я не оставлю свой дом им, — быстро говорю я. — Там никого нет, мама приедет через три недели, а у меня учеба в школе! Что прикажешь делать? — Эван, пробей номер, — оборачивается Одри к парню, сидящему сзади нас. Тот недовольно морщится, достает ноутбук и говорит: -Имя, возраст? — Миа Брайвен, шестнадцать лет. Местная. — Так… Что-то нашел. Заканчиваешь школу, директора зовут Сандра Доуман? — Да, — подтверждаю я. Эван набирает номер на мобильном и протягивает мне. — Скажи директрисе, что ты в поездке и вернешься через пару недель. Не успеваю ничего ответить, как слышу резкий голос директора. — Добрый вечер, миссис Доуман. Это беспокоит Миа Брайвен. Хочу предупредить, что я уезжаю на три недели в поездку. В школе меня не будет. — Ты время видела? — почти кричит в трубку Доуман. — Езжай куда хочешь, но чтобы потом нагнала программу. — Хорошо. Доброй ночи. — Убедительно врешь, — замечает Одри и выглядывает в окно. — Они смотрят сюда, видимо, мы слишком долго стоим. Девушка тихонько стучит по стеклу и делает жест тонкой рукой. Водитель через несколько минут возвращается в пикап. — Как все прошло, Тони? — осведомляется Одри. — Думал, они мне зад прострелят, когда я подошел к ним, — начинает рассказывать он, включая зажигание. — Спрашиваю, мол, не знаете, где ближайшая автомастерская, что-то повредил, а сам приезжий. Посмотрели, как шакалы, и ответили, что рядом нет мастерских и уже поздно, лучше бы мне уходить. Видимо, заподозрили что-то. — Вряд ли. Но нам лучше поскорее убраться, чтобы не было слежки. Пикап набирает скорость; я открываю окно. Теперь стало гораздо холоднее, в разреженном воздухе облачный туман медленно перетекает из одной формы в другую, высвобождая из клетки души самые разные переживания. Зачем я еду в неизвестном направлении с незнакомыми людьми лишь для того, чтобы скрыться от тех, кто хочет меня убить? Не проще ли сразу всё закончить? Смотрю на проносящиеся мимо пейзажи и я не хочу думать. — Куда мы едем? — спрашиваю я у Одри, зевая. До жути хочется спать, и я уже не справляюсь с усталостью. — Домой к нам, — не смотря на меня, отвечает брюнетка. — Сначала нужно привести тебя в порядок, а потом будем думать. — Угу, хорошо, — приглушенно отвечаю я. В салоне тихо играет спокойная музыка, которая убаюкивает меня, заставляет погрузиться в сон. Во сне нет границ. Дух высвобождается из тюрьмы тела и получает безграничную свободу. Свободу, о которой так мечтаю я. Пикап съезжает с подобия дороги и тормозит у леса. Я выхожу из машины и оказываюсь на поляне, с одной стороны которой глухой лес, а с другой — что-то вроде обрыва. — Миа, идём. Одри нетерпеливо хватает меня за руку и ведет в лес. За нами направляются несколько парней с большими рюкзаками. «Ну, сейчас будет расчлененка как в фильме ужасов. И труп закопать легко, в принципе». Мы выходим к небольшой реке, скорее ручейку, и идем вдоль нее вверх по течению. Молча преодолев несколько километров, оказываемся на поляне, похожей на ту, где остановился пикап, но гораздо больше и темнее, закрытой со всех сторон высокими деревьями. Привыкшие к темноте глаза различают очертания дома. Одри кидает парню связку ключей, которые громко звякнули, нарушая ночную тишину. — Эван, отведи её домой. Мы с ребятами отойдем на склад и — в город. — О’кей, — отвечает блондин и кивает мне. — Пошли. Даже не попрощавшись, Одри поворачивается и уходит. Я направляюсь за Эваном к дому, скрытому темнотой. Парень, повозившись с ключами, открывает деревянную дверь и жестом приглашает внутрь. Оказываюсь в темой комнате с занавешенными окнами и минимумом мебели. Под деревянной лестницей я замечаю множество разнообразных коробок. — Располагайся. Комната Одри на втором этаже, сразу у лестницы. Ванная под лестницей, на первом. Сняв обувь, я поднимаюсь по лестнице, скрипящей при каждом шаге. Интересно, когда здесь делали ремонт? Комната оказывается настежь открытой. Постель смята и по полу валяются разбросанные вещи, окурки сигарет. О, Боги, какой беспорядок. От усталости у меня отпадает всякое желание что-то делать и я, найдя в шкафу чистое белое полотенце, со скрипом спускаюсь в ванную. Скинув грязную одежду, я принимаю душ, смывающий с меня все события этого вечера. Теплая вода течет по телу, проникая сквозь кожу, стекает по морщинам избитой души. Обернувшись в махровое полотенце, я смотрю в зеркало и понимаю, как заметно я изменилась за несколько дней. На лице появилась усталость, безразличие и ещё что-то... Может, страх? Выхожу из ванной и на повороте сталкиваюсь и Эваном. Он мимоходом осматривает на меня и, ничего не сказав, проходит мимо. Мне становится любопытно: неужели здесь все такие угрюмо-молчаливые? Хотя, если принять во внимание обстановку. в которой они живут, это перестает казаться странным. В комнате для видимости навожу порядок, раскладывая вещи по своим местам. В руки попадается фотография в рамке, где компания ребят сидит у костра. Брызги огня освещают их счастливые лица. Это Одри и её друзья. Аккуратно ставлю фотографию на стол и опускаюсь на кровать, сжавшись калачиком. Отучись любить воспоминания и ты будешь счастливым. Воспоминания прошедших дней, словно нити паутин, тянут к себе, в прошлое. Ты запутываешься все более и более, и жизнь внутри угасает. Ощущаешь в себе пустоту, которую невозможно заполнить – лишь отвлечься ненадолго. И задумываешься, ощущая сущность одиночества, нужен ли ты кому либо из ныне живущих. И, быть может, нужен, но по какой-то причине не ощущаешь этого. Ты опустошен. Твое существование возможно лишь во мгле. И, сделав глубокий вдох едкого дыма, ты направляешься в самые глубины своей души, а там бесконечность…