***
Меретари не привели в клан, как случалось со многими долийцами с даром: она родилась в нем, во время очередного перехода через леса на границе Орлея и Ферелдена. Мать говорила, что в мгновение, когда Меретари впервые закричала, за пределами аравеля прекратилась метель — наверняка, конечно, она выдумывала, но это была приятная и хорошая выдумка, которой хотелось верить. К сожалению, когда у нее проявились способности к магии, у Хранителя клана уже был Первый; ему было уже почти двадцать, и на одиннадцатилетнюю Меретари он смотрел без зависти и опасения, но с грустью и пониманием — будто он точно знал, с чем ей придется столкнуться. К счастью, Арлатвен был не так давно, и во всех кланах хватало учеников, так что Меретари осталась с родными: с матерью, скорбящей о погибшем не так давно на охоте муже, и маленьким братом, к которому ей запретили прикасаться после того, как она случайно обожгла обидевшего ее мальчишку. Ее начали сторониться — как сторонились и Первого, и Хранителя в некотором роде; они должны были беречь мудрость, крупицы знаний, которые их народу удалось сберечь, и направлять клан, должны были быть его лидерами, но не равными; должны были быть рядом, чтобы помочь, и в отдалении, чтобы не принести вреда. Первый учил ее спокойствию и умеренности — и контролировать собственный дар; рассказывал о демонах, которые нашептывают магам из-за Завесы самые заветные, спрятанные глубоко-глубоко внутри желания, искушая, обещая их исполнения. Хранитель показывал Меретари, как можно при помощи дара не только вредить, но и помогать — и основы целебной магии давались ей легче, чем подчинение огня или льда, чем проклятия энтропии. Пайвел, потирая шрам, оставшийся от ожога, рассказывал ей истории — те из них, во время которых остальные закрывали им уши, а сами как-то смущенно и неловко смеялись. Меретари он нисколько не боялся — чужой дар вызывал у него разве что неподдельное восхищение, любопытство и, как следствие, кучу вопросов. А шрамом Пайвел даже гордился — будто он делал его сильнее. — Однажды Андруил, богиня-охотница, разгневалась на Фен’Харела, Ужасного Волка, за то, что тот охотился на галлу без ее благословения. Андруил, скорая на расправу, пленила Фен’Харела и привязала к дереву, обязав его прислуживать ей в постели в течение одного года и одного дня за его непочтительное отношение к священному животному, — полушепотом произнес Пайвел, протянув руки к потрескивающему костру. Меретари обняла колени — начинало холодать, и ласковое лето сменяло дождливая осень, — не решаясь оторвать взгляд от огня. Если их поймают, то всенепременно накажут — и за эти глупые сказки, и за то, что они развели костер (Меретари его подпалила при помощи магии, сосредоточившись, а Пайвел ее на это подбил), — но жалеть об этом почему-то не хотелось. Меретари завидовала сверстникам, которые и учились, и росли, и играли вместе, в то время как она почти все время проводила за старыми и огромными книгами и наблюдала за Первым и Хранителем, ловя каждое их слово. Ее с неохотой принимали в свою компанию — и вскоре она перестала и пытаться. По правде сказать, ей хватало и Пайвела — тот был настырным и неутомимым, хоть и ворчливым не по возрасту. — Когда Андруил поставила лагерь и уже собиралась заняться своим пленником, их нашел темный бог Анарис, поклявшийся убить Фен’Харела за его преступления против Забытых. После недолгого спора Андруил и Анарис приняли решения сразиться за право судить Фен’Харела. Как видишь, Ужасный Волк умудрился впасть в немилость у многих богов, — продолжил он. — Но он смог перехитрить их всех. Фен’Харел во время битвы подозвал Анариса и рассказал тому о прорехе в броне Андруил, которую успел рассмотреть, прямо над бедром. Когда Анарис нанес удар ей в это место, она пала. Взамен Фен’Харел потребовал освободить его, потому как Анарис ему задолжал, но тот был настолько разъярен дерзостью плененного бога, что развернулся в его сторону, начал выкрикивать ему обвинения и не заметил, как поднялась тяжело раненная, но живая Андруил за его спиной. Она выстрелила в него из своего лука, и Анарис пал с огромной золотой стрелой в спине. Пока они дремали, залечивая свои раны, Фен’Харел перегрыз веревки, которыми был связан, и сбежал. — Наверное, у него были очень острые зубы, — предположила Меретари задумчиво. Если бы связали ее, она, наверное, попыталась бы их спалить — и не важно, что, потеряй она контроль, то могла бы сильно обжечь заодно и свои руки. Пайвел так не мог — восхищения магией было недостаточно для того, чтобы ею обладать. Но… — Может, это было такое преувеличение. А на самом деле он перерезал веревки спрятанным за поясом кинжалом. Или, того лучше, украл кинжал у изможденных Андруил или Анариса, — отозвался он. — В конце концов, все мы боимся Фен’Харела именно из-за его хитрости и изворотливости, хотя и силы ему не занимать. Последнее Пайвел произнес со столь гордым видом, что сразу стало понятно: эту мысль, если не всю фразу целиком, он услышал от кого-то еще, а сейчас просто озвучил, чтобы покрасоваться. Меретари негромко рассмеялась — и именно ее смех привлек к ним внимание. Им обоим крепко влетело за разведенный костер (Пайвелу — от матери, Меретари — от Хранителя); за отчасти скабрезную историю — нет.***
Первого Хранителя тоже считали в клане отшельником, но нисколько не сторонились его: в то время, которое он проводил, не погружаясь в головой в древние знания, он помогал. У него хорошо получалось ладить с галлами (в отличие от Меретари, которая была слишком подвижна и попросту их пугала); он мог перетаскивать тяжелые вещи или свежевать животных (Меретари тоже так могла — по мере своих сил, естественно, — но у нее зачастую не хватало смелости предлагать помощь первой или начинать разговор). Единственным, с чем у Первого не ладилось, было целительство; так что, стоило Меретари немного подрасти, он начал буквально таскать ее за собой — чтобы она не очень утомляла Хранителя расспросами (ей нравилось узнавать о прошлом, но иногда она становилась слишком докучливой) и училась новому на практике и самостоятельно. Сначала Меретари не очень-то доверяли. В ее возрасте долийцы только-только начинали ходить в качестве учеников с охотниками в лес и редко кто действительно подстреливал дичь, больше они осваивали умения ее выслеживать и ступать настолько тихо, насколько это возможно. Что могла сделать еще неопытная девчонка, только-только становящаяся девушкой? Как оказалось, достаточно много. Вскоре Меретари перестали бояться; опасения сменились благодарностью, а благодарность — любовью, которой ей так не хватало и которой она из гордости, из упрямства, из неуверенности не пыталась добиться и не решалась попросить. Меретари была почти счастлива — для счастья оказалось нужно не так уж много: всего лишь принятия, магии и долийских легенд, — пока не наступила зима. Она видела, как умирают, и раньше, но никогда никто не делал на ее руках последний — рваный, через силу, невероятно трудный — вздох. В тот год Меретари стала Первой — и единственной — ученицей Хранителя долийского клана Сабре. Нанесение валласлина всегда считалось почетным ритуалом взросления, и редко кому позволялось проходить его раньше положенного срока, гарантировавшего, что он — или она — его выдержит. Тем не менее, ни у кого не возникало сомнений, когда следует остановить нанесение валласлина — если тот, кому его наносили, начинал кричать, проявляя слабость. В этом не было ничего постыдного, но и ничего почетного тоже не было. Так что Меретари слушала Пайвела невнимательно, рассеянно потирая всего часть узора, нанесенного на лицо, и думая далеко не о долийских историях. Она понятия не имела, что с ней будет дальше и будет ли вообще: ее учили быть магом, но не будущим Хранителем; Хранителем должен был стать когда-нибудь другой, не Меретари. У него и получалось лучше — и заботиться, и помогать, и сопереживать, и вести. Меретари же такой уверенности не чувствовала и боялась. Что если она все испортит? Что если у нее ничего не получится — пусть не прямо сейчас, но когда-нибудь? Что если она всех подведет — и кто-нибудь снова умрет у нее на руках? Пайвел, прервавшийся на некоторое время — одна история закончилась, а следующую он не успел начать, — заговорил внезапно, заставив Меретари вздрогнуть: — Ты же помнишь Бресилианский лес в Ферелдене? Уж не знаю, как остальные — и даже я, — но ты должна была почувствовать, что Завеса там сильно истончилась. Как раз там и родился ребенок, который должен был стать одним из лучших лучников. Ему не повезло: звезды были неблагосклонны к нему, и мать назвала его Абелас — то есть, горе. Из-за этого — или из-за звезд, или из-за роковых случайностей — ему не очень-то везло: от него уходили ученики, а с луками, которые он изготавливал, происходили несчастья. Даже клан почти отвернулся от него — стали поговаривать, что скоро несчастья Абеласа затронут и их, и было бы неплохо его изгнать. — Это довольно жестоко, — заметила Меретари грустно, снова прикоснувшись к незаконченному валласлину — в честь Силейз, хранительницы очага, даровавшей Народу огонь. — Разве мы не должны держаться друг за друга и друг другу помогать? — Если бы Абелас любил клан насколько самоотверженно, как стоит каждому из нас, то ушел бы сам, чтобы не подвергать остальных опасности, — отозвался Пайвел и несильно шлепнул ее по рукам. — Не трогай. Не думаю, что тебе понравиться залечивать собственное лицо, сверяясь с отражением в ручье. — А он все-таки подверг? — Абелас узнал о разговорах, которые то и дело всплывали в лагере его клана, и решил переменить свою удачу, для чего направился в лес, чтобы найти дерево и сделать из него луки. Подходящей для этого ему показалась молодая рябинка, растущая у ручья. Он поднял свой топор и услышал, как испуганно вскрикнуло дерево, моля его пощадить. Но Абелас был решителен и, в некоторой степени, жесток. «Если я не отниму твою жизнь, то конец настанет моей», — ответил он. В два удара Абелас срубил рябину и сделал из нее три лучших лука за свою жизнь. Он вернулся в лагерь довольный и отдал свои луки охотникам. К вечеру поднялась суматоха: охотники вернулись в лагерь, но вся их добыча, стоило ее разрезать, оказалась полна червей и трухи. Их Хранитель сказал, что подобное случилось из-за того, что охотники лишили какого-то духа его тела, в котором тот обитал. Потом он наложил заклинания, чтобы загнать духа обратно в Тень, и весь клан, голодный, лег спать. Наутро охотники принесли самку оленя, подстреленную на охоте, и из ее тела снова посыпалась труха. Все были напуганы тем, что клан просто-напросто умрет от голода, и тогда Абелас вышел вперед и рассказал о срубленном им рябиновом дереве. Хранитель, после долгих раздумий, сказал, что нужно вернуть духу то, что отобрал у него Абелас. Охотники отправились в лес, выкопали росток рябины и принесли в лагерь. Потом Хранитель приказал посадить дерево и обратился к духу с просьбой о прощении. Пайвел замолчал, уставившись пристально на Меретари — и та опустила руки, сцепив их перед собой в замок, чтобы не тянуться к лицу. Пауза, правда, была сделана скорее в угоду рассказу, а не из-за беспокойства. Только когда Меретари готова была умолять продолжить, Пайвел снова заговорил: — В тот же момент раздался ужасный звук — будто все деревья в лесу закричали. Лагерь погрузился во тьму, хотя только наступил полдень. Когда же тьма развеялась, на месте лагеря появилась рябиновая роща. И на стволе каждого рябинового дерева можно было увидеть перекошенное ужасом лицо. — Пайвел скорчил рожу. — С тех пор кланам запрещено рубить деревья в Бресилианском лесу. — Поэтому ты сказал, что лучше бы Абелас покинул клан? Потому что знал конец истории? — Не только. Нельзя всегда рассчитывать на удачу и быть эгоистичным, — отозвался он, а потом добавил: — Эй, ты же не принимаешь все это на свой счет? Пайвел как-то неопределенно махнул рукой. Меретари слабо улыбнулась. — Любая история учит нас чему-нибудь. Предостерегает. Для этого истории и рассказывают, — заметила она. — Или… — Он поднялся со своего места и сел совсем рядом, приобняв ее за плечи; взгляд зацепился за старый поблекший шрам от ожога. — Или истории рассказывают для того, чтобы развлекать. Или пугать. Скажи же честно, хоть на секунду, но ты испугалась? От всех этих лиц на рябинах… Меретари согласно кивнула. Ей бы очень хотелось, чтобы некоторые — самые серьезные, самые страшные — истории рассказывали просто так; чтобы они не несли никакого смысла; чтобы можно было потом просто сидеть рядом и разговаривать ни о чем, не думая, придется ли когда-нибудь выбирать — остаться с кланом или спасти его. Меретари всего лишь хотела — всегда или уже очень-очень давно — быть кому-нибудь по-настоящему нужной — без своей магии и без своих знаний. Просто так. И, кажется, она была нужна.