***
Aneth ara, Натаниэль! Очень давно существовали только солнце и земля, когда и наш мир, и время были молоды, и не существовало никого, кто мог бы их постичь хоть в какой-то мере. Любопытствуя, солнце склонило голову к земле, и в том месте, где они соприкоснулись, на свет появился Эльгарнан, которого долийцы называют богом мести. И солнце, и земля любили своего сына; именно в дар Эльгарнану земля породила огромных птиц и зверей, обитателей леса и неба, и множество дивных растений. Солнце же, увидев, какую радость даруют его сыну чужие дары, возревновало — и воссияло так сильно, что испепелило их всех. Земля стала напоминать пустыню, от боли и горя покрылась трещинами, и оплакивала солеными слезами свои погибшие творения; слезы эти превратились в океан, а трещины стали ручьями и реками. Эльгарнан, разгневанный тем, что сотворил его отец, поклялся отомстить: он поднялся на небо и вступил в бой с солнцем, уверенный в своей победе. Они сражались целую вечность — и, в итоге, Эльгарнан сбросил солнце с неба и погрузил в сотворенную печалью земли бездну. Мир стал темен, и в небе остались лишь светящиеся капли крови солнца — звезды. Эльгарнан вновь спустился на землю и начал восстанавливать утраченное, чтобы развеять горе земли. Земля же умоляла освободить солнце, зная, что без него попытки ее сына будут бессмысленны — без света не сможет выжить ни одно живое существо. Но гордыня и гнев Эльгарнана были неутомимы, и он отказался. В тот же миг из слез земли вышла Митал — богиня-защитница нашего народа. Она коснулась ладонью лба Эльгарнана, и от этого касания он успокоился и устыдился собственного гнева. Эльгарнан спустился в бездну к солнце и освободил его, заставив пообещать, что впредь оно будет светит ласкового и согревать, но не испепелять. Солнце снова поднялось в небо, а Эльгарнан с Митал восстановили все земные чудеса. А ночью, когда солнце отравилось спать, Митал собрала сияющую землю вокруг его ложа, сплепив из нее шар, и поместила на небеса, чтобы этот шар сиял бледным отражением солнца. Именно от Эльгарнана эльфы научились так трепетно — и бессмысленно, на самом деле — ненавидеть всех остальных. Но, в отличие от него, у нас нет и Митал, которая смогла бы всех нас образумить. Уязвленная гордость сделала из нас нетерпимый народ, и немногим хватает мудрости со временем признать свои ошибки. Будь осторожен, Натаниэль. Надеюсь, никогда Эльгарнану не удастся ослепить тебя жаждой мести. И пусть Митал присмотрит за тобой. Терон Махариэль, 9:33 Века Дракона.***
Они обмениваются письмами больше четырех лет — и с каждым разом личные послания становятся все длиннее тех, которые, пожалуй, действительно имеют ценность. Серые Стражи покинули Ферелден на несколько веков, а, вернувшись героями, оказались буквально отрезаны от остальных форпостов. В стране чтили Махариэля, сразившего Архидемона и оставшегося в живых, но за ее пределами его опасались, подозревали в связи с малефикарами, называли необразованным дикарем. Любую крупицу знаний приходилось буквально отвоевывать с боем после Мора — сам Натаниэль написал столько прошений в Андерфелс и Орлей, сколько не снилось, пожалуй, даже королю Алистеру, — а с течением времени ситуация только ухудшается. Натаниэль не чувствует себя предателем, делая выписки из книг из обширной библиотеки ансбургского ордена или сообщая о важных вылазках на Глубинные Тропы; он поступает правильно — и сомнения его нисколько не одолевают. Не по этому поводу, по крайней мере. В последнем письме Махариэль сообщает, что скверна распространяется по его телу куда быстрее, чем у других Стражей; пишет о кошмарах — о зеркале в его спальне, которое ночью он иногда путает с другим, проклятым и древним, о Зове из-под земли, о шепоте порождений тьмы, который он теперь понимает. Натаниэль срывается из Ансбурга на следующий же день и только после отплытия корабля из Киркволла (город сильно потрепали кунари месяцем ранее, и ему еле удается найти место среди тех, кто хочет наконец вернуться на родину или просто бежит от неприятностей) позволяет себе засомневаться. Он не знает, что написал бы в ответ: вряд ли Махариэль ожидает сочувствия; скорее — совета и пары строк на прощание. Проблема в том, что Натаниэль не может отпустить его так просто: он лишился слишком многих, не имея возможности попрощаться лично или хотя бы поговорить; он благодарен, что Махариэль хотя бы задает вопросы, а не ставит его перед фактом — это многого стоит. На твердую землю Натаниэль ступает неделю спустя в Амарантайне, и в Ферелдене как раз выпадает снег — мокрый и холодный. Родная страна встречает его метелью, и это кажется ему почти благословением Создателя — в Вольной Марке редко выпадали сугробы, а если такое и случалось, то они таяли за день, а сам снег больше напоминал колючий и обжигающий песок. Путь до Башни Бдения из-за погоды занимает в два раза больше времени. Натаниэль выезжает еще до рассвета, а прибывает глубокой ночью, изрядно загнав бедную лошадь. Руки у него с непривычки дрожат, и он еле чувствует замерзшие даже в теплых перчатках пальцы. В довершении всего Натаниэль чуть не падает, когда пытается слезть с коня, и над ним никто не смеется только потому, что солнце село уже давно, а из караульных его никто не помнит. Его сопровождают в одну из угловых каморок — при нем здесь хранили сначала швабры, а потом складировали погнутые доспехи, уже не подлежащие починке, но не настолько изломанные, чтобы без сожаления от них избавиться, — приносят кубок с чем-то теплым и просят подождать. Натаниэль медленно цедит подогретое вино и растирает пальцы, лениво жалея, что не нашел в темноте грамоту, подписанную самим Махариэлем — в таком случае, ему просто выделили бы гостевые покои и дали отоспаться; разговор — несомненно долгий и серьезный — мог подождать несколько часов. Махариэль появляется в коморке спустя четверть часа — без форменной кирасы, зато с ножнами на поясе. Видно, что его подняли с постели: рубашка выбивается из штанов, волосы (с последней их встречи в них появилась седина) встрепаны, а на щеке отпечатался след от подушки. Тем не менее, он улыбается и со вздохом садится напротив. — Рад тебя видеть, ma’lath. — И я тебя. Они долго смотрят друг другу в глаза. У Махариэля они разные: один уже давно ничего не видит и выглядит пугающе — бледный и неподвижный; второй же по-прежнему темный, но будто поблекший от времени. Потом взгляд Натаниэля опускается ниже — не на губы, как пишут в глупых орлейских романах, которые Делайла до сих пор пламенно любит и порою пересказывает в письмах особенно интригующие сюжеты, и даже не на подбородок. Кожа на шее у Махариэля загорелая, но даже на ней сильно выделяются чернеющие вены, змеящиеся под рубаху. С виду все не так уж и плохо. — Ты был у Делайлы? — Я остановлюсь у нее на день или два, когда соберусь обратно. Посмотрю на младшего племянника, пока есть возможность. — Старший уже грезит Серыми Стражами. — Махариэль качает головой — не одобряет. — Кажется, ими он заодно пугает соседских детей, если они его обижают. Ребятня разбегается, стоит им увидеть кого в синей кирасе. Натаниэль допивает остатки вина залпом — тепло приятно распространяется по всему телу, а не только по туловищу — и поднимается на ноги. Махариэль, недоуменно подняв брови — его лицо все равно остается спокойно сосредоточенным, если не знаешь, какую точно деталь следует подметить, — встает вслед за ним. — Не против поговорить о моей сестре и всем остальном завтра? — спрашивает Натаниэль. — Я бы был не прочь оказаться в своей спальне, закрыть глаза и... — В своей спальне? — Голос Махариэля будто вмиг становится моложе и звонче, и он приглашающе распахивает дверь. — Тогда прошу. Натаниэль слабо улыбается. После того, как Башня Бдения — и весь эрлинг заодно — перешла Серым Стражам, Командор Махариэль выбрал себе в качестве личных покоев те, которые находились в удалении от всех остальных жилых помещений; те, которые до отплытия из родного дома, занимал Натаниэль. И от привычки называть их своими оказывается избавиться намного сложнее. Засыпает Натаниэль спиной к старому зеркалу, которое давно пора уже выбросить, обнимая Махариэля, впервые за долгое время спящего без кошмаров. Естественно, тот не уходит на Глубинные Тропы, вместо этого начиная пить какую-то дрянь от мага из Пика Солдата — и из-за этого отступает и скверна, и шепот. Естественно, через некоторое время Натаниэль уезжает. Чувствует он при этом себя так, будто оставляет что-то жизненно важное в Ферелдене. Сердце или что-то вроде того.***
У долийцев есть много занимательных историй и легенд, но лишь единицы из них касаются оборотней. Ферелденцы же хоть и любят «Сагу о Дейне», редко о ней вспоминают трезвыми, да и на трезвую голову, честно признаться, она не так сильно впечатлила, как в исполнении Огрена во время Сатинальи. Может быть, эта история когда-нибудь тоже станет одной из тех, которые хагрен рассказывает в назидание или которые ферелденцы поют, стоит им перебрать дешевого эля; может быть, нет. Когда-то давно один долийский клан остановился в Бресилианском лесу, надеясь найти защиту среди деревьев и древней магии, заставляющей не только дрожать истончившуюся Завесу, но и обретающей порою внезапные и не всегда приятные формы. Вместо защиты они нашли одну беду. Детей Хранителя похитили люди — жестокие и кровожадные. Сына они забили до смерти, а дочь вернулась в клан несколько дней спустя — напуганная, изможденная и уже с зарождающимся в своем чреве ребенком. Только узнав об этом, дочь Хранителя, не вытерпев позора, покончила с собой, а ее отец задумал отомстить. Он провел ритуал и, призвав духа, проклял тех, кто принес ему столько горя, обратив их в огромных монстров — оборотней, чтобы больше никто не был обманут их человеческими лицами. Минули годы и десятилетия. Клан на долгое время покинул Ферелден и вернулся лишь незадолго до того, как начался Мор. О Хранителе, нисколько не постаревшем за это время, говорили, что он приблизился по мудрости к древнему народу и знает секрет бессмертия. И вновь клан ожидал найти защиту в Бресилианском лесу, и вновь отыскали лишь беду. Лес теперь был небезопасен: его населяли сильваны, одержимые демонами деревья, и оборотни со своим предводителем, духом белоснежного волка, Белым Клыком. Охотники клана стали бояться покидать лагерь, чтобы найти для своих сородичей пропитания — оборотни всенепременно нападали на них, кого раздирая на части, а кого кусая и заражая собственным проклятьем. И Хранитель не мог — не пожелал — ничего с этим делать. Даже спустя десятилетия его боль нисколько не улеглась и даже страдания соплеменников не заставили его отказаться от собственной мести — не заставили снять наложенное слишком давно проклятье. Вместо этого, когда Серые Стражи пришли просить помощи у долийских эльфов в борьбе с Мором, Хранитель потребовал принести сердце Белого Клыка, и у Стражей не было выбора, кроме как согласиться. Они нашли в глубине леса, в древних руинах, пристанище духа белого волка и оборотней, обуздавших собственную жестокость и кровожадность. Но вместо того, чтобы убить его — или Хозяйку Леса, другую ипостась духа, — Стражи призвали к ответу Хранителя, потому как те, кто погубил его детей, давно умерли, и эти люди, страдающие от проклятья, не заслуживали его мести. В конце концов, Хранитель снял проклятье, из-за чего Белый Клык вернулся вновь за Завесу, оборотни обернулись людьми, а сам он — умер, потому как его жизнь была крепко связана с жизнью Хозяйки Леса. Родным Дейна потребовался год на то, чтобы раскрыть обман — потому что порою люди не отличаются от зверей ничем, кроме лица. Долийцам одного клана не хватило и нескольких десятилетий — потому что порою эльфы ничуть не лучше. Порою мы видим лишь то, что лежит на поверхности, и это обманывает нас сильнее, чем мог бы обмануть Ужасный Волк. Надеюсь, Натаниэль, с тобой все в порядке, и монстры для тебя — это порождения тьмы, а не те, кто тебя окружает. Пусть Митал защитит тебя. Терон Махариэль, 9:37 века Дракона.***
Натаниэль просыпается под еле слышимый чужой смех и удивляется, не почувствовав уже привычной корабельной качки. Комната кажется ему знакомой: совсем не просторная, плохо освещенная — горит лишь одна свеча где-то в стороне, — пропахшая чистой постелью и пылью одновременно. — Не думал, что во всей Вольной Марке так же плохо, как в Киркволле. Махариэль сидит в тени, и с постели Натаниэль едва может его разглядеть. — Я был в Киркволле, — отзывается он. — Там недалеко один из выходов с Глубинных Троп. Натаниэль рад, что вслед за этим не следует вопросов о том, был ли он в городе во время взрыва Церкви. За все нужно расплачиваться — и, если бы Защитник не согласился помочь Делайле, его бы (а заодно и еще нескольких Стражей) уже давно не было в живых. Не очень важно, что теперь оживающие бронзовые статуи, во много раз больше огромных огров, будут сниться ему в кошмарах. Оставалось надеяться, что это был единственный — или последний, потому что неизвестно, какой магией пользовались древние магистры Тевинтера — раз, когда кому-то пришлось с ними столкнуться. — Ты проспал два дня. — Махариэль наверняка смотрит на него с неодобрением и нежностью — как всегда, когда ему приходится совершить глупость. — Проспал бы и того больше, если бы со мной из Башни Бдения не приехал целитель. — Я не мог... остаться. Делайла тоже была в городе. — Слова даются трудно, и Натаниэль надолго заходится в кашле. — Мы уплыли на первом же корабле. Да и его ранение не было столь серьезным, если бы он не свалился с лихорадкой посреди плаванья. — Сейчас даже я выгляжу лучше, чем ты, — произносит Махариэль с укором и еле уловимым пониманием. Он поднимается с табурета и пересаживается на край постели Натаниэля, берет в руки подсвечник. Так Махариэль кажется еще более осунувшимся, чем является на самом деле: неверный свет очерчивает скулы и впалые щеки теплыми тонами, и на его лице почти не видно следов скверны — темных вен и пятен, словно синяки, и затянувшие глаза — оба — бельма. Пойло Авернуса — полусумасшедшего малефикара из Пика Солдата — помогает бороться с Зовом и кошмарами, но не с тем, что скверна делает с телом. С каждым месяцем Махариэль походит на вурдалака все больше, и его начинают бояться собственные подчиненные. Натаниэль не боится. Он протягивает руку в его сторону, и Махариэль крепко ее сжимает, а потом устраивает у себя на коленях, продолжая поглаживать. — Я останусь на некоторое время здесь. — В Амарантайне? — В Ферелдене. На долгие минуты они замолкают, и Натаниэль позволяет себе забыть о своем ранении, скверне, Зове и Серых Стражах в принципе. Словно они обычные — люди, эльфы, не суть важно, — и им не нужно беспокоиться о чем-то, кроме сегодняшнего дня. Почему-то Натаниэлю кажется, что времени — у них? у него? у всех, зараженных скверной? — остается совсем мало. Как песчинок в часах. Как яда в чаше после Посвящения. Он не может сорваться с места и побежать — из-за ранения и только отступившей болезни и потому что не знает, куда и зачем. И если уж у него остались жалкие мгновения, Натаниэль хочет провести их здесь. С семьей — со смеющейся Делайлой, опекающей своих детей и мужа. С Махариэлем. Ответ на прошение Натаниэля перевести его снова под начало ферелденского Стража-Командора приходит почти через полгода, и в нем не говорится ни «да», ни «нет» — всем просто все равно. Делайла сжигает это письмо в камине сразу после прочтения — и почему оно пришло сюда, а не в Башню Бдения? — и Натаниэль ничего не имеет против. Свой выбор он уже сделал.***
Всему приходит конец, Натаниэль. Я помню очень холодные зимы, которые, казалось, навсегда заменяли собой весну, лето и осень. Клан все равно продолжал свое путешествие — потому что не было смысла останавливаться, если даже лес, обычно благосклонный к нам, не мог дать достаточно пищи для всех, — а мне думалось, что мы сдадимся раньше, чем суровая погода. Но даже это заканчивалось — а потом начиналось снова. Когда-то давно народ эльфов не знал старости и не знал смерти — вместо этого они погружались в долгий сон и путешествовали по ту сторону Завесы с Фалон’Дином, другом всех мертвых, и братом его Диртаменом, неразлучными с самого рождения. Но даже им пришлось единожды расстаться, чтобы потом, встретившись, никогда друг друга не покидать. Мне бы очень хотелось, чтобы твои объятья могли уберечь меня ото всех кошмаров, а не только от тех, что терзают меня уже больше десятилетия. К сожалению, как бы ты ни пытался меня защитить, нельзя скрыться от того, что зовет тебя из твоего же тела, течет по твоим же жилам. Мое время пришло, Натаниэль, в отличие от твоего, чтобы не нашептывали тебе в уши голоса. Но мы обязательно встретимся с тобой вновь, поскольку мое сердце до последнего будет твоим, и там, по ту сторону Завесы, я буду тебя ждать. Кто бы ни искушал меня знаниями, даже столь мною желанными, кто бы ни просил забыть твое лицо — это не будет иметь для меня значения после смерти, как не имело значения при жизни. Все это не будет иметь значения, если я не смогу этим поделиться с тобой. Будь осторожен, Натаниэль. Пусть Митал обратит на тебя свой взор, Андруил не позволит промахнуться, Фалон’Дин, когда придет твое время, за руку отведет тебя ко мне и убережет от Страха и Обмана, воронов брата своего, Диртамена. Всегда твой, в жизни и смерти, Терон Махариэль, 9:41 века Дракона.